Наталья Павлищева - Фаворитка
– Конечно. Хотите в этом убедиться?
– Я нанесу визит завтра, ведь завтра пятница, вы не против?
Он еще спрашивает!
– Вам всегда рады в Малом Люксембурге.
– А вы?
– И я, конечно.
Болтая ни о чем, мы без приключений доехали до Люксембургского сада.
Прощаясь, герцог подъехал совсем близко, наши ноги невольно прижались друг к другу, когда он потянулся к моей руке, чтобы поцеловать.
– Мадемуазель…
– Герцог…
А сердце билось набатом, слышным, кажется, всему Парижу.
Герцогиня подозрительно вгляделась в мое лицо:
– Что случилось? Ты сияешь.
Я вздохнула, сбрасывая мысли о Меркере, нельзя, чтобы эта фурия догадалась.
– Мечтаю, как вернусь домой.
– Как ты съездила?
– И хорошо, и плохо.
Я быстрым шагом отправилась в свою комнату. Не обсуждать же тайны прямо в вестибюле.
Вслед раздалось раздраженное:
– Зайдите ко мне в кабинет, Анна!
– Да, мадам, только переоденусь.
Я не спешила, вовсе не хотелось отчитываться перед Мари, потому умылась с помощью Бьянки, потом спокойно оделась и только тогда отправилась в кабинет герцогини, прекрасно понимая, что та кипит от злости.
Так и есть, навстречу мне уже спешила Катрин – горничная герцогини:
– Мадемуазель, герцогиня в ярости. Она вас ждет.
Я рассмеялась:
– Ничего, подождет. – Видя священный ужас Катрин, улыбнулась. – Не могла же я предстать перед герцогиней в грязном дорожном платье?
Мари и впрямь была в ярости, но при Катрин ничего не сказала, только проследила глазами за исчезнувшей в двери горничной и жестом показала мне на кресло (при этом оставшись стоять!). Я села, если она думает, что таким образом будет довлеть надо мной, то ошиблась. Сейчас козыри у меня в руках.
– Как вы съездили?
– Я передала ваше послание.
– И все? – интуиция подсказывала герцогине, что все не так просто. Хотелось тряхнуть её изо всех сил и заорать, чтобы не мешала мне, но я приторно улыбнулась:
– Мадам, я сделала все, что вы поручили. Отдала письмо и на словах объяснила, почему Её Величеству не следует уезжать, оставляя детей.
– Вы слишком долго пробыли там…
– Разве? Но мне пришлось ждать, пока дофин не отправится спать, к тому же нелепо нестись галопом, чтобы не привлечь к себе внимание.
– Больше никого не встретили?
– Сен-Жерменский дворец пуст, придворные избегают бывать у Её Величества. Не беспокойтесь, там меня никто не видел.
А что, если завтра герцог де Меркер скажет, что мы встретились в Париже? Тогда объясню, что, отвечая, я имела в виду именно Сер-Жермен.
Господи, ну почему я должна юлить еще и здесь?!
Я снова ненавидела Армана, подбросившего меня этой фурии. Правильно, что она осталась, так ей и надо!
Герцог приехал на следующий день, как обещал. Я не успела выскочить в вестибюль, чтобы шепнуть просьбу не выдавать меня, Мари встретила его первой. Но он не проговорился.
Целуя ручку, Луи де Меркер напомнил:
– Сегодня пятница, я не мог пропустить. Мадемуазель намерена продолжить занятия?
Не похоже, чтобы такое уточнение понравилось Мари, она скривилась:
– Не достаточно ли синяков для мадемуазель Анны?
Глаза герцога стали тревожными:
– У вас синяки?
– А у вас их не было, когда учились?
– Мужчину шрамы украшают. Будем осторожней…
Снова звенели шпаги, снова я оказывалась вплотную к герцогу и вдыхала запах его волос и лавандовой воды, которую он использовал в качестве притираний…
Снова его слуга подавал белоснежную рубашку хозяину, а мы с Мари рисковали заработать косоглазие, подглядывая за переодевавшимся герцогом. Мари шипела на меня:
– Идите тоже переоденьтесь, от вас воняет потом.
Лгунья, от меня ничем не воняло, я очистила воском подмышки (к величайшему ужасу Бьянки) и протиралась розовой водой несколько раз в день. Впрочем, в последнее время тоже лавандовой.
Снова герцог хвалил мои умения и обещал продолжить учебу в следующую пятницу. Текла пустая светская беседа, ничуть не лучше болтовни в салоне маркизы де Рамбуйе.
Мари делала все, чтобы я как можно меньше находилась рядом с Меркером, сама развлекая его беседой. Она отправляла меня в библиотеку найти книгу, на кухню распорядиться обедом… в общем, всячески показывала мне (и ему тоже) мое место.
