Юрий Корчевский - В цель! Канонир из будущего
– Да мне все равно, кто она – зови!
Служанка убежала и вскоре вернулась с дочерью хозяина. Она уже успела снять разорванное платье и переоделась. Мордашка заплаканная, кожа на лице красными пятнами, глаза опухли.
– Звать-то тебя как?
– Дарья.
– Вот что, Дарья. Мы со служанкой твоей…
– Маша я.
– С Машей поедем, убитых увезем за город.
Глаза Дарьи снова наполнились слезами.
– Отца не беспокой – он жив, но ему пока плохо; есть и пить не давай. Запомнила?
Женщина кивнула.
– Да, самое главное. Если у вас обеих будет рот на замке, все может обойтись. Ну пропали три оглоеда – поищут да перестанут. Проболтается кто-нибудь – тогда пытки вас ждут неминучие и такие страшные, что сама смерть покажется желанной. Это обе уясните крепко-накрепко, коли жить охота.
Обе закивали головами.
Мы с Машей вышли во двор, вдвоем споро запрягли старого мерина в повозку. В конюшне были еще две лошади.
– Это хозяйские, верховые – только его слушают.
Мы погрузили трупы на телегу, накрыли холстиной. Я оглядел двор.
– Так, Маша, у вас в доме песок есть?
– Есть – я котел на кухне им чищу.
– Неси – надо кровь присыпать. Не приведи Господи – принесет кого нелегкая. Во дворе должно быть чисто – никаких следов оставлять нельзя.
Маша быстро сбегала на задний двор, принесла бадейку с песком, засыпала пятна крови.
Я снова осмотрел двор. Вроде – ничего. Балда! Тела кромешников погрузил, а сбоку, ближе к забору, сабли их лежат. Куда бы их деть? Сабли неважного качества, мне такие не нужны – в доме, что ли, оставить? Нет, не стоит даже малую улику сохранять. Положу их к трупам и выкину вместе с телами. Я сунул сабли под холстину.
– Маш, вино в доме есть?
– А как же, – удивилась служанка, – почти полный погреб.
– Неси сюда кувшин побольше.
– Не время пить, господин.
– Неси!
Маша сбегала и принесла большой – литров на пять-шесть – кувшин с вином. Я вытащил пробку, понюхал. Хорошее вино, самому бы попить. Отпил глоток и сунул служанке:
– Сделай глоток.
Та уперлась:
– Не буду, дел еще полно по дому.
– Пей – глоток, не более. Надо, чтобы запах от нас был.
Служанка послушно отпила. Я положил кувшин на холстину, у передка телеги. Маша открыла ворота, мы выехали, и я остановился, поджидая, когда она вновь их закроет.
Начинало темнеть. Успеть бы до того, как закроют ворота, выехать из города.
Маша показывала дорогу, а я правил лошадью.
У ворот остановились. Подошел стражник.
– Куда едем, чего везем?
Я пьяненько захихикал, дохнув на стражника винным ароматом, взял кувшин и протянул ему:
– Угостись, брат, отличное вино.
Стражник откупорил кувшин, нюхнул, воровато огляделся и сделал пару крупных глотков.
– Ух ты, вкуснотища!
– Забирай весь кувшин.
Стражник махнул рукой, разрешая проехать, а сам потрусил к караулке, стараясь держать кувшин за спиной. Я обернулся, провожая его взглядом, и похолодел. За нашей телегой тянулся след из крупных бордовых капель, отчетливо видимых в дорожной пыли.
– Держи вожжи!
Я соскочил с телеги и пошел за нею, загребая, как будто спьяну, пыль и стараясь затоптать капли. Это была кровь, натекшая с трупов. Недосмотрел, а ведь когда выезжали со двора – да и во дворе тоже, – ничего не капало. Чуть не влипли. В телеге три убитых кромешника – это даже не смертная казнь, если попадемся. Отдадут нас в руки опричников, а те уж придумают, как сделать, чтобы мы подольше помучились. Вспомнились деньки моего юношества, эпизоды из «Белого солнца пустыни», когда героя спросили: «Желаешь просто умереть или помучиться?»
Эти паразиты-кромешники обычных людей – не врагов даже – живьем в котлах варили, что уж про меня говорить, попадись я им в лапы. Каюсь – недосмотрел, надо было на дно телеги еще холстину бросить. А теперь надо быстренько-быстренько убираться подальше от города.
Я вспрыгнул на телегу и хлестанул коня. От неожиданности мерин рванул, и Маша упала бы на трупы, не поддержи я ее.
– Что случилось?
– Кровь с телеги капает, вот что. Хорошо, что вино взяли, стражнику глаза отвели.
– Какой догадливый, а я уж грешным делом подумала, что сам пить будешь. Ох и не люблю я пьяниц. Мой тятька от пьянки сгорел, а детей в семье было восемь душ. Вот маменька и определила нас сызмальства в прислуги, чтобы с голодухи не померли. – Маша помолчала. – Грех ведь на тебе – людей поубивал.
