Василий Звягинцев - Гамбит Бубновой Дамы
– Тебе вредно читать низкопробную фантастику…
– А что? По-твоему, выходит, миллионы лет развития – и ничего такого эдакого, грандиозного? Скучно…
– Не замечала раньше за тобой некоторой туповатости. Обывательский уровень…
– Это потому, что я всегда играл только на своем поле…
– Объясняю на доступном уровне. Ты вот тоже очень могущественный человек, представитель великой цивилизации. Возьму я и телепортирую, как ты выражаешься, тебя в… Какое время ты предпочитаешь в прошлом?
– Вас понял. Ты намекаешь, что без современной техники и ноосферы я ничто? Согласен. Но ты специально готовилась…
– И ты готовься. К поездке в Древний Рим. Но с собой возьмешь не больше того, что унесешь в руках… Ну?
– Надо прикинуть…
Он думал километра три.
– Выходит, туда вообще почти ничего не возьмешь стоящего. Автомат с патронами, антибиотики, справочники какие-нибудь. Прожить можно и даже крупные беспорядки учинить. А больше ничего. Никакая техника работать не будет, не от чего…
– Вот и я в той же ситуации. Пара специально сконструированных под ваше электричество приборов, кое-какая мелочь автономного питания, а остальное в голове. И после прибытия – кружок технического творчества на дому.
Новиков словно вдруг потерял интерес к разговору, стал отвлекаться на проносящийся за окном пейзаж, переменил тему. Самое главное он узнал. С помощью некоторых приемов прикладного психоанализа он выяснил – перед ним все та же самая Ирина, а никакая не межзвездная Мата Хари в образе красивой женщины. Остальное пусть выясняет Левашов.
Ирина едва его узнала. Дочерна загорелый, с высветленными солнцем и солью усами и бородой, он напоминал средневекового новгородца или помора. Как рассказал ей по дороге Андрей, он оставил свой НИИ и несколько лет уже плавает на новороссийских танкерах инженером-электронщиком, обретя желанную свободу научной мысли, финансовую независимость и право отдыхать по своему усмотрению четыре месяца в году. И сейчас проводит очередной отпуск в рыбалке и размышлениях.
…День медленно, как это бывает в северной России в разгар лета, угасал, и его закат был полон неизъяснимой и непонятной тому, кто сам не видел, прелести.
Они втроем сидели в дальнем углу усадьбы, как назвал Левашов купленный в прошлом году громадный пятистенок с вырезанной на фронтоне датой: «1914», с заброшенным и выродившимся яблоневым садом. Внизу блестела гладь Селигера, за нешироким плесом отражались в воде стены и башни древнего монастыря, который никто не пытался охранять как историческую реликвию по причине абсолютной удаленности от всякого подобия цивилизации, а дальше, за островом Столбным, склонялось к закату большое медное солнце. В камышах на берегу шелестел ветер.
Они сидели в дряхлых плетеных креслах, не спеша отхлебывали пиво из тяжелых, как трехдюймовые снаряды, литых стаканов, и Новиков близко к тексту пересказал Левашову то, что узнал от Ирины, а сама она, словно это ее как бы не касалось, смотрела по сторонам совершенно отсутствующим взглядом, демонстрируя то ли полное доверие к мнению и позиции Новикова, то ли, наоборот, желая показать, что она не хочет иметь со всем этим ничего общего.
Левашова ее поведение нервировало, он все пытался понять, в чем вообще смысл ситуации, при которой его вынудили присутствовать, и не напоминает ли это семейную сцену, когда супруги общаются через посредников. Ему также приходилось думать, как расценивать возобновленную связь Новикова и Ирины, и уж потом, в третью только очередь, до него дошел истинный смысл и суть разговора.
– Знаете, мальчики, вы тут общайтесь, а я пойду по деревне пройдусь. Сто лет не видела такой глуши. К озеру спущусь…
Ирина ушла, друзья остались вдвоем.
– И все так и есть? – после долгой паузы спросил Левашов.
– Нет, пошутить захотелось.
– И ты ей веришь?
– Не хотел бы, но…
– Сподобились. Впрочем, это даже справедливо. Я о чем-то эдаком всю жизнь мечтаю.
– Концерт по заявкам продолжается. К твоей теме это близко?
– Не слишком. Я больше искривленными пространствами интересуюсь. Но кое-что позаимствовать можно. Например, идею канала. Пробой через время, но значит – и через пространство тоже. Как-то же она к нам попала.
– Ну, поговори с ней. Может, что и выяснишь. Правда, состояние у нее сейчас… Смотрю, и душа переворачивается… Я ее чего и привез: глядишь, рассеется. И тебя проконсультирует по старой дружбе…
– Дружбе… – покривился Левашов. – Ты же знаешь, как она ко мне относится.
