Эндшпиль (СИ) - Логинов Анатолий Анатольевич

- Михаил Пафнутьевич, похоже, к вам, - первым заметил скачущего посыльного Полтавцев. И не ошибся. Действительно, посыльный привез приказание генерал-лейтенанта Литвинова срочно прибыть к нему. Пришлось Гаврилову оставить писарей на капитана и, понукая упирающуюся Зорьку, по заснеженной обочине добираться до начальника дивизии.

- А, прибыли, -начдив относился к нему куда лучше, чем к начальнику штаба, полковнику Ягодкину, - Михаил Пафнутьевич, голубчик, бумаги из корпуса пришли. Вы тут вместе с Павлом Яковлевичем, - он покосился на стоящего рядом начальника штаба, отличного кавалериста, но посредственного тактика, - подумайте и оформите приказом. В Карловиче до двух батальонов пехоты с артиллерией. Нам предписано в затяжной бой не вступать, городишко обойти и быть наготове, ибо сюда цесарцы подтягивают регулярную кавалерию. Город будет брать второй эшелон, наша же задача самым скорым маршем выйти на равнину. Сейчас становимся отдохнуть и вам два часа на все. Справитесь?

- Будем стараться, господин генерал! – браво ответил Ягодкин, на что Литвинов лишь едва заметно скривился и кивнул. Ни слова ни говоря, Михаил отдал честь и, пришпорив кобылку, поскакал, сопровождаемый Ягодкиным, к повозке писарей.

Через два часа, обойдя чуть подтаявшими полями городок, на окраине которого занимали оборону австрийцы, первая и вторая кавалерийские дивизии плюс приданная корпусу гвардейская кавалерийская бригада вышли на Венгерскую равнину. Третья дивизия в это время блокировала гарнизон Карловича. Одновременно, как позднее узнал Михаил, в город Ольмюц ворвались передовые части Гвардейского кавалерийского корпуса генерала Брусилова, усиленные высаженной прямо из вагонов пехотой гвардейской стрелковой бригады и поддержанные огнем бронепоезда «Первенец». А в промежутке между Вторым и Гвардейским кавалерийским рвались вперед конники Первого корпуса генерала Остроградского. К тому же востока к Карпатам подходили наступающие части Четвертой, Пятой и Шестой армий, в Трансильванию вступили румынские войска, а в Боснию и Банат – сербские войска. В результате фронт австро-венгерских армий рухнул, превратившись в ряд удерживаемых еще сопротивляющимися войсками районов. Наступающие, отступающие, просто разбегающиеся и дезертирующие войска в течение пары недель перемешались так, что даже штабным писарям приходилось временами браться за оружие.

Так и случилось с частью штаба, в рядах которой оказался и Гаврилов. Выходящие из окружения австрийцы, силой не менее двух рот с артиллерией, попытались быстро уничтожить идущую в тылу колонну явных тыловиков. Но неожиданно наткнулись на сильный отпор. В колонне, кроме штабных, шел и выделенный на всякий случай взвод из тринадцатого гусарского Нарвского полка, а на паре повозок были спрятаны трофейные австрийские пулеметы «Шкода». Так что быстро и легко уничтожить русских не получилось и сейчас австрийские цепи лежали сотнях в трех - четырех метров от залегших в придорожной канаве, за повозками и за деревьями русских кавалеристов. Но положение осложнялось тем, что австрийцы развернули пару пушек и начали пристреливаться. Пока три шрапнельных снаряда разорвались чуть раньше, взрыв пулями заснеженную землю перед укрывшимися русским стрелками. Теперь оставалось только ждать, когда австрийцы пристреляются и молить бога, чтобы это произошло не слишком быстро. Тут Михаилу в голову пришла идея, которую он немедленно и озвучил Ягодкину и корнету Мачихину, командующему гусарами.

Еще через пять минут двадцать добровольцев одновременно вскочили на коней и, изображая убегающих в панике дезертиров, поскакали небольшими группами в поле. Обнадеженные этим наглядным примером овладевшего русскими страха, австрийцы подняли пехоту в очередную атаку. И тут же снова залегли, встреченные огнем двух пулеметов и почти полсотни винтовок. Пока австрийцы перестреливались с обороняющимися, восемнадцать уцелевших добровольцев развернулись. И под прикрытием деревьев растущей у дороги рощи, лишенных листьев, но все равно затрудняющих наблюдение, галопом устремились в тыл австрийцам. На всем скаку они ворвались на позицию четырехорудийной батареи и начали рубить со спины артиллеристов. Оглушенные грохотом выстрелов артиллеристы не сразу поняли, отчего вдруг начали падать их товарищи…