– Грех отмолю, тем более – это не люди. Обличьем похожи, а повадками – исчадье ада, помощники сатаны.
– А ведь и верно говоришь.
– Тем более – троих я сегодня жизни лишил, а одного – твоего хозяина – спас. Как думаешь, там, – я указал на небо, – мне зачтется?
– Ох, не знаю, господин.
– Хозяин-то хоть хороший?
– Справный хозяин, меня никогда не обижал. На праздники завсегда подарки дарил – платочки там или пряники медовые. И от хозяйки его дурного слова не слышала. Дочка у них славная, да не повезло ей: замуж вышла, а детей Господь не дал, вот муж ее и бросил. Чуть руки с горя на себя не наложила.
– Как звать хозяина? А то из-за него на душегубство пошел, а как зовут человека, и не знаю.
– Илья он, по батюшке – Тихонович, купец в третьем колене.
– Фамилия-то какая?
– Ох ты, господи, – не сказала? Черкасов.
– Давно в доме служишь?
– А что я – считала? Годков двадцать.
Мы отъехали от Пскова верст на пять, прежде чем я заметил удобный съезд к реке Великой. Выехали на берег, я развернул телегу задом к воде. Надо бы что-нибудь тяжелое к телам привязать, не то всплывут.
Я поискал камни, нашел парочку валунов, подкатил к телеге. Откинув холстину, дал Маше нож:
– Режь холстину на узкие полосы.
– Добро хозяйское без разрешения переводить не дам.
– Дура! Она все равно в крови. Надо к телам камни привязать. Делай, что сказал.
Пока служанка споро резала холстину, я сбросил с телеги тела. Узкими полосами холстины привязал к каждому по булыжнику, сбросил трупы в воду. Туда же закинул и сабли опричников.
– Маша, теперь вымой телегу. Холстина осталась?
– Половина почти.
– Вот ею и вымой как следует. Назад днем поедем, посветлу следы крови видны будут, потому старайся.
Я распряг мерина – пусть попасется. Ноги предусмотрительно спутал.
Служанка принялась за дело – мочила холст, оттирала доски подводы. Я же рукой зачерпывал влажный песок с берега и оттирал низ подводы. Плохо, что стемнело, и лишь луна давала скудный свет.
Часа через полтора-два мы закончили.
Я сбросил сапоги и рубаху, закатал брючины, за шел по колено в воду и оттер руки, вымыл лицо. Маша немного поколебалась, потом отошла в сторонку, сбросила платье и голышом залезла в воду. Шумно поплескалась и вылезла.
Натянув платье на мокрое тело, она уселась на облучок.
– Чего теперь делать будем?
– Утра ждать. Ночью городские ворота закрыты, в город не пустят.
– Ох ты, беда какая – одна ведь Дарьюшка с отцом.
– Бог даст – выживет. К тому же утром надо телегу осмотреть – не осталось ли где крови.
Я посмотрел на луну – время было к полуночи. До утра далеко, надо немного вздремнуть.
Я залез в телегу, улегся во весь рост, закрыл глаза. Может, бросить все, берегом добраться до корабля – и гори оно все синим пламенем? И чего мне так «везет» на кромешников? Или это я такой, что неприятности ко мне липнут? Нет, корабль отменяется: деньги остались на постоялом дворе – сумма изрядная, я из-за них в Стамбуле сколько корячился, да и на охране корабля саблей помахал.
Послышался голос служанки:
– Тебе не боязно на телеге лежать? Кровь на ней!
– Бояться живых надо, Маша, а не мертвых. Только живой может делать тебе пакость. А коли умер человек – воздай ему по заслугам. Доброго – схорони по христианскому обычаю, а плохого… на труп плохого плюнь и кинь в канаву, как падаль.
– Жестокий ты.
– Кабы не моя жестокость, хозяин твой, Илья, умер бы уже часов шесть назад, а с вами обеими кромешники поразвлеклись бы всласть да и животы бы вспороли.
– Ох, какие страсти! Холодно что-то стало, с реки прохладой тянет.
– Не надо было на мокрое тело платье надевать – замерзнешь.
Я закрыл глаза. Надо обдумать ситуацию.
Телега немного качнулась, рядом со мной улеглась Маша.
– Холодно, совсем озябла. Не прогонишь?
– Места, что ли, жалко? Лежи, вдвоем теплее, может, удастся вздремнуть. Чую – день завтра колготной будет.
Однако ситуацию обдумать не удалось – волновала близость женского тела. Это сколько же у меня женщины не было? Я начал вспоминать. Е-мое, да после временного переноса сюда вроде как и не было. Что-то я совсем плохой стал, то о деньгах, то о деле пекусь.
Соблазнять или уговаривать Машу не пришлось. Я ощутил женские пальчики на своих чреслах. Естество мое восстало, я завалил Машу на спину, задрал платье и набросился на нее, как голодный тигр на мясо. Маша лишь пискнула слегка от такого напора.
