Анджей Сапковский - Свет вечный
Гоужвичка и кнехты вытаращили глаза. Шарлей встал, подсел к ним.
– В Праге хаос, – заявил он, преувеличенно изменяя голос. – Разруха, волнения, уличные бои. Ни дня без резни и стрельбы. Легко, ой легко может там постороннему достаться.
Самсон Медок, который тоже подсел, энергичными кивками головы подтверждал все сказанное.
– Так что зачем в Прагуто? – продолжал демерит. – Нет смысла. Я б не ехал на вашем месте. Да и Пасха на носу. Где собираетесь Воскресение Господне встретить, где свяченого отведать, где яичком поделиться? Во рву придорожном?
– Да в чем дело? – взорвался Гоужвичка. – А?
– Да в вас. – Шарлей продолжал улыбаться, Самсон продолжал кивать головой. – В вашей пользе, братья во Христе. Возвращайтеська вы, советую, домой. Не говорите только, что вам долг не позволяет. От долга, то есть от этого молодого человека, охотно вас избавлю. Выкуплю его у вас. За тридцать мадьярских дукатов. – Резким движением он отцепил от ремня мошну и высыпал на стол горку золотых монет. Заградил чуть не подавился. У остальных глаза едва не повыскакивали из орбит. Гоужвичка громко проглотил слюну.
– Это кааак? – сумел наконец выдавить он. – Кааак? Чтооо? Вы того… Вы… его?
– Ну, его, конечно, – Шарлей сложил губы в соблазнительную улыбку, жеманно пригладил волосы на висках. – Именно его хочу поиметь. Путем купли. Уж больно мне по вкусу пришелся. Обожаю таких ладных мальчиков, особенно блондинов… Да что это ты так странно на меня смотришьто, брат? Может имеешь предубеждения? Или нетерпим?
– А чтоб вас! – гаркнул Гоужвичка. – Чего надобно, а? Валите отсюда! В другом месте себе мальчиков покупайте! Тут никакого торга не будет!
– Тогда, возможно, – Самсон скорчил гримасу кретина, сморкнулся, размазал сопли рукавом, вытащил и поставил на стол кости и кружку. – Возможно, тогда изволите госпожу удачу? Сыграем? Присутствующий здесь молодец против наличных здесь тридцати дукатов. Решает один бросок. Я начинаю.
Кости покотились по столешнице.
– Два очка и одно очко, – подытожил Самсон, изображая огорчение. – Три балла. Айай… Ойойой… Небось проиграл я, просто проиграл… Ну и дурак я. Ваша очередь, господа. Прошу бросать.
Радостно осклабившийся Заградил протянул руку к костям, но Гоужвичка стукнул его по пальцам.
– Оставь, едрена мать! – заорал он с грозной миной. – А вы, сударики, валите прочь. Вместе с вашими дукатами! Дьявол вас сюда привел! К дьяволу и убирайтесь!
– Наклониська ко мне, – процедил ему Шарлей. – Имею чтото тебе сказать.
Никто, имей хоть чуточку масла в голове, не послушал бы. Гоужвичка послушал. Наклонился. Кулак Шарлея попал ему в челюсть и смел со скамьи.
В то же мгновение Самсон Медок протянул могучие руки, схватил двух совинецких кнехтов за волосы и бахнул головами о стол, аж подскочила и посыпалася посуда. Сметяк рефлекторно схватил со стола липовую миску и со всей силы зацедил ею здоровилу в лоб. Миска треснула пополам. Самсон поморгал глазами.
– Поздравляю, мил человек, – сказал он. – Удалось тебе меня захерачить.
И врезал Сметяка кулаком. С ошеломляющими последствиеми.
Тем временем Шарлей красивым боковым свалил под стол Заградила, раздал пытающимся встать кнехтам несколько тугих пинков, метко попадая в пах, живот и шею. Рейневан прыгнул на Гоужвичку, который стоял на четвереньках и поднимался с пола. Гоужвичка вырвался и рубанул его локтем просто в раненное ухо. У Рейневана потемнело в глазах от боли и ярости. Он заехал Гоужвичку кулаком, добавил еще раз, второй, третий. Гоужвичка обмяк, уткнувшись лицом в доски. Заградил и два остальных кнехта отползли за скамью, поднятыми руками давали понять, что с них довольно.
Изза печи доносились отголоски ударов и сухие стуки лба о стену. Это Шарлей и Самсон молотили забившегося в угол Сметяка. Битый Сметяк ужасно кричал.
– Ради Бога, господины! Не бейте уже! Не бейте! Ладно уж, ладно, берите парня, коли хотите, отдаю его, отдаю!
Шарлей еще раз проверил, задвинуты ли засовы как следует, встал, отряхнул колени. Корчмарь, красный от волнения и возбуждения, следил за каждым его движением, нервно водя глазами.
– Не открывай аж до завтрашнего утра. – Шарлей показал на люк в полу. – Пусть там сидят. Если потом будут кипятиться, скажешь им, что я тебе смертью пригрозил… А вот это, на, – дашь им по дукату каждому. Скажешь, что это от меня в качестве возмещения ущерба. А вот это, держи, – дукат для тебя. За ущерб и неприятности. Эх, гулять – так гулять, бери два. Чтобы приятней меня было вспоминать.
