Евгений Токтаев - Пес и волчица
— Децим, — сквозь сжатые зубы прорычал Квинт, — ты старший, но промедление смерти подобно! Будет только хуже, поверь мне! Я сижу тут уже месяц, на нас местные волками смотрели, еще недавно стрелы в спину метали, но мы с Марком не резали никого, селянам не мстили, это не они против нас воюют, я им в глаза смотрел!
— В глаза смотрел? Покой тут, значит, у вас, как на богатой вилле в Байях? — вскипел Лонгин и ткнул пальцем в трупы, — это твой покой?!
— Слушай, Децим, ты мне приказами перед носом не маши. Меня сюда определил Марк Лукулл и не тебе тут командовать.
— Это ты ведь у нас марианец? — прошипел Лонгин, — все понятно с тобой, скотина предательская!
"Как вы мне все надоели..."
Может, оставить тут Барбата? А то ведь, кот из дома — мыши в пляс. Пока Квинта не будет, этот индюк, у которого только десять человек сейчас, всю центурию Марка к рукам приберет. Нет, Луций нужен, его борзый язык может сгодиться против Остория. Квинту очень не хотелось доводить до драки с ауксиллариями, хотя он понимал — шансов избежать ее, учитывая их взаимную "любовь" с префектом, почти нет.
— Секст! — позвал Север опциона третьей центурии, которого смерть Аттия сделала временным командиром, — я возьму половину твоих людей и половину своих.
— Отставить! — рявкнул Лонгин, — опцион, слушай мою команду! Этого бунтовщика арестовать!
Секст колебался, глядя Квинту в глаза. Лонгин перевел взгляд на Барбата.
— Тебя тоже касается. Ты теперь командуешь центурией! Забери у него меч!
Барбат медленно покачал головой.
— А вот хрен тебе! — Север хлопнул ладонью по локтевому сгибу правой руки, — Луций, Авл, ребята, выступаем!
Квинт не давал себе вздохнуть и задуматься, что же он творит. Ведь все мосты жжет. Сулланцы не простят. Север словно прыгнул в стремительный горный поток, в котором некогда предаваться пространным размышлениям о добре и зле — надо бороться за жизнь. Холодная голова, взвешенные решения, за которые его так ценил Серторий... Стоило увидеть на миг голубые бездонные глаза ребенка, грязного, голого, сидящего возле мертвой матери, на одно мгновение поддаться чувствам, и вот уже крепость под названием "невозмутимый и расчетливый Квинт Север" рассыпалась по кирпичику.
Пятьдесят легионеров (Квинт все же не стал брать всех) вышли из ворот и быстрым шагом двинулись по северной дороге. В сумерки. В спину неслась брань Лонгина, обещавшего над каждым предателем сотворить изощренное насилие.
"Сам себя трахни, урод".
Квинт посмотрел на лица солдат — бледны, напряжены. Все понимают, что произошло. Вообще-то, им наказание не грозит, они выполняют приказ непосредственного начальника, но все же страх есть: как оно там повернется? Только Юпитер, Наилучший, Величайший ведает.
— Шире шаг!
Квинт почти бежал. Он еще не знал, что бежит прочь от привычного уклада жизни, наполнявшего смыслом все его существование в последние восемь лет. Прочь от ежедневной солдатской рутины, легионных лагерей, похожих на муравейники, крепостей, переходов, бесконечной стройки дорог — всего того, что призвано расширять и преумножать жизненное пространство его родины. Ему посчастливилось родиться римлянином, не каким-то фракийцем, но именно ради них, косматых варваров, пускающих ему стрелы в спину, он готов был отказаться от всего того, что составляло его мир. Единственный из возможных, другого он просто не знал. Почему?
Остановись он сейчас, задумайся об этом — не ответил бы. Опомнись, Квинт Север, что ты творишь?!
— Шире шаг!
...Мертвые руки Инстея Айсо, самнита...
...Маленький копошащийся сверток среди горы трупов...
Ишь ты, жалостливый какой нарисовался! Ну, давай, Квинт, спасай немытых варваров, которые убили Марка! Если уж мерять зло, так ты вспомни римских граждан на колах перед воротами Гераклеи!
"Помню. Шире шаг, ребята. Быстрее. Все я помню".
* * *— Смерть ждешь? Нет, я не убить тебя. Кожу вывернуть. Не тебе. Ты — анадеро[20]. Скажешь все.
Варвар молчал, нагнув голову, глаза жгли ненавистью.
Осторий ждал недолго, повернулся к одному из своих людей.
— Давай ее.
Двое скордисков подтащили упирающуюся женщину, поставили на колени перед пожилым дарданом привязанным к бревну, которое было заготовлено для распила на дрова и лежало на козлах. Осторий поднес к горлу женщины широкий кривой нож и, мешая греческие слова с фракийскими, коих успел нахвататься за время службы в войске наместника, спросил.
