Павел Носов - Второй шанс
Наемники. Самое презираемое мною племя людей воинских. Ни принципов, ни веры, ни преданности – только деньги. Одинаково спокойно они могли и спасать заложников и вырезать накорню деревни, мучая и пытая жителей – все зависело только от контракта. И контракты им, в основном, доставались второго типа – спасение заложников не денежная работа. Сталкивался я с такими личностями неоднократно в своих командировках. И что характерно, всегда по разные стороны ствола автоматного. Вот потому то, когда узнал, с кем дело вести приходится, трясти меня стало основательно. Представлял я, что в случае неудачи нас тут ждет. И показательная казнь заложников, семей партизан, в лесу сидящих, была бы еще не самым страшным вариантом.
Только вот явно перестарался славный вождь гоблинский, коллаборационист мой засланный, когда договор наш исполнял. Нет, сделал он все как и договаривались. Точь-в-точь. Сказали ударить чужака сзади по голове – ударил, какие претензии? Никто же не уточнил, с какой силой надо ударить, в каком виде передать чужака. А то, что помер он после удара – ну что ж, судьба такая. Забирайте. И железку егойную тоже забирайте. Нам чужого не надо. Мы пойдем? Э, нет, дорогие мои недочеловеки. Стойте тут, сейчас я среди вас буду разъяснительную работу проводить! Первым делом узнал я у них, как договор они наш исполнили в отношении населения городского. Ну что сказать – как могли, исполнили. С момента принятия моего ультиматума из жителей никто не пострадал. Эксцессов во избежание, всех собрали в общинном доме и заперли там. Так и сидят. Ладно. Оружие трофейное, и все остальное, уворованное и утащенное, сдали? Обижаешь, начальник, сдали, кучей на привратной площади валяется. Ну ладно, а теперь слушайте! И обрисовал я им варианты и перспективы жизни нашей с ними дальнейшей, причем варианты полярные: с полным уничтожением гоблинов, как вида биологического, с одной стороны; до мира, дружбы, и торговли пряниками между двумя нашими, несомненно, родственными, расами, с другой.
А в то, что расы наши родственные, населению города, я думаю, убедиться придется в ближайшие девять месяцев. Ни за что я не поверю, что при любви гоблинской к людским женщинам в частности, и к процессу размножения в общем, оставили нетронутыми они горожанок после захвата города. Так что, если тут, как и у меня на земле, потомство совместное возможно будет, то скоро генофонд отдельно взятого людского города расшириться значительно.
Так вот, в ответ на спичи мои зажигательные, почесав затылки свои могучие, ответили вожди славные родов орковских, что, несомненно, вариант дружбы сердешной выглядит в их глазах наиболее привлекательным. Договорились мы с ними о процессе взаимодействия, о сигналах опознавательных, о паролях и явках секретных. Но это все дела будущего. А пока же, понаблюдав за колонной захватчиков, вдали исчезающей, и взвалив на круп коня моего тело властелина неудавшегося, отправились мы в ворота города освобожденного. Что сказать по впечатлению первому? Четыреста гоблинов за двое суток производят очень много навозу. А так как с понятием 'туалет' они не знакомы в принципе, то вид города вы представить сможете. А дальше людей запертых мы освободили, и стали потери считать невосполнимые.
А потеряли мы много. Всех пятнадцать ратников, в городе остававшихся, до конца свой долг воинский исполнивших. Более двух десятков мужиков-ополченцев, до оружия успевших добраться, и бой нападавшим дать. Ллод погиб. Рассказали свидетели, что не смирился старик с захватом города своего. Меч схватил, да так и умер с ним, на пороге дома, копьями истыканный. Женщин тоже нескольких убили, из тех, кто отпор посмел дать. Ну да я представляю себе, если характером вроде Айки ольдовской те были, то дрались за честь свою до последнего. Тел не нашли, сожрали всех гоблины. Только косточки на закате на костер погребальный положили.
Про Айку. После того, как вернулись все партизаны, в лесу лагерем стоявшие, принялась эта дева достойная за мою осаду планомерную. А я, сам вовсе еще не определившийся с отношением своим к проблеме вышеозвученной, старался удирать со всех ног и прятаться. Поселился я опять в доме Морозова. Слава Богу, ни Сайка с детьми, ни Витька не пострадали. Оккупанты (а точнее – главарь их иномирский), мгновенно вычислив нужных им мастеров после захвата города, взяли их семьи в заложники. И берегли они этих заложников всемерно, заставляя отцов семейств работать на себя, в противном случае угрожая расправою. Так вот, стала Айка в доме морозовском постоянным жителем, на ночь к себе ее еле выгонять спадабливались. С одной стороны хорошо, конечно, Сайке помощь по хозяйству и с детьми, а с другой – достала! Я, правда, дома-то не сидел практически. После того, как вернулись следопыты наши славные, орду гоблинскую до степи проводив, взял я десяток охотников с Уваром вместе, и отправились мы поспешно к переправе, посмотреть, что там делается. Только ничего нам не обломилось. Кругом, даже в лесах, частой сетью посты стояли неандертальские – не подберешься. Так и вернулись, несолоно хлебав.
