Мамба и большой Куш - Алексей Птица
Запах еды, а особенно мой наглый вид, с которым я поглощал горячую кашу, заставил дикаря пойти на крайние меры, и он, очнувшись, пополз ко мне.
— Стой! Ты меня понимаешь?
Дикарь не отвечал, а продолжал ползти, как собака, на запах, и казалось, ничего не могло его остановить. Прибить его, что ли? Подняв голову, я поймал его отчаянный взгляд, и столько в нём было мольбы и страха, что я сдался. Нет, я по-прежнему не считал этого дикаря равным себе, но почему бы не проявить толику милосердия. Оно мне ничего не стоит, жаль, что вряд ли получится этого человека приручить и заставить служить себе. Хотя… почему бы и нет.
— Ты хочешь жить? — я сунул в рот кусок каши на щепке и начал жевать, внимательно смотря на дикаря. Тот сглотнул.
— Ты хотел убить меня, а теперь ползёшь за едой. Не слишком ли ты нагл и, сдаётся мне, ты понимаешь то, что я тебе говорю. Да и язык у тебя есть, и пить умеешь просить.
Дикарь остановился и смотрел на меня снизу вверх. Я молчал, он подполз ближе и уставился на котелок с кашей, потом придвинулся ещё ближе. Усмехнувшись, я достал нож, посмотрел на голое, тёмное, испещрённое мелкими зазубринами лезвие и перевёл взгляд на лицо дикаря.
Интересно, а куда будет лучше всадить ему клинок, в глаз или в горло? Нож имел широкое лезвие, да ещё был изрядно туповат, так что удар в глаз не принесёт умиротворение разбойнику, скорее, наоборот. Да, но если ударить им в горло, то этот удар тоже заставит изрядно помучиться, а я не хотел издеваться. Слишком дикарь получил много ран, не меньше, чем я. Ещё и шакалы напали, а я спас, странное какое-то совпадение, постоянно его спасаю. И зачем, получается, даже не знаю.
Так что, если убивать, то одним ударом, а не резать на куски. Я не любитель издеваться над жертвой, говорить с пафосом, придумывать всякие мучительные смерти. Это противно. То ли дело петля на шею и выбитая вовремя из-под ног опора или славный удар в сердце, точный и быстрый. Это справедливо. Мамба Справедливый! Надо будет задуматься об этом прозвище. В Древнем мире вряд ли царит справедливость, и она придётся ко двору многим, особенно врагам. М-да…
Я задумался и ударил ножом. Нож плавно вошёл в… котелок и, зачерпнув кусок каши, отправил его мне в рот. Дикарь снова сглотнул и сказал одно слово: «Пить».
— Кашу не пьют, а едят, — отмахнулся я от него, и вновь запустил нож в кашу. Тогда дикарь сделал поистине героический поступок и, подтянувшись на руках, опустил голову прямо у моих ног, после чего зажмурился, но почему-то открыл рот, повернувшись ко мне лицом. Довольно странный поступок. Я ему что, кормящий?
Я вздохнул, вот почему я только снаружи негр, а не внутри? Внутри я русский, то бишь, добрый. Был бы англосаксом или местным чёрным дикарём, залил в горло этому товарищу расплавленный свинец или просто воткнул нож в шею. Вон он как рот раскрыл, прямо во всю ширь, как раз лезвие всё и войдёт, без остатка, подавится. Но добрый я чересчур, добрый.
Подхватив ножом кусок каши, я сбросил его прямо в открытый рот дикаря. Как только кусок попал в него, негр тут же начал жевать и судорожно глотать, чуть не подавившись. Пришлось лить ему в горло воду из глиняной чашки, что я обнаружил в вещах дикарей. Наевшись, дикарь так и уснул у моих ног.
Чувствуется прямо врождённая наглость. Типа, раз оставил в живых, то и заботься. М-да… Ощущаю себя рабовладельцем этого мира, где все добровольно хотят быть моим рабами. Вздохнув, я вернулся в пещеру и спрятал найденный золотой крылатый диск, на всяких пожарный случай. Тиха африканская ночь, но золото лучше перепрятать.
После чего пошёл за водой. Собрал несколько полых тыкв, подвязал их к верёвке и стал спускаться к горному ручью. Идти оказалось далеко и тяжело, но другого варианта набрать воды не имелось. В общем, спускаться надо. Надо, Мамба, надо, а то без воды помрёшь, и Змееголовый не спасёт. Солнце ещё высоко, хищники далеко, раны заживают, жара спадает, оружие с собой.
Кряхтя и матерясь вполголоса, я стал спускаться к ручью, одновременно поглядывая не только себе под ноги, но и по сторонам. Хватит уже неожиданностей. Найдя максимально безопасный путь, я добрался до ручья и, приготовив первую баклажку, стал набирать в неё воду. Понимая своё уязвимое положение, я смотрел не на баклажку, а постоянно озирался вокруг, и вовремя успел увидеть вдалеке какое-то движение.
Случилось это как раз при заполнении третьей баклажки. Оставались ещё две незаполненных, воды в них я набрал так быстро, как смог, и тут же поспешил отойти далеко в сторону и спрятаться среди камней, чтобы меня не было видно от ручья. Пока набирал, пока прятался, сбегать дальше оказалось поздно, а замеченные мной люди уже стали спускаться к ручью, только сделали это немного ниже по течению. Меня они не заметили.
Сейчас бы здорово пригодился бинокль, но и без него мои глаза видели отлично, и я смог в деталях рассмотреть этих людей. Всего их оказалось пятеро, все вооружены, хорошо одеты и все имели смуглый оттенок кожи, а не чёрный, как у дикаря, и светлее, чем у меня, но ненамного. Воины активно переговаривались, и я почти понимал, что они говорили.
Судя по разговорам, эти люди являлись охраной каравана, что остановился здесь неподалёку, на караванном пути. Караван, видимо, был большой, но кто-то в нём заболел, притом серьёзно, поэтому пришлось остановиться, чтобы вылечить больного или дать спокойно умереть. Охрану отправили искать воду и заодно разведать окрестности, чем они сейчас и занимались. А пока они запасались водой да бродили по окрестностям, я тихо лежал между камнями и желал им поскорее пройти мимо.
Через некоторое время они так и сделали, не обнаружив меня. Конечно, мне хотелось присоединиться к каравану, поплакаться о своих мытарствах, наобещать с три короба подарков или наврать с три короба мифов, но все последние события просто звенели в голове тревожным набатом, напоминая о надобности держаться от людей подальше. Как говорил Владимир Высоцкий: «Чем больше знаю я людей,
