Вершина мира - Дмитрий Ромов
— Куда записаться?
— Потом скажу, — отмахиваюсь я. — Пошли в класс. Звонок уже.
После уроков я сразу иду домой. Вернее, не домой, а по направлению к дому. На пути моего следования находится опорный пункт с офисом участкового. Вот туда с тяжёлым сердцем я и направляюсь.
Захожу прямиком в кабинет. Не убьёт же он меня. Может покалечить, конечно…
Он сидит за столом, а перед ним восседает толстая тётка в форме. Увидев меня, он в лице меняется. В его взгляде не читается ни намёка на внутреннюю доброту. Да… Не надо было заходить.
Он привстаёт, а рука тянется к кобуре.
— Ты чё припёрся, сука? — зло спрашивает он.
8. А всё хорошее и есть мечта
— Дядь Ген, — начинаю я миролюбиво.
— Какой я тебе дядя! — рычит он. — Матвеевна, ну-ка выйди. Мне с этим змеёнышем один на один поговорить надо.
Дородная Матвеевна безропотно поднимается и, смерив меня неодобрительным взглядом, тотчас выходит из кабинета. Свидетели нам и в самом деле не нужны. Рыбкин выбирается из-за стола и, воспламенив безумный кровавый огонь во взгляде, надвигается на меня. Ну ладно. Если насилие неизбежно, говорят, нужно расслабиться.
Я делаю шаг навстречу своему палачу и останавливаюсь в расслабленной позе, правда, удобной для быстрого реагирования. Он быстро приближается и у него даже не ёкает ничего, я не вижу, ни тени сомнения, вообще никаких посторонних мыслей и слюнтяйского морализаторства.
Он резко замахивается и бьёт. Прямо, как на картинке из учебника по самбо. Ну, чего уж, раз такое дело, я тоже действую, как на той же картинке. Вернее, серии картинок. Делаю несколько простых движений, блок, захват, поворот и... вот уже дядя Гена загнут носом к давно немытому полу, а рука его трещит в суставе.
— Отпусти, щенок, — тихо хрипит он, стараясь не закричать.
Знаю, что делаю ему больно, ну, а что мне ещё остаётся?
— Нападение на сотрудника при исполнении... — шипит он.
— Это не нападение, это самозащита, — парирую я.
Впрочем, ни для кого не секрет, что по линии самозащиты у меня, как раз, проблемки сейчас нарисовались.
— Короче, дядя Гена, ты можешь нормально меня выслушать или готов воспринимать только в позе рака?
— Пусти, сука...
— Ладно, отпускаю. Только ты не кидайся больше.
Я его отпускаю. Он выпрямляется. Злой, как собака. Морда красная, глаза дикие. Поправляет мундир, отряхивается и... резко бросается на меня. Снова. И снова оказывается загнутым носом в пол.
— Блин. Ну, придётся значит в таком виде с тобой разговаривать, — вздыхаю я. — Лишь бы не вошёл никто, а то неудобно ведь получится, да?
— Отпусти, — тихонько скрипит он. — Отпусти, гад.
Я отпускаю. Мне, в конце концов, не сложно. Он стоит, наклонив вперёд голову и переводит дыхание.
— Я сразу скажу для начала. Ничего не было. Успокойся. Ничего не было. А теперь сядь за стол и послушай. Садись, говорю.
Размашисто поправив разлетевшуюся чёлку, Рыбкин возвращается за свой стол. Я присаживаюсь напротив него и поворачиваю к себе телефон.
— Дочь дома? — спрашиваю, не глядя на него.
Он не отвечает. Я набираю телефонный номер и долго держу трубку. Не подходит.
— Так дома или нет?
— Дома, — зло произносит он.
Я набираю ещё раз и опять слушаю длинные монотонные гудки. Наконец, она отвечает.
— Алло, — слышу я тихий печальный голос.
— Только не бросай. Не бросай трубку.
Она молчит.
— Привет, Наташ. Это я. В общем слушай. Во-первых, тебе нечего стыдиться. Ты не сделала ничего такого, за что может быть стыдно. Ни передо мной, ни перед отцом.
Отец, возможно, так не считает, потому что кулаки его непроизвольно сжимаются.
— Ты очень красивая и смелая девушка, — продолжаю я. — и твоё сердце полно любви. Я тебя тоже очень люблю, Наташ. Это не шутка и не отговорка. Но мы с тобой ещё... почти дети, понимаешь? Не бросай, дослушай. Мне очень хотелось прикоснуться к тебе, обнять и поцеловать.
Рыбкин от этих слов становится просто зелёным, а из ушей у него дым начинает валить, как из внезапно пробуждённого вулкана.
— Но это было бы нечестно по отношению к тебе.
— Ты любишь кого-то другого? — тихо спрашивает она, прерывая молчание.
— Нет, ну что ты, кого? Нет, просто я знаю, как это бывает.
— Откуда ты знать-то можешь?
— Просто поверь, знаю. Ты сейчас думаешь, что влюблена в меня, но очень скоро ты выйдешь в мир, увидишь огромное количество новых людей, классных парней. И вдруг полюбишь кого-то ещё, уже по-взрослому, по-настоящему. Но будешь связана со мной. Понимаешь, что я говорю? Ведь я совсем тебя не достоин.
Она какое-то время молчит, а потом коротко спрашивает:
— Ты дурак?
Конечно, дурак, раз ничего лучше этой кретинической хрени не смог придумать.
— Наташ, я с батей твоим поговорю, он мужик нормальный и тоже тебя любит. Ты просто веди себя, как всегда и всё. Хорошо? И... я зайду к тебе?
— Нет! — говорит она и вешает трубку.
Я тоже вешаю и смотрю на Гену. А он — на меня.
— Ну что, нормальный мужик, всё понял? — спрашиваю я. — Или разжёвывать надо?
Он только головой качает.
— Смотри, не дави на неё, подобрее будь. Я вот смотрю на вас с ней и понять не могу, как оловянный твердолобый солдафон вроде тебя смог воспитать такую чудесную девушку. Это, я полагаю, не благодаря, а вопреки тебе... Ладно, пошёл я.
Я протягиваю ему руку и он, на мгновенье задержавшись, крепко её жмёт.
— Слышь, Егорий… — как-то неуверенно начинает он.
— Я не…
— Егор-Егор, да. Слышь, Егор, ну а чё ты не женишься-то, если у вас так всё серьёзно?
— Чего? — теперь у меня глаза ползут на лоб. — Мне ж только семнадцать исполнилось.
— Ну, не сейчас, а когда можно будет. Сейчас просто скажи, так мол и так, люблю, выходи за меня, когда можно будет. И ей спокойно, и тебе нормально. Чё?
— Ладно, дядь Ген, прости, что руку тебе выкрутил. Пойду я.
— Да ладно, чё свои люди как-никак. Ты ж мне, как
