Daredevil - Игра со спичками
— Он понимал, какое опасное оружие оказалось в его руках. Спичками могло завладеть КГБ. Хотя у них вряд ли хватило бы мозгов догадаться, что это такое. Но риск всё равно был велик. Он не мог, не имел права отдавать бесчеловечному режиму такое страшное оружие. Хватит с него водородной бомбы! К сожалению, смерть прервала его поиски, и секрет просмотра реальностей без их актуализации теперь безвозвратно утерян.
Я мысленно усмехнулась. Он мог бы искать свою желанную реальность хоть миллион лет. Его технократическая утопия, объединяющая лучшие черты капитализма и социализма, просто невозможна в природе. Ни при каком стечении обстоятельств. По той простой причине, что и недостатки капитализма, и недостатки социализма являются следствиями их достоинств. Потому что при попытке воплотить её в жизнь она неизбежно превращается в антиутопию. Но, увы, знаток законов природы был совершеннейшим невеждой в законах развития общества.
После смерти учёного три спички каким-то образом попали к нам в часы, но была ещё одна спичка, четвертая, которую его жена, выехав за границу, увезла с собой. Не знаю, почему мадам сама не воспользовалась ею. Может, боялась, а вероятнее всего, просто не знала, что это такое. Там она на какой-то диссидентской тусовке встретилась с Галицким, и он каким-то образом уговорил её отдать ему эту самую спичку и воспользовался ей, пожелав, чтобы Горбачёва не пристрелили в 1986-ом году и перестройка победила. И было это, как сказал Галицкий, в «глухом застойном 93-ем году». Услышав это, я чуть не упала. Так значит, социализм был исходной реальностью? — спросила я.
— Конечно.
— Зачем же Вы…
— Если бы та реальность продолжалась, то коммунизм мог бы со временем победить на всей планете. А в этой реальности подобной катастрофы можно избежать.
Я опять молча проглотила обиду. Мне очень хотелось ответить, но тогда бы я навсегда лишилась возможности дослушать историю до конца. Впрочем, о том, какой будет конец, я и сама догадывалась.
Вопреки маминым надеждам, с моим уходом разговоры о политике не прекратились. Той ночью, после того как я легла спать, А. жаловался на ужасы социализма. Он говорил, что песни Галицкого — единственная отдушина в те времена, когда «повсюду заправляют рыла». До сих пор не знаю, кого конкретно он имел в виду. Вряд ли то, что у коммунистов сильно более некрасивые физиономии, чем у представителей других политических ориентаций. Тем более что для интеллигентного человека аргументация такого рода просто неприлична, а уж для еврея тем более. Скорее всего, имелось в виду, что партийные чиновники, особенно мелкие, не всегда самые умные, достойные и талантливые люди. Что поделать, видимо, это неизбежно при любом строе, потому что умные, достойные и талантливые люди предпочитают заниматься куда более интересными вещами. Сам-то А. ни за какие коврижки не пойдёт в чиновники, да и мои родители тоже. И как разрешить эту дилемму, я не знаю.
Только А. этого не понимал и искренне верил, что всему виной коммунистическая система, и что если от неё избавиться, то можно будет победить бюрократизм раз и навсегда, и у нас станет так же хорошо, как в любезных его сердцу странах Западной Европы. А. едва ли когда-либо общался с реальными европейцами и потому, как и положено советскому интеллигенту, очень идеализирует тамошнюю жизнь. Это мне как-то довелось беседовать с настоящей француженкой, и она мне рассказала многое про бюрократический произвол у них в стране. Если бы мой отец слышал бы этот разговор и понимал по-французски, то он непременно сказал бы: «Лишь при Советской власти такое может быть!», потому что такие вещи считаются почему-то традиционными только для нашей страны.
Тогда Галицкий сказал, что он мог бы решить одним махом все проблемы. Он мог бы изменить прошлое, сделать так, чтобы Горбачёва не пристрелили в 1986-ом году и перестройка победила. Это встретило, естественно, шуточки и недоверчивый смешок, но в конце концов они согласились, чтобы Галицкий провёл на их глазах опыт со спичками. Я уверена, что они так и не поняли, насколько всё всерьёз. Решили, что это шутка, игра… Игра со спичками. Доигрались!
— И вам не стыдно было их обманывать? — спросила наконец я.
— А в чём я их обманул?
— Вы знали, что будет. И не предупредили.
— Мария, подойдите сейчас к любому из них и спросите, когда было лучше — сейчас или при Советской власти. Спросите О. Вы не знаете, какой разговор у нас был после вашего ухода. Он жаловался, что у цензоров совсем нет чувства юмора. Ведь когда на концерте он исполнил однажды ту песню про африканцев, ему потом… Впрочем, он лучше сам вам расскажет.