— Думаешь, старый? Биос ануо. Надо умирать уже?
Варвар, глядя в расширившиеся от ужаса глаза женщины, прохрипел:
— Я принес клятву... Не вредить римлянам... Я не нарушал ее...
— Просмено аллотрио айнос[21], — Осторий вытащил из-под подбородка женщины нож.
Кровь брызнула в лицо старика, тот зарычал и рванулся. Безуспешно.
— Еще тащи, — сказал префект кельту.
— Я не знаю, кто они и где! Волчье ты семя! Я не лгу!
Скордиски поставили перед варваром новую жертву, совсем еще девчонку, зареванную, бледную, в располосованном платье, дрожащую от холода и страха.
— Не тронь! Я скажу!
— Я весь превращался в уши, — оскалился Осторий.
— Девчонку отпусти...
— Я ждал другой речь.
Девушка вскрикнула и дернулась. Из-под ножа побежала вниз темная струйка, уносящая жизнь.
— Я скажу, будь ты проклят, скажу все! Не тронь ее!
— Говори.
— Это не наши! — старик заторопился, тяжело дыша и сбиваясь на кашель, не отрывая безумного взора от мечущихся глаз девушки, — не наши! Мы все дали клятву! Это не дарданы!
— Нет быстро, — поморщился префект, — не понимаю.
— Это не дарданы. Какие-то пришлые.
— Даки? — на невозмутимом лице Остория нарисовалась заинтересованность.
— Нет. Это иллирийцы, — старик вновь закашлялся, выплюнул кровь.
— Ты говорить, — предложил Осторий.
— Заезжали в село. Муки выменять на дичину.
— Сколько их?
— Трое было.
— Ночлег давал?
— Нет... Они бьют римлян... Я поклялся...
— Хорошо. Где искать?
— Я не знаю.
Девушка захрипела.
— Не знаю! — в отчаянии заорал варвар.
Осторий толкнул девушку к старику, она судорожно вцепилась в его разорванную рубаху. Голова ее запрокинулась назад, из горла хлестала кровь.
— Не знаю... Я не знаю, — шептал старик, в ужасе глядя в стекленеющие глаза.
Девушка медленно сползала на землю.
Осторий повернулся к скордиску, стоявшему за его спиной со скрещенными на груди руками, и сказал на латыни:
— Сжечь все.
Варвар не двинулся с места и даже бровью не повел.
— Ты глухой или слов человеческих не понимаешь, скотина тупая? Анайто! Зажигай!
Через несколько минут деревня полыхала. Старик, привязанный к бревну, истошно выл. Этот налет стоил Осторию десяти человек: не получив ответов на свои вопросы, префект принялся резать варваров, но дарданы не хотели подыхать, как овцы. Скордиски перебили мужчин, заплатив за это жизнью каждого пятого. Потери взбесили Остория, но одного человека дважды не убьешь.
Дальше что? Осторий узнал не намного больше, чем прежде. Неуловимые варвары терроризируют округу, убивают римлян. Безнаказанно. Старик сказал, их трое, но может быть и больше. Где они скрываются? В чаще, каждый раз в новой берлоге? Скверно. Очень скверно. Как их ловить? Может, здесь, у пожарища устроить засаду? А с какого перепуга они сюда полезут? На обоз Лонгина так и не клюнули. Подбрасывают мертвецов, дразнят.
Ладно, чего метаться, на ночь глядя.
— Сенакул, идем в Браддаву.
Почему их маленький отряд в последние дни кружит вокруг Браддавы, никто из тавлантиев не знал, а Веслев не называл причины. После первой драки с римлянами они ушли на запад, к Керсадаве. Разбили лагерь в горах, вырыли землянки. Спасенных баб и детей, два десятка ртов, надо кормить, а никаких припасов на такую ораву у Веслева не было. Пропитание добывали охотой, часть дичи оставляли себе, часть меняли на хлеб и соль у дарданов, стараясь не появляться в одном и том же селе два раза подряд.
Здесь, по западной дороге, прошли даки, большой отряд, который вел бывший митридатов военачальник. Дромихет беззащитную Керсадаву (в ней сидела всего сотня дружинников Асдулы) сжег по злобе, перебив воинов. Он спалил и одно из окрестных сел, но люди спаслись, кем-то загодя предупрежденные, ушли в горы. Даки задерживаться не стали, быстрым маршем удалились куда-то на север и больше о них не слышали. Зато, дней через десять, в окрестностях уже отдымивших руин Керсадавы появились римляне. Они не стали обижать селян, только согнали их всех на восстановление крепости. Возле других гнезд Красные Гребни вели себя не столь миролюбиво: выгребали амбары коматов, угоняли скот, за малейшую попытку сопротивления вешали на крестах. Веслев, захватив "языка", довольно быстро выяснил причину такой избирательности: Базилл наградил "друга римского народа" неприкосновенностью его владений.
