Владислав Русанов - Отрок московский
Снегопад не прекращался. Пришлось зарезать одного коня. Жесткое жилистое мясо жарили на углях и варили в котле. Брат Антуан невесело шутил: хорошо, мол, и остальных дорезать, чтоб животные не мучились. Они-то в чем виноваты?
На Трех Волхвов, так и не дождавшись панацеи, умер брат Рене.
Горячка и застуженные легкие. Вдобавок сильное истощение. Ласковое солнце Прованса и Гаскони могло бы удержать его на краю, сладкое вино с парным молоком – поставить на ноги, а обильная еда – вернуть к полноценной жизни, сказал брат Эжен. Увы, ничего из вышеупомянутого в замке Грауерфелс не нашлось.
Брат Жиль не успел повоевать в Святой земле и все же видел немало смертей за свою жизнь, но коленопреклоненных братьев в мрачном, почти не освещенном зале замка, где со стен свисают истлевшие знамена с непонятными гербами, а в углах притаились длиннющие космы паутины, запомнил навсегда.
Гулко и торжественно падали слова брата Антуана, взявшегося читать заупокойную мессу:
– Requiem aetemam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis…[92]
Брат Рене де Сент-Клэр лежал прямой и гордый в сером саване, сшитом из старого, затертого до дыр полотна. Истово крестился францисканец. Понурив головы, стояли сержанты. Слуги казались напуганными и притихшими.
«Первый», – подумал тогда Жиль. И губы молодого тамплиера помимо воли прошептали, повторяя за командиром:
– Et lux perpetua luceat eis…
Через день состоялся их разговор с братом Антуаном.
Старший храмовник смотрел с отеческой улыбкой. Мягкой и чуть укоризненной. Брату Жилю даже пришла на ум притча о блудном сыне и мудром отце. Несомненно, де Грие знал что-то большее, чем было открыто им всем в тот памятный вечер в доме ростовщика на улице Старой Голубятни. Молодой человек не удержался и спросил об этом напрямик.
– Нет, – покачал головой брат Антуан. – Брат Гуго де Шалон не сказал мне ничего, чего бы не знали вы. А если бы и сказал, можете не сомневаться, я поделился бы полученными сведениями.
– Откуда же вы знаете, что мы исполним волю Великого магистра?
– А я не знаю. Человеку не дано предвидеть будущее. Но человек верит. И Вера порой творит чудеса. Помните ли вы, брат, что сказал Иисус апостолу Петру?
– Когда именно?
– На озере Галилейском.
– Он сказал ему… «Маловерный, зачем ты усомнился?»
– Но прежде он сказал ему: «Иди». И это главное. Если бы Петр не испугался, он пошел бы по водам рядом со Спасителем. И тогда в Святом благовествовании сохранились бы иные строки, нежели те, что мы читаем сейчас. Нужно верить. И я верю. Ведь не может быть, чтобы магистры и комтуры: Жак де Моле, Гуго де Перо, Жоффруа де Шарне, Жерар де Гоше, Готье де Лианкур, Ги Дофен – отдали себя на заклание просто так…
– Не грешно ли, брат Антуан, сравнивать людей со Спасителем? Пускай они вели праведную жизнь и…
– А я не сравниваю их с Иисусом Христом. Кто я такой, чтобы причислять кого бы то ни было к лику святых? Могу сравнить наших магистров с Роландом, прикрывающим отход войска в Ронсевальском ущелье. Это более уместно?
– Пожалуй… – кивнул д’О.
– Вот и хорошо. Они ценой своей свободы, а возможно, и жизни, прикрывают наш отход. Как можем мы не оправдать их доверия и их жертвы?
Де Грие проверил пальцем остроту клинка, покачал головой, вновь принялся водить туда-сюда оселком.
– И какие же из этого следуют выводы? – несмело проговорил молодой храмовник.
– Какие? Думайте сами, брат Жиль.
– Но…
– Думайте, думайте… А я погляжу, насколько ваши выводы совпадут с моими.
Д’О нахмурился. Признаться честно, он не любил много размышлять. В Орден вступил, свято веря в то, что Земля обетованная еще не потеряна для христианства, что европейские монархи способны сговориться между собой, как в старые добрые времена, что все рыцарские ордена на время забудут распри, перестанут плести интриги, а в едином порыве устремятся на Восток. К этому Жиль, третий сын небогатого рыцаря из окрестностей Анжу, готовил себя с детства. Учился без устали скакать верхом, с утра до ночи не снимать тяжелый хауберк[93], биться на копьях и на мечах, на двуручных секирах и моргенштернах. Он мог драться голыми руками и плавать, не снимая кольчуги. Будучи опоясан мечом, он доверял старшим братьям Ордена, полагая, что их дело – думать и давать приказы, а его дело – сражаться и выполнять распоряжения.
– Я думаю, что нам следует исполнить волю Великого магистра любой ценой! – твердо сказал он, расправляя плечи. – Даже ценой жизни.