– А вот она уверена, что это ты ее терпеть не можешь. Интересно, да? «Синдром Левашова» – хорошее название для специфических форм определенного недуга, когда скрытые эмоции из подсознания, вытесняясь в сознание, преобразуются в псевдонеприязненное отношение и поведение при общении с возбудителем. Красиво сформулировано? Продаю…
– Да пошел ты со своим юмором…
– Чтобы я так был здоров, сказали бы тебе в Одессе. Скажи лучше, а тебя что, совсем не задевает, что она оттуда?
– Что она оттуда или что она оттуда?
– Второе.
– Знаешь – абсолютно. Для меня она – та же самая Ирка.
– В которую ты, как я теперь понял…
– Может, прекратишь?
– А зачем? Кстати, она не только свободна сейчас, а жутко одинока. Космически… Гляди, каламбурчик вышел.
– А ты?
– Я… Мой поезд уехал вон аж когда… И, окромя сентиментальных воспоминаний и суровой мужской дружбы, нас с ней ничего не связывает.
– Мели, Емеля… Развелось психологов, а нет чтобы девушке попросту в глаза посмотреть. Стала б она с каждым недоумком за полтыщи кэмэ ни с того ни с сего гнать… Поверь моему опыту. Особенно у замужних, году так на третьем-пятом, сентиментальные воспоминания способны превращаться в материальную силу…
– Ладно, размялись. Давай по делу.
…Ирина вернулась, когда уже почти стемнело. Ее прогулка по деревне не вызвала у местных жителей, проживающих тут в количестве около пятнадцати человек, никаких внешних проявлений интереса. Тут всяких туристов видели.
Мужчины встретили ее радостными возгласами и непривычными в их устах комплиментами, и она поняла, что ее дело плохо.
– Предлагаю считать сумерки сгустившимися и перейти в дом, а то свежеет, да и комарики… – сказал Левашов.
– Принято. Ведите меня…
Левашов зажег большую двенадцатилинейную лампу под зеленым абажуром. Пряный запах керосина, тьма, собравшаяся по углам из центра комнаты, мягкий золотистый отсвет свежевыскобленных и проолифенных бревенчатых стен сразу создали уют.
Ужин Левашов подал самый простой – уха и жареные грибы. Он не страдал комплексом Лукулла и с собой привез только табак и напитки, в остальном полагаясь на дары земли, воды и сельпо.
Так они и провели этот последний в ее памяти счастливый вечер. Неспешный ужин, разговоры, чай из самовара с гордой надписью на боку «Сукинъ и сыновья…». Словно между прочим касались бытовых подробностей первой Ирининой жизни. Не уделяя им большего внимания, чем, кажется, рассказам Левашова о нравах грузчиков Латакии или воспоминаниям Новикова о встречах с американками из Корпуса мира.
И снова она поражалась выдержке своих друзей. Пусть она и знала их, как ей казалось, великолепно, но ведь были они для нее всего лишь люди, а она читала серьезные, не фантастические книги, где рассматривались проблемы гипотетических контактов. И всегда в них более или менее проводилась мысль о шоке невероятной силы, тотальном комплексе неполноценности, угрожающем человечеству при встрече с высшим разумом. И выходило, что либо Новиков с Левашовым необыкновенно шокоустойчивы, либо просто не считают ее носительницей означенного высшего разума. Какой вариант для нее лучше, она пока не решила.
Наконец Левашов встал.
– Ну, хватит. Спать мы тебя положим наверху, есть там светелочка, в самый раз для тебя. Можно бы и на сеновал, да вот сена там нет уже лет тридцать.
…Она уже задремала и не знала, сколько еще друзья сидели внизу без нее. Дверь скрипнула, и, открыв глаза, Ирина увидела, как вошел Новиков. Остановился у изголовья, постоял молча, словно не зная, что делать дальше.
– Ты что? – шепотом спросила она.
– Не спишь? Вот и я тоже.
Ирина села на постели, подвинулась к стене. Простыня соскользнула, открыв плечи и грудь. Она не стала ее поправлять.
Андрей присел рядом, провел рукой по ее щеке. Она вздрогнула от этой привычной ласки и вдруг возникшего влечения к нему.
– Оставайся у меня. Если не противно теперь…
– Ты что говоришь!.. Тебе ж со мной нормально было?
Она не ответила. У нее было совсем иначе, а у землян даже расовые и национальные различия имеют огромное значение.
Новиков снова погладил ее по щеке, шее, плечам. Неровно и шумно вздохнул:
– Олег там… неудобно…
Она отвернулась, подтянула простыню к подбородку.
