ДМБ 1996 - Никита Киров
Халява начал болтать что-то ещё, но уже сложно было понять, что именно. Когда опасность спала, его сильно развезло, и он засыпал.
Город за пределами центра спал, фары освещали тёмные улицы и неработающие светофоры. Но пятиэтажку на горке за кольцевой видно издалека — в некоторых окнах горел свет.
Царевич посмотрел кассеты ещё раз, одну вставил в магнитолу. Песня заиграла не сначала.
— … и обугленный фильтр на пальцах мне оставил ожог, — пел Юрий Хой.
— Знаешь, что думаю? — спросил я у Царевича. — Кто-то из пацанов в ментовку пошёл, помнишь? Не из наших, но из тех, кто с нами там был. Я слышал, что кого-то взяли. Просто не всех знаю, но пока я в госпитале валялся, вы же много там с кем общались.
— Кто-то был, да, — тот задумался. — Чапа или Седой? Не помнишь, Шустрый?
— Погоди, — с заднего сиденья отозвался Шустрый. — Ещё вернулись Батон с пятой роты, Рыжий, Мелкий и Ара, он сюда переехал. И Макряк ещё, но он бухает как не в себя.
— А кто тогда кричал про орехи? — подал голос Халява, открывая глаза.
— Какие орехи? — удивился Царевич.
— Ну тогда он упал, помнишь? — Славик подался вперёд и положил руки себе на бёдра. — Грохнулся тогда на землю и орал ещё так: арэхи-арэхи! Мои арэхи!
— Помню-помню, точняк! — Шустрый быстро закивал. — Когда он на турник залез, а руки соскользнули, об перекладину ударился прям между ног! Рухнул на землю, потом орал, пока не утащили. Вот коры были.
— Ты лучше вспомни, как журналисты Шопена снимали, — сказал Царевич, легко улыбаясь и глядя вперёд. — Он же вечно тощий как скелет, недокормленный. Кто его не знал, думали, что ему лет пятнадцать. Сидел тогда в майке, одни кости видно. И эти журналисты давай его снимать, говорят, вот свидетельства, что федералы в бой школьников бросают. Зато сигарет потом целый блок ему выдали. А ротный-то орал потом на него.
— Это помню, — Халява заскрипел от смеха и выдохнул. — Я же рядом сидел, в такой же майке, отощавший. Меня мамка тогда увидала по ящику, чуть прямо туда забирать меня не поехала, да батя остановил.
— Ещё вспомните, как Шопен тогда заплутал в горах и в аул пришёл, — напомнил Шустрый с усмешкой. — А местные на него посмотрели, жалко стало, накормили. Вот как его увижу, сразу вспоминаю. Маугли тогда подумал, что всё, хана ему, собрал роту идти его выручать. Только бэтээр завели, а Шопен навстречу нам идёт. Под конвоем ещё, как военнопленный, в натуре.
— Вот это точно помню, — Славик хлопнул себя по колену. — Какие-то типы с калашами его вели, говорят: «Забырайте своего пацана!» И нам его толкают, а у Шопена лыба до ушей. Наелся шашлыков, и ещё полные карманы хавчика всякого припёр! Вот тогда нажрались вечером.
Он засмеялся с Шустрым на пару, Царевич присоединился к ним чуть позже. Смеялись таким мальчишеским смехом, неровным и скрипучим, но искренним. Пацаны же ещё всё равно, всего по двадцать, хотят иногда поржать.
Помнил эти истории, да и сам их видел, но услышать их снова от парней дорогого стоило.
— Гиви это был, он в Абхазию же уехал, — вспомнил я, когда все просмеялись. — Который про орехи тогда кричал.
— А, понятно, — Халява вытер набежавшую от смеха слезу. — А то на рынке недавно был, там кто-то орехи продавал, кричал, я и вспомнил про него, меня сразу на ржач пробило. А все подумали, что у меня крыша поехала… Арэхи-арэхи!
Парни снова захохотали.
— Рыжий в ОМОН пошёл, — вспомнил Царевич через пару минут, становясь серьёзным. — А кого-то даже в уголовный розыск взяли.
— Вот я про это и вспоминал, — сказал я. — Тот следак — военный, но он от обычного, гражданского, мало чем отличается. Вот он наверняка будет привлекать обычных оперов, чтобы бегали тут по нам и всё собирали, когда ему самому надоест по нам ходить. И вот хотелось бы знать побольше обо всём.
— Что нарыл? — спросил Царевич.
— Откуда следак это всё узнал и к нам приехал. Вдруг он не наугад приехал, а чьи-то показания есть, может, кто видел или слово где обронил. От этого уже и будем отталкиваться. А то ждать, когда этот тип опять всплывёт с какой-то новостью — не хочется. Ещё врасплох застанет.
— Во, ништяк придумал, Старый, — оживился Шустрый. — Можно поспрашивать пацанов.
— Только осторожно надо спрашивать, мало ли.
БМВ заехал во двор. Царевич пошёл в гараж, достав из кармана ключи.
— Пацаны, у меня пожрать на утро ничего нет, но там комок круглосуточный.
— Зайду, — сказал Шустрый, — Сигареток надо ещё купить.
Он вылез из машины, закрыл дверь и быстрым шагом дошёл до магазина, расположенного прямо во втором подъезде, без отдельного выхода. Только подсвеченная вывеска «Кедр» говорила, что там магазин.
Вернулся Шустрый минут через пять с пакетом в руках, когда БМВ уже поставили в гараж и вытаскивали оттуда снова уснувшего Халяву.
— Старый, — тоном заговорщика позвал Шустрый. — Знаешь, кого я там видел в магазе?
— Кого?
— Ну догадайся.
— Говори уже, холодно, заходить надо. Следака? Или кого-то из пацанов?
— Не, — Шустрый заулыбался. — Медсестру ту, помнишь, которая в госпитале за тобой тогда ходила, когда я к тебе приходил? Работает там продавщицей.
— Ничего себе, её занесло, — удивился я.
— Чё, повидаешься? В гости её зазывай, — Борька показал на дом.
Кто-то за все эти годы забылся, кто-то уже вспоминался, ну а когда Шустрый сказал о Дашке, то её я вспомнил сразу.
Точно, в госпитале, когда она дежурила по ночам, я часто сидел с ней на посту, когда уже мог ходить. Потом даже переписывались с ней, помнится, пока я не потерял адрес. Даже не знал, что она приехала в Тихоборск незадолго до моего отъезда.
И подумал я вдруг: а чего бы и не возобновить старое знакомство? Это же время вторых шансов. Тем более, ночь на дворе, торопится некуда, все важные дела запланированы наутро.
— Догоню, парни, — сказал я. — Пойду поздороваюсь.
— Удачи, Старый, — Царевич пихнул Шустрого и оба потащили обмякшего Халяву в подъезд. — Пока чай вскипятим.
Глава 7
Жители вряд ли довольны таким соседством с круглосуточным магазином, который расположен прямо в подъезде. Туда даже отдельный вход так и не сделали. Судя по всему, даже товар заносили через ту же дверь, в которую входили покупатели.
Но хоть в подъезде жизнь не замирала ни на мгновение, и народ ходил постоянно, всё равно здесь не было совсем уж грязно: стены были побелены
