Тайная дипломатия - Евгений Васильевич Шалашов
– А разве Комаровских больше не осталось?
– Увы… Последний представитель нашего рода – троюродный брат Натальи, известный поэт, кстати, умер в четырнадцатом году. В прежние времена можно было бы обратиться к императору, чтобы тот разрешил соединить фамилию Комаровских с фамилией мужа, дать ему титул, но моя дочка…
Да, дочка без разрешения папы выскочила замуж, стала большевичкой, какие уж тут прошения к императору. А прецеденты, как помнится, бывали. Да что там, один из убийц Распутина, Феликс Феликсович граф Сумароков-Эльстон вошел в историю под фамилией своей жены – Юсупов. Да и его батюшка, незаконнорожденный Эльстон, стал Сумароковым благодаря тестю.
– Олег, императора в России нет, но мы во Франции, и здесь не возбраняется будущему мужу взять фамилию супруги. У меня неплохие отношения с префектом округа, все хлопоты и расходы я возьму на себя, можно зарегистрировать брак, а свой титул я могу передать простой записью у нотариуса. Комаровским вы будете только здесь, а в России по-прежнему станете носить собственную фамилию, а о вашем, скажем так, титуле, никому кроме меня не станет известно.
М-да, ребята, пионэр – это звучит гордо. А уж граф Аксенов-Комаровский куда гордее… Хоть стой, хоть падай. Помнится, в девяностые годы многие отыскивали у себя капельки «благородной» крови, а уж если ты был счастливым обладателем фамилии Гагарин или Голицын, то уже мог делать значительное лицо, топырить пальцы и говорить – я, мол, из князьев, не задумываясь, что на самом-то деле являлся потомком крепостных крестьян, коим после реформы 1861 года давали фамилии бывшего хозяина.
В принципе, мне не жалко. Граф, так граф. Конечно, в тайне это остаться не может, пусть отец Наташи не обманывает себя. Мои коллеги рано или поздно узнают, а ежели что, то мне «графство» припомнят. Впрочем, если за меня возьмутся всерьез, то при желании можно пришить даже измену Скородумова. Например, если поставить вопрос: не насколько быстро Аксенов вычислил предателя, а почему не предотвратил факт передачи секретных материалов нашему вероятному противнику? Или «а сколько денег было в конверте»? Одиннадцать тысяч? А кто докажет, что там лежало не двадцать или не тридцать? Любое действие можно истолковать по-разному, сам знаю. Так что, поводом больше, поводом меньше, какая разница? Но вот так прямо и сразу я дать ответа не мог. И не только из страха за себя и собственную карьеру, а из опасения за Комаровского. Не повредит ли ему, если во Франции откроется тайна его зятя? Хотя в биографии той Наташи нет ни слова о репрессиях.
– Андрей Анатольевич, вначале мне нужно посоветоваться с Наташей, – твердо сказал я.
– Как скажете, – погрустнел старый граф. – Но я не сомневаюсь, какой совет вам даст моя дочь. Законы старого мира для вас ничто… А если уж совсем честно, то и для меня тоже. То, что старый мир будет разрушен, стало ясно после вступления России в Антанту. Я сознавал, что дело идет к войне, и категорически выступал против, но мое мнение мало кого интересовало. Мой перевод в Париж, по сути, почетная отставка, а за год до войны – уже окончательная, с сохранением мундира и пенсии. Хм… Кто бы мне теперь выплачивал эту пенсию? Советская Россия?
– Вы были против войны? – удивился я, пропуская мимо ушей вопрос о пенсии. Судя по квартире и картинам, мой будущий тесть и так неплохо устроился.
– Любой здравомыслящий человек понимал, что Россия проиграет эту войну при любом раскладе. Даже если бы империя осталась существовать и в составе Антанты победила, вопрос с проливами все равно бы не решился. Обещаниям англичан и французов верит нельзя, Европе не нужна сильная Россия, это очевидно. А пресловутый Восточный вопрос? Да кому он нужен, по большому-то счету? Россия считала себя вправе вершить судьбы балканских народов, влезать в тамошние передряги, посылать своих сыновей на смерть. Зачем? Мне казалось, что вначале следует навести порядок у себя, а уже потом лезть в чужие края. Но самое страшное случилось бы, если бы Россия получила проливы. – Я вытаращился в немом изумлении, со школьной скамьи помня, как жаждала моя страна решить Восточный вопрос. – Если называть вещи своими именами, свободный проход через Босфор и Дарданеллы нам необходим из-за нашей бедности. Мы продаем зерно, это замечательно, но нельзя, чтобы благополучие государства основывалось только на продаже сырья. Допустим, мы получили контроль над проливами, а что дальше? А дальше, Россия так и осталась бы аграрной державой, потому что государство потеряло бы стимул развивать промышленность.
В словах Комаровского есть зерно истины, но я не стал ни спорить, ни соглашаться. Кто знает, как бы оно повернулось, получили мы проливы? Сам я не знаю, а фантазировать можно до бесконечности. На сегодняшний день имеется факт, что проливы не наши, а гадать… Нам еще на первом курсе истфака говорили, что история не имеет сослагательного наклонения.
Я бы с удовольствием послушал рассуждения дипломата Российской империи о природе и характере Первой мировой войны, авось, узнал бы какой-нибудь секрет русской дипломатии, но явилась горничная, и мы пошли ужинать.
За стол меня усадили рядом с Наташей. Кажется, она уже проплакалась, хотя глаза оставались красноватыми. Я отчего-то начал волноваться, потому тихонько шепнул ей на ушко: «Когда руку просить?», она одними губами ответила: «Когда скажу», и я успокоился и мог теперь внимательно следить: какие вилки берет Наталья, чтобы не перепутать. Этак возьмешь вместо вилки ложку, а тебе дочку замуж не отдадут.
Ужин, по моим представлениям, мог бы быть и скромнее, а тут и мясо аж двух сортов, овощи, какие-то фаршированные кабачки, паста.
К счастью, в светскую беседу меня вовлекать не стали, о службе также не расспрашивали. Верно, у дипломатов это не принято. Да и родители, соскучившиеся по дочери, в основном, вспоминали прежние шалости и общих знакомых.
– Я недавно встретила Мирру Евсеевну Минскую, – сообщила Ольга Сергеевна. – Помнишь ее?
– Конечно, – отозвалась Наташа и поинтересовалась. –
