Анджей Сапковский - Свет вечный
– Правда?
– Кто это?
– Ктото.
Рейневан задрал голову, долго смотрел на Большую Медведицу, которую то и дело заслоняли плывшие по небу тучи.
– Понимаю, – сказал он наконец. – Я под подозрением. Такому секретов не раскрывают. Что с того, что подозрения надуманные и недоказанные. Не раскрывают – и все.
– Не раскрывают – и все, – подтвердил Горн. – Иди спать, Рейнмар. Впереди долгая дорога. Долгая и далекая.
* * *«Дорога долгая и далекая, – мысленно повторил он, глядя на звезды сквозь ветки, которые качал ветер. – Так он сказал. Думал, что я не пойму насмешки и двузначности? Или может совсем наоборот: подсказывал?
Отсюда до Праги будет точно миль сорок, самое малое десять дней езды. Дорога действительно далекая. И ведет просто в лапы Богуслава Неплаха, по прозвищу Флютик, шефа разведки Табора. Флютика нелегко будет переубедить, сделать так, чтобы поверил, путь к этому тоже может быть долгим. Тяжелым. И болезненным. Известно, что Флютик делает с подозреваемыми, прежде, чем поверит. И с теми, которым не поверит.
Сознаться во всем? Рассказать о похищении Ютты, о Божичке, о шантаже? Ха, жизнь, может, этим и спасу. Если поверят. Но доверия не верну. Посадят меня на ключ, живьем похоронят в какойнибудь башне, в какомнибудь замке среди пустыни. Пока выйду, если вообще выйду, – Ютта будет далеко, либо замужем либо в монастыре. Потеряю ее навсегда».
«Побег, – подумал он, осторожно подымаясь, – будет признанием вины. Будет расценен именно так: как очевидное доказательство измены.
Ну и пусть. Ну их всех нахер. Другого выхода нет».
Костер угасал, погружая всю поляну в темень. Весь бивак. Людей, которые спали, положив голову на седло, вертелись под покрывалами, храпели, пердели, бормотали сквозь сон. Выставить дозор никто и не подумал. Рейневан втихаря прокарабкался в мрак, в середину кустов. Осторожно и помалу, опасаясь, как бы не наступить на сухую ветку, стал двигаться в сторону спутанных лошадей.
Кони захрапели, когда он приблизился. Рейневан замер, остановился, как вкопанный. Хорошо, что шумел лес. В непрерывном шуме леса терялись остальные звуки. Он вздохнул. Слишком рано.
Ктото бросился на него, сбив с разгона с ног. Рейневан повалился на землю; прежде чем упал, сумел заменить резким, рвущим сухожилия броском тела, падение на прыжок, что предохранило его от цепкой хватки. И спасло ему жизнь. Извиваясь и перекатываясь, краем глаза уловил блеск клинка. Он наклонил голову, и нож, который должен был рассечь ему горло, зацепил только ушную раковину, прорезав ее чуть ли не наполовину. Не обращая внимания на ужасную боль, он перекатился по выступающим из земли кореньях и со всей силы ударил ногой нападающего, который пробовал встать на четвереньки. Нападающий ругнулся, широко размахнулся, намереваясь проколоть ему ногу. Рейневан обернулся и засадил ему еще раз, на этот раз повалив. И сорвался с земли. Кровь, он это чувствовал, ручейком лилась ему за воротник.
Нападающий сорвался тоже. И тут же напал, резко, крестнакрест размахивая ножом. Несмотря на темноту, Рейневан уже знал, с кем имеет дело. Выдавал его запах пота, горячки и болезни.
Больной вовсе не был так уж болен. И действовать ножом у него получалось. Имел навыки. Но Рейневан тоже имел.
Обманным движением он ввел противника в заблуждение, вынудил его наклониться. Подбил левым предплечьем запястье, правым ударил по локтю, подставил ногу, рывком за рукав лишил равновесия, и на довесок засадил основанием ладони в нос.
Больной завыл, упал, однако, падая, умудрился еще пырнуть его в пах, нож распорол штаны, и только чудо и быстрота реакции позволили Рейневану уберечь гениталии и бедренную артерию. Но уклоняясь, он споткнулся и тоже упал. Больной набросился на него, как лесной кот, примеряясь ударить сверху. Рейневан двумя руками схватил его руку с ножом. Он держался изо всех сил, вжимая голову, когда нападающий бил его, куда попало левым кулаком.
Закончилось все так же быстро, как и началось. Вокруг столпились люди. Несколько из них схватили больного и стащили с Рейневана, при этом больной хрипел, шипел и фыркал, как кот. Нож выпустил только тогда, когда один из моравцев не слишком нежно наступил ему каблуком на ладонь.
Урбан Горн стоял сбоку со скрещенными на груди руками. Присматривался и молчал.
– Напал на меня! Он! – крикнул Рейневан, показывая, кто именно. – Я вышел поссать, а он бросился на меня с ножом!