Вот тварь! Уйду и не вспомню!
Но для этого нужно было уйти, а значит, сорвать заговор. Но заговор там в Руссильоне, а мы здесь в Париже. Даже если королева уже отправила письмо кардиналу, нужен текст договора.
Герцог приходил учить меня еще раз, но я была слишком рассеянной, чтобы нормально биться. Отговорилась головной болью и даже не стала присутствовать при дальнейшей беседе.
Я умирала от любви к этим насмешливым голубым глазам, но прекрасно понимала, что для него я никто, просто приживалка богатой родственницы, даже если бы у нас с Меркером сложился роман, это ненадолго, Вандомы любвеобильны. А потом что?
Потом он женится на вот такой герцогине, она нарожает ему детишек, да и любить герцог будет другую, не держать же в любовницах вечно одну и ту же?
Даже застряв здесь на год, я могу надеяться только на одно – окончательно разбитое сердце и тоску.
Много передумав о герцоге во время бессонных ночей, я пришла к выводу, что я сама для него лишь занятная барышня, следовательно, держаться от насмешливых голубых глаз следует подальше. А еще лучше сорвать заговор и отправиться обратно.
Ага, дома повешу на стене портрет герцога де Меркера и буду вспоминать, как он учил меня владеть шпагой.
Каждому свое. Стерве Мари, оставшейся в прошлом и сумевшей занять тепленькое местечко, Малый Люксембург и титул герцогини, а мне положение приживалки или возвращение домой. Я выбрала второе.
А любовь… безответно любить можно и дома.
Королева отправила кардиналу письмо, но без договора оно могло лишь оправдать перед Ришелье Её Величество, но не более. Сен-Мар хоть и не был больше так люб королю, положения своего не утратил, у нас все висело на волоске. Удивительно, что все всё знали, но каждый чего-то выжидал.
В воздухе витало: заговор! А перед нами с Мари огромными буквами было написано: договор!
Мы не знали, как его достать. Кардинал сообщил племяннице, что текста нет, а без этого король сумеет увильнуть. В лучшем случае пожурит своего Главного.
Король болен, кардинал болен, положение хуже не придумаешь. Что же делать?!
Необходимость срочно искать выход на время даже примирила нас с Мари, она перестала шипеть и временами говорила мне ты. Шпионы кардинала сообщили ему, что один из текстов отправлен в Париж, значит, он у королевы все же есть и она мне солгала. Или…
Мысли заняты только договором, а если долго мучиться, обязательно что-то придумаешь.
Я горячо зашептала, торопясь донести до Мари свою догадку:
– Этот текст существует? То есть о нем знали в ХХ веке, так?
– Да, его передала кардиналу королева, решив, что это единственное спасение от развода и монастыря.
– Королева? Черта с два! Мы ей зря не верим. Она что, больная хранить у себя такой текст? Испанцы действительно ей ничего не давали. Мари, а что, если текст не у королевы, а у Марии де Гонзага?! Нужно было мне к ней идти горничной, а не Сен-Мара обхаживать!
– Глупости. Она бы тебя разоблачила на следующий день и отправила даже не в Бастилию, а на костер.
– Меня нельзя убить.
– Зато можно посадить в тюрьму на всю жизнь. Какая теперь разница? Даже если у Марии есть, нам его не получить, это не Сен-Мар и не Анна Австрийская.
Меня осенило внезапно (а бывают плановые озарения?):
– Я знаю! Я сейчас!
– Что, куда ты, Анна? – ахнула герцогиня.
– Текст возьмем у Армана, того Армана, – я кивнула в сторону своей комнаты, где была нужная дверь.
– Вы с ума сошли? – от волнения герцогиня снова перешла на «вы».
– Ты знаешь другой выход? У меня есть еще два перехода.
– Анна, если ты не вернешься… мы здесь погибнем…
– Я вернусь. Я быстро… Всем скажете, что отправили меня в Пуату.
Чего она боится, если ей все равно не перейти?
Туда и обратно или только туда?
К двери приблизилась с бешено бьющимся сердцем, прислушалась, но за ней было тихо.
Итак, стоит мне перешагнуть черту, разделяющую два мира, и время потечет иначе. Если сутки там это год здесь, значит, отсутствуя всего час, я «пропаду» на две недели… Надо торопиться, две недели сейчас много… Кардинал при смерти, король болен.
Перекрестилась (чего в нормальной жизни никогда не делала) и повернула ручку двери. «Если вы откроете дверь не вовремя, то обнаружите за ней кирпичную стену…», так, кажется, сказал Арман? Что же там?