Михаил наотмашь рубанул склонившегося над зарядным ящиком австрийца, чувствуя непривычное сопротивление лезвию. Замахнулся и ударил второго. Шашка, застряв в голове артиллериста, от неожиданности вырвалась у него из руки. Выхватив револьвер, он выстрелил в размахивавшего саблей австрийского лейтенанта, пытавшегося организовать солдат. Лейтенант выронил саблю, прижал руку к груди и мешком осел на землю. Тут из-за ближайшей пушки выскочил австриец. И, вскинув к плечу карабин, выстрелил в Гаврилова. Краем глаза заметив быстрое движение, Михаил припал к лошадиной шее. Пуля прошла мимо, задев лошадь. Вскинувшаяся Зорька сбросила ротмистра. Перекатившись по земле, Гаврилов, морщась от боли, привстал на колено. И сквозь пушечное колесо выстрелил два раза в стрелка, попав ему в живот. Австриец выронил винтовку. Схватился руками за колесо, медленно сползая по нему. Вставая, Михаил ударом ноги отбросил раненого противника от себя. И тут же выстрелил в ещё одного набежавшего австрийца.

- Вашбродь, падай! - раздался за спиной крик одного из гусар. Михаил присел. Но недостаточно быстро. На правое плечо обрушился удар приклада. Ротмистр откинулся на спину. Поднял револьвер и выстрелил в живот стоящего над ним вражеского артиллериста. Сложившись пополам, тот рухнул на пушку. Неожиданно из-за соседнего орудия выскочила четверка размахивающих карабинами цесарцев. Одного стоптал конем спасший до того Манфреда гусар. Но его подстрелили, и он свалился вместе с лошадью. Гаврилов выстрелил еще три раза. С наслаждением замечая, как останавливаются и падают атакующие. Над ухом несколько раз злобно цвиркнуло. Выбив из металла искры, от лафета отрикошетировала пуля, с визгом пронесшаяся над головой лейтенанта. Он упал, скрываясь за пушкой. Неожиданно кто-то хлопнул его рукой по плечу, заставив дернуться от неожиданности. Обернувшись, он увидел улыбающегося корнета.

- Живы, господин ротмистр? Все кончено, наши подошли.

Действительно, поднявшись, сконфуженный Гаврилов увидел, что на позиции вовсю хозяйничают гусары, а вдоль опушки марширует колонна конников в русских мундирах.

- Ох, - неожиданная боль в плече заставила Михаила дернуться. – Похоже, перелом ключицы.

- Позвать санитара, ротмистр? – участливо спросил Мачихин, и тут же изменившись в лице, дернул Гаврилова за руку, вызвав новую волну боли и заставив упасть за пушку. Раздалось несколько взрывов, крики и ругань.

- Что это, Александр? – спросил Михаил, стараясь не обращать внимания на боль.

- Похоже, Михаил, нас обстреляла собственная артиллерия. Лежите, а то…

Взрывов больше не было, зато крики и злой мат не прекращались. Прозвучало даже несколько винтовочных выстрелов. Но боль усиливалась, и Гаврилов в итоге потерял сознание…

Франция. Мурмелон ле Гран. Февраль 1910 г.

Егор Панафидин, политический эмигрант и ныне, фактически, лицо без гражданства, сегодня имел все основания для радости. Еще бы, ему, сбежавшему из России после крестьянских волнений девятьсот второго, опять повезло. Его не схватили вместе с знакомыми апашами и не расстреляли вместе с ними во рву форта, без суда и следствия. Его не посадили в тюрьму, как «малороссийского националиста» Станислава Сергеева. Изображавший из себя революционера, бывший прапорщик запаса из Севастополя, сбежавший из России после растраты полковых денег, он не хотел ни уезжать из Франции, ни вступать в Иностранный легион. А в результате оказался в тюрьме, как подозреваемый в шпионаже. Да, а Егору и от легиона удалось отвертеться. И все потому, что однажды, лет пять назад, он познакомился с итальянцем. По сравнению с Егором, Паоло Вирриале неплохо говорил по-французски. Но все равно, оставался для местных чужаком, поэтому и держался в стороне от основной толпы. Так и познакомился с приехавшим в Мурмелон в поисках работы Егором. Ему понравился отважный юноша, смешно коверкавший слова, но пытающийся что-то разузнать у местных парней. Потом они несколько месяцев проработали на вновь открывшейся фабрике, пока Егору не надоело, и он не вернулся в Париж. В столице, учитывая кое-какие знакомства, прокормиться было проще и легче, чем вкалывать на буржуя на заводе.