После этого вновь накинулась на меня дева стройная, мешая энергией своей любовной, нерастраченной, работе продуктивной. Но один плюс в этом, все таки, был, и плюс немаленький. Будучи в очередной раз посланной вон из хаты, с совещания военного (а проводили его там из-за предельной зас…, испачканности, в общем, общинного дома), завернула молодица безутешная на конюшню, рядом с домом стоящую. И не в силах больше сдерживаться, кинулась на шею первому попавшемуся, обиды горькие свои ему высказывая. А шея эта первая, оказалась шеей скакуна моего верного, нравом, как известно, необычайно кроткого, и к людям терпимого. Скакун от такой наглости обалдел до невозможности. Только так я могу объяснить, что осталась Айка живая, целая и с полным набором симпатичных ее конечностей. И вот, плача ему в шерсть гладкую, и хлебной корочкой, в кармане оказавшейся, подкармливая периодически, изливала она ему душу девичью, объясняя, какая я скотина черствая, неблагодарная. За корку хлебную, Борзой с этим, в принципе, согласиться мог. Так и повелось у них в дальнейшем общение – конь, морковки да сухарики соленые употребляя, регулярно мукам любовным сочувствовал. А потом они вообще в шок меня ввергли неописуемый.
За конем я, естественно, ухаживал постоянно. Кормил, мыл, чистил, выгуливал, когда поездок не было. Но гриву его и хвост нестриженые, я не трогал никогда, не расчесывал – ну боевой же конь, зверюга людоедская, не лошадь цирковая. Чистые волосья, и ладно. И когда я, в очередной раз на конюшню зайдя, ехать куда-то собираясь, увидел Борзого с гривой, заплетенной косичками, и с улыбкой на морде, у меня когнитивный диссонанс случился качественный. Любительница эстетики, дизайнер причесок лошадиных, была за ухо извлечена из дома, на конюшню выпровожена, и указание получила вернуть все взад, ибо на таком коне я, герой войны гоблинской, ездить стеснялся. Вот так они и нашли друг друга, два одиночества. Теперь у меня возможность хоть появилась по своим делам спокойно убывать, зная, что за конем есть кому поухаживать.
Еще работами мы занимались по укреплению крепости. Все вышки, а так же ячейки стрелковые для лучников на стенах, по моему настоянию, были обложены мешками с песком, дабы защитить от обстрела огнестрельного. Из веток колючих кустарников, в самых местах штурмоугрожаемых, заградительные полосы проложены были. Хотел я еще мост подъемный перед воротами сделать со рвом, кольями утыканным, но по здравому размышлению, отложили мы мероприятие, ввиду недостатка рук рабочих. Ведь кроме работ сельскохозяйственных, которые никто не отменял, приходилось в лесах и на дороге патрулирование постоянное осуществлять, не забывая об опасности. А народу после захвата города у нас только уменьшилось, и существенно.
Да, я ведь теперь вооружен привычным был. Ну как привычным. Непривычным. После осмотра мной трупа черноводника с позвоночником сломанным, и ревизии трофеев доставшихся, поселилось у меня чувство двоякое. Итак: Труп. Белый, европеоид, возрастом около тридцати, телосложение плотное, рост около 180 см., татуировок нет. На трупе надето, не считая белья нательного: камуфляж пустынный НАТОвский трехцветный, видел я такой в магазине; берцы летние 42 размера, сильно поношенные; разгрузка черная с четырьмя отделениями под автоматные магазины и двумя под пистолетные; кобура открытая для ношения на поясе; нож КА-БАР МК-2-й классический в кожаных ножнах, знаю такой. Ну и главное. Пистолет Беретта 92-я, девятимиллиметровая, с тремя пятнадцатипатронными магазинами, два полных, в третьем семь патронов, тоже знаю такую, стрелял даже.
И великая моя головная боль – оружие кошмарное, создание оружейника – наркомана, виденная мною раньше только на картинке, после просмотра которой я ржал всегда над пользователями этого чуда, австрийская АВ Штайр АУГ под патрон 5.56 НАТО в пустынной окраске. Как с этим творением позднего Дали разобраться, я не знал. Нет, с предохранителя снять, патрон дослать, магазин вытащить-вставить, даже как ствол снимается – это разобрался. Контрольный выстрел произвел, порадовавшись прицелу оптическому штатному, слабенькому, правда. Ничего, понравилось даже, отдачи никакой, по сравнению с Калашниковым. НО! Как ее разбирать и обслуживать, я не знал. Судя по ее виду, тут все настолько хитро сделано, что лезть туда с моими инженерными навыками просто нельзя. Витьке, приглашенному для консультации, я это тоже не доверил. Нет, я понимаю, что он инженер советский (хоть и российском ВУЗе учился, но сам принцип), и с помощью кувалды и мантры про мать, может и электронный микроскоп на коленке сваять., но мне желательно, что бы после его экспериментов оружие работало. Ладно, будем надеяться, что имеющееся количество патронов мы сможем без перекосов и задержек отстрелять, их не так много. Ствол почистить смогу, в грязь кидать не буду, для походов вон Айку припахаю чехол сшить, чтоб не пылился зря. Ну а начнутся проблемы – что тогда, будем разбираться. Патронов у меня имелось два полных полупрозрачных магазина на 42 патрона, еще в одном, после моей пристрелки 21 патрон остался, и два пустых. Ну, не считая мелочей, типа зажигалки, все.