– Это правильно, – кивнул де Грие. – А как вы думаете – что важнее для Ордена Храма: золото или знания, заключенные в книгах и свитках?
– Что важнее… – Жиль задумался на мгновение. – Серебро и золото можно добыть всегда. Утратив же тайные знания или священные реликвии, мы потеряем нечто бесценное, чего не купишь ни за какие деньги… – Но тут он вспомнил рассказ брата д’Орильяка, купившего бесценную рукопись за горсть медяков, и смущенно замолчал.
Но брат Антуан смотрел серьезно. Улыбка исчезла с его лица.
Старший рыцарь неторопливо отложил кинжал и точильный камень. Поднялся.
– А вы возмужали, брат Жиль, – сказал он. – Стали мудрее. Признаться, я несколько сомневался в вас. Молодой рубака, горячая кровь, юноша, воспитанный на рыцарских идеалах… Но теперь я уверен: вы поймете меня. Знаете, чем сейчас занят брат Эжен?
– Нет… – оторопело помотал головой молодой человек.
– Вместе с сержантами он закапывает в подвалах замка золото и бо́льшую часть серебра. За исключением толики, которая пригодится нам в пути. Дальше мы пойдем налегке. Едва лишь снегопад ослабеет. Два-три вьюка с самыми ценными книгами и, конечно же, с реликвиями, принадлежащими Ордену. Их мы обязаны доставить к русскому королю… А если выживем, то всегда сможем вернуться с сильной дружиной и обозом и выкопать мешки с золотом.
Д’О кивнул. Нерешительно помялся.
– Вы что-то хотели спросить, брат? – мягко поинтересовался Антуан.
– Да, – кивнул молодой рыцарь. – Могу ли я узнать, какие именно реликвии мы везем?
Де Грие широко улыбнулся.
– А об этом мы спросим брата Эжена. – Он подошел к окну. Порыв ветра бросил пригоршню снежинок сквозь узкую прорезь бойницы. Они закружились, оседая на бороде и волосах храмовника. И остались сиять алмазной пылью в свете факелов. – Признаюсь честно, я не ковырялся во вьюках. Но, думаю, у нас будет время поговорить об этом в дороге. И запомните, брат Жиль: «Ех oriete lux!»[94]
Жилю на мгновение показалось, что он видит нимб вокруг чела брата Антуана. Молодой человек перекрестился, отгоняя от себя богохульные мысли. И наваждение исчезло. Осталась лишь усталость в настоящем и неизвестность в будущем.
Глава восьмая
Студень 6815 года от Сотворения мира
Ярославов двор, Великий Новгород
Крещенские морозы схватили ледяным покровом воды Волхова. Только на стрежне оставалась черная полоса, исходящая паром, будто вход в варяжскую преисподнюю Нифльхель. Так что перейти по льду с Торговой стороны на Софийскую не рискнул бы никто. Да и на главном волховском мосту, высоком и широком, народу видно не было. Метель, разгулявшаяся еще со вчерашнего вечера, заставила новгородцев сидеть по домам, выходя на двор, под секущий лица мелким колючим снегом ветер, только в случае крайней надобности.
Тучи, воруя свет, нависали над городом, будто накинутый на глаза платок. Полдень, а кажется, что сумерки подступили. Сквозь снеговую пелену лишь острый взор мог различить купола шестиглавого собора Святой Софии Новгородской. Храм, заложенный два века назад Ярославом Мудрым и княгиней Ингигердой, возвышался на пригорке, в окружении бревенчатых стен детинца. А уж раскинувшиеся позади концы – Неревский, Загородский и Людин – и вовсе терялись во мгле. Такая же мгла покрывала и помыслы левобережных бояр и кончанских старост.
Высокий и широкоплечий мужчина в расшитом серебряной нитью полукафтане упрямо тряхнул головой. Сморщился. Потер кончиками пальцев виски. Его узкое горбоносое лицо несло признаки усталости и недосыпа, а светло-русая, ровно подрезанная бородка требовала гребня. Недосуг… После, когда все успокоится. Сейчас не до жиру, быть бы живу.
Заручиться поддержкой Господина Великого Новгорода – дорогого стоит. И если в Славенском и Плотницком концах посадник Лука Иванович уверен, как в самом себе, то западный берег Волхова следовало еще убедить. Это предстояло сделать еще до того, как прозвонит вечевой колокол на высокой башне и начнут собираться у помоста шумной, гудящей и клокочущей толпой новгородцы. Бородатые, упрямые, хитрые той купеческой сметкой, про которую говорят: «Где русский купец прошел, там трем немцам делать нечего». Вот тогда может приключиться то, что называется, бабушка надвое гадала. На восточном берегу посадника с тысяцким поддержат и все, что он кричать с помоста будет, примут с открытым сердцем, да вот на западном людей поболее живет. Даже если между своими согласия не найдется и разделятся кончане, все одно противники перекричать могут. Или, коль дойдет дело до кулачного боя, отмутузить за милую душу.