Корчмарь торопливо принял деньги, громко проглотил слюну. Изпод люка, из подвала доносились приглушенные крики, ругань и глухой стук. Но люк был дубовый и на замке.
– Это ничего, вельможный пан, – сказал поспешно корчмарь, опережая Шарлея. – Пусть колотят, пусть проклинают. Не отомкну аж до утрени. Помню, что вы приказали.
– Истинно, – взгляд и голос Шарлея стал на тон холоднее, – лучше, чтоб ты не забыл. Самсон, Рейнмар, по коням! Рейнмар, что с тобой?
– Ухо…
– Не ной, не стони. Кто хочет быть глупым, должен быть крепким.
– Как вы меня нашли? Откуда узнали?
– Это длинная история.
Глава пятая,
в которой Рейневан оставляет только что найденных друзей на острове Огия, а сам отправляется в путь. Чтобы вскоре предстать перед революционным трибуналом.
Ехали. Сначала галопом, замедляясь только на подъемах. И для того, чтобы не загнать лошадей. Ехали так, что земля летела изпод копыт. Но когда от корчмы в Либине их отделяла гдето миля, когда между ними и Либиной уже были холмы, боры, леса и чащи, сбавили темп. Не было смысла гнать.
Веял ветер с гор, теплый весенний ветер. Кавалькаду вел Самсон, выдвинувшись во главу ее. Шарлей и Рейневан ехали вровень, бок о бок, не стараясь догнать гиганта.
– Куда едем?
– Шарлей! Куда ведет эта дорога?
Конь Шарлея, красивый вороной жеребец, затанцевал, ничуть не утомившись от скачки. Демерит похлопал его по шее.
– В Рапотин, – ответил он. – Это село под Шумперком. Мы там живем.
– Живете? – Рейневан рот открыл от удивления. – Тут? В какомто Рапотине? А меня как нашли? Каким чудом…
– Это было, – прыснул Шарлей, – одно из целой серии чудес. И что ни чудо, – то все более удивительное. Началось три недели тому. С того, что Неплах откинул копыта.
– Что?
– Флютек оставил земную юдоль. Представился. Florentibus occidit annis.[61] Короче говоря, умер… Естественной смертью, представь себе. Одни ему петлю пророчили, другие ему петли желали, но никто не сомневался, что этот прохвост попрощается с этим миром не иначе как на виселице. А он, вообрази, умер, как ребенок, или как монашка. Во сне, в сладком. Улыбающийся.
– Неимоверно.
– Поверить трудно, – согласился Шарлей. – Но придется. Есть много свидетелей. В частности Гашек Сикора, ты помнишь Гашека Сикору?
– Помню.
– Гашек Сикора принял временно должность и обязанности Флютека. А он, чтоб ты знал, очень благосклонно к тебе расположен. С какой причиной это может быть связано, не догадываешься?
– С двумя. Два мягких шанкра, оба в месте досадном и неприятном для женатого мужчины. Я его вылечил магической мазью.
– Боже великий! – Шарлей возвел очи к небу. – Серце ликует, когда видишь, что бывает еще благодарность в этом мире. Достаточно сказать, что именно он послал нас к тебе на подмогу. Езжайте, сказал, под Совинец и Шумперк, отбейте, сказал он, Рейневана, пока его до Праги не довезли, Прага ему не к добру. Что там с Рейневаном было, сказал он, то уж было. Его милость Неплах, говорил, имел к нему чтото, но его милость Неплах умер. Мне, сказал он, это дело ни к чему, а когда Рейневан исчезнет, дело со временем затихнет. Так что пускай себе медик исчезает, пусть едет, куда пожелает, если виновен, пусть его Бог судит, если невиновен, пусть ему Бог помогает. Он правильный мужик.
– Бог?
– Нет. Гашек Сикора. Хватит болтать, парень. Пришпорька коня.
Гляди, как Самсон оторвался. Мы слишком отстаем.
– Куда он так торопится?
– Не куда, а к кому. Увидишь.
Усадьба, о которой оповестил лай собак и запах дыма, была укрыта за березовой рощей и густым терновником, изза которого вырастала крыша навеса. За ней был сарай и чулан под камышовой крышей, жердяное ограждение, а за ним сад, полный приземистых слив и яблонь, далее подворье, белая голубятня, колодец с журавлем. И дом. Большой дом, с колодами в фундаменте, крытый гонтом,[62] с поставленным на столбы крыльцом.
Как только они въехали на подворье, со ступенек крыльца сбежала молодая женщина. Рейневан узнал ее, прежде чем съехавший на бегу платок открыл ее пышные рыжие волосы. Он узнал ее по тому, как она двигалась, а двигалась она так, будто танцевала, не касаясь, казалось, в танце земли, ну чисто нимфа, наяда или какоето другое неземное явление. Простое серенькое платьице обвивало ее тело, наводя на мысль о воздушных и нереальных одеяниях, которыми – как для пристойности, так и для композиции – художники покрывали чувственные тела своих Мадонн и богинь на фресках, картинах и миниатюрах.