— Ничего он уже никогда не расскажет… — со вздохом ответила я, — Видите? Он был там, — я указала на плакат.
— Значит, вон оно как… — протянул Галицкий. Я напряжённо следила за его реакцией, пытаясь понять его мысли. Похоже, он и в самом деле огорчился.
— Мне очень жаль, Мария, что так получилось. Но ничего не поделаешь.
— Но ведь Вы — единственный, кто может всё изменить. Верните тот мир, где этого не было — и он вновь будет жив. Неужели Вы этого не сделаете?
— Вы ничего не понимаете, Мария. Да, конечно, этого теракта бы не было, но возрождение культа личности привело бы к куда более страшным последствиям. Нет, лучше нищета и теракты, чем это. Уж если кому суждено погибнуть, то лучше, если убийца — убийца, а не жрец от идеологии.
— Вы что, маньяк? Ненормальный? Да лучше живым и здоровым на кухне шутить на тему «Партия-Ленин наш рулевой», чем…
— Лучше умереть при демократии, чем жить при коммунизме.
— И Вы бы смогли повторить то же самое, глядя в глаза его матери?
— Мария, Вы говорите так, как будто это я во всём виноват.
— Послушайте. Ведь Вы единственный, кто может всё изменить. У вас же осталась последняя спичка. Неужели Вы этого не сделаете?
— Мария, спросите у людей, когда им лучше жилось: при социализме или сейчас. Спросите у А. Я уверен, что он не захотел бы возвращения «власти рыл»…
— А судьбу О. и других в «Норд-Осте» решали разве не «рыла»? Когда А. соглашался на этот эксперимент, то он не знал об этой страшной цене. Нет, я помню, как он плакал, тогда… Он пел: «Ты спасти захочешь друга, да не выдумаешь, как…» Если бы он знал об этой возможности, то я уверена, что…
— Поймите, Мария, я всю жизнь боролся с тоталитаризмом. Неужели Вы рассчитываете на то, что я собственноручно пущу прахом результаты своих трудов?
— Как вам не стыдно!
— Мария, ну спросите собственных родителей, когда им было лучше, тогда или теперь. Им, по крайней мере, не приходится теперь опасаться, что собственная дочь донесёт на них в КГБ, и тратить свою жизнь на тупое стояние в очередях.
— Они теперь стоят в очереди в Царствие Небесное, — со злостью ответила я. — Они погибли из-за последнего теракта.
— Вот как… Поймите, мне очень жаль…
— Неправда, никого вам не жаль. Было бы жаль, отдали бы спичку. И все были бы теперь живы и здоровы!
— Зато теперь нет ГУЛАГа и не арестовывают за политические убеждения, — я поняла, что круг замкнулся и всё бесполезно, но меня как будто заело. Уж очень мне не хотелось расставаться с надеждой его пристыдить. И теперь от просьб я перешла к упрёкам:
— Не арестовывают! — крикнула я, и топнула ногой, — Ха! А скольких Вы угробили ради удовлетворения своей идиотской мести! Число жертв от реформ превзошло самые ужасные репрессии в несколько раз! И пока мы не вернёмся к социализму, кровь так и будет литься рекой! Ответьте мне, господин «совесть нации», неужто Вас совсем-совсем не смущает эта невинная кровь?
— Поймите, чтобы сбросить давление бесчеловечной идеологии…
— И ради этой идеи Вы согласны на миллионные жертвы?
— Да. Социализм должен быть уничтожен. Иначе будущее человечества…
— И это говорите Вы, который проповедовал, что каждая человеческая жизнь бесценна! О, тогда Вы были вынуждены носить маску гуманиста и картинно плакать о жертвах репрессий! А на самом деле Вас раздражали отнюдь не кровь и не насилье, всего этого сейчас гораздо больше, но ныне Вы вполне довольны. Вас раздражала необходимость считаться с тем высоким морально-этическим идеалом, который существовал в обществе. Считалось стыдным думать только о себе и плевать на свою страну, а именно это Вы и предпочитали делать. Потому что защищая «права человека», Вы защищали себя и только себя, ведь всех остальных Вы полноценными «человеками» не считали!
— Я не буду с вами спорить, так как понимаю ваше состояние. Вы только что потеряли родителей…
— Из-за вас!
— Я не знал, что погибнут именно они…
— А если бы другие, те, кого Вы не знали, тогда ничего? Ну да, сейчас же не Советская власть, когда «чужой беды не бывает»…
— Но я же не могу Вам их вернуть.
— Можете, да не хотите.
