Меч Тамерлана - Даниил Сергеевич Калинин
— Сигнальщик — труби! Общая атака пехоты в центре! Хоругвь! За мной!!!
Раз противник ослабил центр своего войска, остается лишь атаковать собственной пехотой. Да и время ложной атаки на левом крыле уже пришло. Вдруг комтур решится перебросить лишь часть своей конницы с правого фланга на левый, проведя хоругви в тылу войска? И не на выручку рубящимся «братьям» — а за спины спешно строящихся кнехтов⁈ Нет, лучше связать крестоносцев сечей уже сейчас…
— Да, да, да!
Витовт не смог сдержать радостного возгласа: противник купился на его маневр — рыцари правого крыла тевтонцев двинулись ему навстречу!
— Шагом! На галоп не переходим!
Сын Кейстута так разгорячился, что невольно принял на себя управление хоругвью… Беглый взгляд назад — русичи и литовские стрельцы также двинулись следом за рыцарями. Все работает!
…Прошло совсем немного времени прежде, чем тевтонцы перешли с шага на галоп — и, выждав для верности еще пару мгновений, Витов отрывисто приказал:
— Разворачиваемся, назад!
Хорошо обученные всадники мгновенно развернули коней, начав пока еще неспешно отступать от приближающихся тевтонцев. Последние, хоть и заподозрили неладное, но не стали тормозить уже разогнавшихся скакунов, надеясь нагнать противника. А сами литовцы еще и поддразнили их, какое-то время удаляясь неспешным, едва ли не прогулочным шагом!
Одновременно с тем замерла русско-литовская пехота — арбалетчики принялись натягивать тетиву самострелов с помощью поясных крюков или воротов, уперев свое оружие в землю и продев ногу в «стремя». Приготовились к бою и лучники, уже наложив стрелы на тетивы…
— Вскачь! Вскачь, расходимся!!!
Видмонт вернул себе управление великокняжеской хоругвью, точно выбрав нужный момент — и литовские рыцари наконец-то принялись расходиться в стороны, перейдя на галоп… И открыв изумленным тевтонцам стройные ряды стрельцов и лес копий русского «ежа»! Рискованный миг — крестоносцы могли бы разделить свой отряд и погнаться за литовскими всадниками… Однако, обтекая пешцев Витовта, они невольно подставились бы под арбалетные залпы — причем несколько залпов. В то время как атакуя в лоб, тевтонцы позволят стрельцам время выпустить лишь один, самое большое пару болтов…
И командир орденских хоругвей понял это, упрямо погнав всадников вперед! Крестоносцев ожидаемо встретил град болтов — но выпущенные с предельной дистанции боя, они нанесли врагу меньший урон, чем если бы били в упор… Однако дожидаться, пока рыцари с ними сблизятся, арбалетчики благоразумно не стали — иначе не успели бы убежать! Все одно многие всадники полетели наземь, прошитые болтами — как и дестриэ немцев, поймавшие смертельный снаряд в голову или грудь…
Дали три поспешных залпа и лучники. Но мало кто из литовских стрельцов вооружен опасным для бронированных тевтонцев составным луком — и стрелами с гранеными наконечниками. И все же они отправили навесом настоящий ливень обычных стрел! Уповая, что множестве их нанесет врагу определенный ущерб… Кому выбьют глаз или угодят в незащищенное горло, ранят беззащитный круп жеребца, рухнув сверху… И действительно, они нанесли немцам свой урон — пусть и не смогли затормозить атаки тевтонцев.
Стрельцы успели сбежать; пришел черед русских пешцев. Вставшие в первом ряду вои с короткими, но массивными рогатинами, склонили их к земле, нацелив в грудь рыцарских жеребцов. А ратники с более длинными копьями, совнями и пиками направили их в самих крестоносцев! Наконец, на подходе рыцарский клин встретил град сулиц, нанесший врагу урон куда больший, чем стрелы…
Но набравшие разгон тевтонцы все же доскакали до русского «ежа», с чудовищным грохотом врезавшись в ряды пешцев!
…Всадники на острие клина во множестве погибли или получили тяжелые раны. Их жеребцы налетели на подставленные рогатины, словно на стену — ломая древка тяжестью своего веса, будучи уже мертвыми… В то время как сами крестоносцы в момент удара вылетали из седел, падая на копья! Или же под ноги ополченцам, принявшихся беспощадно рубить оглушенных тевтонцев…
Большинство всадников на острие клина пали. Но следующие за ними рыцари и сами крепко ударили в копье — стараясь вонзить пики в пешцев. А сила таранного разгона оказалась такова, что крестоносцы развалить «ежа» русичей до середины строя; началась яростная, беспощадная рубка… Но ополченцы были сильны своей многочисленностью и глубиной строя, лесом копий — а вот в ближнем бою, несмотря на всю храбрость и давнюю ненависть к немецким крестоносцам, им не хватает выучки и хорошей брони.
Теснят тевтонцы русских пешцев, медленно — но неумолимо теснят.
Да, по замыслу Витовта и его советников, именно в этом миг великокняжеская хоругвь должна была развернуться — и, зайдя в тыл немецким всадникам, протаранить их на разгоне в спину! Однако враг вовремя сумел среагировать на засаду — и лишь половина крестоносцев ударила по русско-литовской пехоте. В то время как оставшиеся всадники сумели затормозить своих жеребцов… Более того — оставшиеся тевтонские хоругви разделились на две половины — и теперь обтекают сражающихся, неумолимо преследуя литовских рыцарей!
Сын Кейстута грубо выругался, после чего зычно воскликнул:
— Разворачиваемся! К бою!
Но решившегося вступить в сечу племянника тотчас осадил подскакавший к нему Видмонт — на время забывший, кто командует ратью:
— Куда прешь, дурень⁈ У тевтонцев все еще больше всаднико, чем у нас! А ты подумал, чем закончится сеча, коли падет великокняжеская хоругвь? Подумал, чем закончится сеча, если по рядам ратников пронесется слух — Витовт погиб⁈ Отступи с ближниками за спины русичей, если совсем припрет — укройтесь среди копейщиков; Бутрим успеет прийти на помощь! А русы, видя сына великого князя и его хоругвь в своих рядах, ни за что не побегут…
Видмонт не сказал племяннику о том, что коли с ним что-то случится, сестра-жрица его проклянет — а отец, чего доброго, прикажет отрубить ему голову! Но и зачем Витовту о том знать? Хоть племянник уже и немолод — четвертый десяток лет пошел! — а все же не растерял он юношеского задора и глупой смелости человека, ни разу не испытавшего остроту вражеской стали на собственной шкуре…
Сын же Кейстута, невольно спасовавший под яростным напором дяди — отчитавшего его также свирепо, как в детстве! — с горькой обидой закусил нижнюю губу. Ему не осталось ничего иного, как стоять на месте — и бессильно следить за тем, как всадники его хоругви устремились навстречу