Больной, которого держали совинецкие бургманы, хотел чтото сказать, но сумел только вытаращить глаза, захрипеть и тяжело закашлять. Рейневан не пропустил возможности.
– Напал на меня! Без причины! Прикончить хотел! Посмотрите, как он меня обработал!
– Перевяжите его, – сказал Горн. – Живо, видите, что он истекает кровью. А того пустите, дайте ему встать. Нож заберите. И на будущее лучше следите за оружием. Это нож когото из вас. У него ножа не было.
– Как это – пустите? – вскрикнул Рейневан. – Что это значит – пустите? Горн! Прикажи его связать, нахер! Это убийца!
– Заткнись! Пусть тебе перевяжут ухо. Потом приходи к нам, туда, на обочину. Без серьезного разговора, как вижу, не обойтись.
Больной прислонился к стволу дерева. Смотрел в сторону. Вытирал кровь, все еще сочившуюся из носа. Сдерживал кашель. Потел. И имел очень жалкий вид.
– Он хотел меня убить, – ткнул в него пальцем Рейневан. – Это убийца. Притворялся больным больше, чем есть. А фактически выжидал случая, чтобы меня прикончить. Запланировал это с того момента, когда узнал, кто я.
Урбан Горн скрестил руки на груди, не прокомментировал.
– А я знаю уже, кто он, – продолжил уже вполне спокойным голосом Рейневан. – У меня были подозрения, а сейчас знаю точно. Когда нас везли на обмен, он был действительно болен. Я лечил его магией, а он бредил. Adsumus, Domine Sancte Spiritus, adsumus peccati quidem immanimine detenti, sed in nomine tuo specialiter congregati. Adsumus! Этот клич тебе ничего не напоминает?
– Разумеется, – лицо Горна не дрогнуло. – Это популярная молитва. Обращение ко Святому Духу. Авторства святого Исидора из Севильи.
– Мы оба знаем, чей это клич. – Рейневан не повысил голоса. – Мы оба знаем, что это за тип. Ты, вне всякого сомнения, знаешь об этом давно, я собственно только что узнал. Жаль, что не от тебя Горн. Твой секрет едва не стоил мне жизни. Еще чутьчуть и эта сволочь перерезала бы мне горло…
– А что? – превозмог кашель больной. – А что? Я должен был ждать, пока он перережет горло мне? Я вынужден был себя обезопасить. Должен был себя защитить! Он начинал меня подозревать… И в конце концов узнал бы правду… Запросто убил бы меня, когда бы узнал, что…
– Что ты убил его брата, – сухо закончил Урбан Горн. – Да, Рейнмар, ты не ошибаешься в своих подозрениях. Позволь представить: Бруно Шиллинг. Один из Роты Смерти, Черных Всадников Биркарта Грелленорта. Один из тех, кто убили твоего брата Петерлина.
Рейневан не сомкнул глаз до рассвета. Сначала не давали ему уснуть возбуждение и адреналин, злость, боль раненного уха. Потом нахлынули воспоминания. И видения. Цистерианский бор, бешеная кавалькада, Черные Всадники, орущие «Adsumus!». Синебледный, с дикими глазами, воющий как демон рыцарь изпод Гороховой горы… Ночное преследование в лесе под Тросками…
Родной брат, Петерлин, колотый и прошитый остриями мечей.
А тот, который колол, который наносил удары, один из тех, кто лишили Петерлина жизни, лежал, укрытый попоной, на расстоянии десяти шагов, на противоположной стороне костра, где кашлял и сопел носом. Под пристальными взглядами двух моравцев, которым Горн приказал нести дозор.
Дозор? А, может, охрану?
В путь они двинулись ранним утром. В мрачном, можно сказать, настроении, к которому погода, однако не захотела подстроиться: с самого рассвета солнце уже хорошо светило, а около третьего часа дня уже пригревало действительно ласково. Весна 1429 года пришла рано.
В дороге Рейневан демонстративно держал дистанцию, и каждый раз отворачивался, как только Горн смотрел в его сторону.
Горну очень быстро такая демонстрация надоела.
– Перестань, мать твою, капризничать, – процедил он, подъехав рысью. – Есть, что есть, ситуацию не поменяешь. Так что приспособься. И прими.
– То, – Рейневан указал движением головы, – что там убийца моего брата, тип, который прошлой ночью хотел убить меня, едет себе на вороной лошаденке, покашливая, как ни в чем не бывало? Хотя должен висеть на сухом суку?
Больной, который ехал на несколько шагов впереди, Черный Всадник, или Бруно Шиллинг, Рейневан никак не мог решить, как его называть, – как будто чувствовал, что они о нем говорят, ибо то и дело украдкой оглядывался. Два моравца неустанно держали его в поле зрения.
– Ты, как я вижу, приказал им держать арбалеты наготове, – заметил Рейневан. – Этого мало, Горн, слишком мало. Некогда я приложил руку к убийству одного их таких. Чтоб завалить его понадобилось четыре арбалетных болта, каждый по самое оперение.
