Валерий Большаков - Агент
— А кто стрелял?
— Я стрелял… — послышался голос из высоких дверей собора. Кряжистый Жданкин, почти квадратный боец, бочком вышел на ступени и затоптался, засопел.
— Попал?
— Не-е… Убёг.
— Он по верёвке спустился, стерво! — послышался возбуждённый голос.
Кирилл сдвинул фуражку на затылок и почесал зажившую, но свербившую ранку.
— Ладно, — махнул он рукой, — утром глянем. Отбой!
2
Ранним утром из-за мыса выплыли три белогвардейских парохода — «Парс», «Фельдмаршал Милютин» и «Вульф», вооруженные пушками. Плюхая лопастями гребных колёс, они подобрались поближе к Симбирску и дали залп. Да, это был не главный калибр какого-нибудь линкора, но и трёхдюймовки шороху навели изрядно — «храбцы» Гая выскакивали на улицу в одном исподнем, но с винтовками, обувались на бегу, прыгая на одной ноге, суетились без толку. Эскадрон Тоникса носился по улицам, пытаясь собрать все силы в кулак, но лишь пуще разводил панику.
С Волги донёсся пушечный выстрел — это на бой вышел пароходик «Дело Советов» с единственным орудием на палубе. Стрельба была удачной — снарядом снесло рубку на «Вульфе», и судно потеряло ход. Но тут приплыли «Василий Лапшин» с «Нижегородцем» и уделали красный пароход, разворотили ему всю корму — «Дело Советов» медленно закружился на воде, задирая нос и погружаясь.
Авинов спал одетым, так что ему оставалось лишь намотать портянки, обуться да затянуть свою «сбрую».
По Московской пронёсся открытый автомобиль Гайдучека. Начдив стоял, держась за раму ветрового стекла, и гортанно орал, взмахивая маузером:
— За мной, братцы, ура!
Из переулка выскочил Вилумсон — в штанах и обутый, но в одной рубахе. Он вёл за собою отряд штыков в двадцать. Над Старым венцом красиво лопнула шрапнель.
— Ложись! — закричал Авинов. — Короткими перебежками вперёд!
— За мной, храбрецы! — удалялся зов Гая. — Вперёд!..
«Комиссар Юрковский» почесал напрямки, пока не выскочил на Большую Саратовскую. За ним топотали красноармейцы — уже под сотню набежало. Южнее, на Стрелецкой, катились пушки степенного Кожмякова. Однако занять позицию ему было не суждено — в конце улицы замельтешили белые.
— Отря-яд, слушай мою команду! — напружинив шею, так что на ней вздулись синеватые вены, закричал Вилумсон. — По белым гадам беглый огонь!
Затрещали винтовочные выстрелы, Авинов тоже палил из маузера, целясь «в молоко». Сбоку вынеслась тачанка, ржущие лошади поворотили так резво, что лопнули постромки. Повозка перевернулась, пулемётчик вместе с «максимом» загремел на деревянный тротуар, но не отступился — залёг и открыл огонь, кроя всех разом. Белогвардейцы ползком отошли, красноармейцы залегли, вжимаясь в пыль и лошадиный навоз, «удобрявший» улицу.
— Прекратить стрельбу! — заорал Кирилл. — Чего ж ты, сволочь, по своим лупишь?!
— Я думал, это белые… — оправдывался пулемётчик.
— Тебе что, повылазило?
Тут на Стрелецкую вывернул броневик «Фиат-Ижора», ударяя очередями с обеих башенок, и бойцы дружно поползли к переулку. Иные из них сильно вздрагивали, прибитые пулями, и застывали недвижимо, но большая часть спаслась-таки.
— Отступаем! — гаркнул Вилумсон, хромая, — раненая нога его сочилась кровью, да так сильно, что в сапоге хлюпало.
— Держись! — крикнул Авинов, подставляя своё плечо, и вдвоём на трёх ногах они побежали-попрыгали, спеша скрыться от кинжального огня.
Поддерживая наштадива, Кирилл не думал о том, что спасает врага, — это как-то не приходило в голову. И в то же время он не играл в «комиссара Юрковского». Просто некий толчок в душе побудил его к милосердию, некий позыв остаться человеком.
Волоча тяжеленную тушу Вилумсона проулком, Авинов едва не упал, глазами наткнувшись на Михаила Гордеевича. Подпольщик сидел у забора, неловко подогнув ногу. Смертельно бледный, с искажённым от боли лицом, он зажимал ладонью страшную рваную рану — дрожащие окровавленные пальцы его придерживали сизое кубло кишок. Губы Михаила Гордеевича вздрагивали, словно пытаясь сказать что-то, но так и не договорили, замерли. Твёрдый взгляд остекленел. «Господи, прими душу его…»
Свернув на Московскую, отряд Авинова попал в настоящее сражение — порядка роты солдат комбата Андронова бились с каппелевцами. Белые наседали, хлеща пулями, а красные отвечали ещё яростней, ещё неистовей — они тоже были русскими.
Неожиданно приметив свой «зауэр», Кирилл поволок стонавшего наштадива к машине.
— Залазь! — выдохнул он.
Ванька Межиров и ещё десяток бойцов попрыгали в кузов и втащили туда Эдуарда Фридриховича. Кирилл, хрипло дыша, сунулся в кабину.
— Трогай! Трогай!
Подвывая мотором, грузовичок сдал задом, развернулся, жалобно скрипя рессорами, и понёсся вон из города, прочь от Волги. Туда же, на запад, за Свиягу, бежали остатки Симбирской дивизии. Горячий, идеологически подкованный Гай ничего не мог поделать со скромным полковником Каппелем, прозванным большевиками «маленьким Наполеоном», — пока чехословаки брали железнодорожный мост через Волгу, отряды Владимира Оскаровича внезапным фланговым ударом сбили оборону красных, перерезали пути Симбирск — Инза и с тыла ворвались в город. Это были те самые «широкий манёвр» и «глубокий обход», которыми и прославился Каппель…
…Красные отряды шли по степи нестройными колоннами, дорога вилась между полями ржи. Авинов тоже шагал. «Зауэр» остался позади — бензин кончился. Голодную лошадь ещё можно понукать, а машина без топлива колом встаёт, и ни с места.
Было душно, небосклон на западе провис тучами. И вот потное лицо обдуло порывом ветра — прохладного, свежего, пахнущего пылью. И разверзлись хляби…
Заблистали молнии, раскаты грома словно поминали недавнюю баталию. Ездовые живенько укрыли подводы с ранеными брезентом, сами прячась под него. Испуганные кони ржали, дёргаясь в упряжках и скользя по размокшей колее. Ливень падал отвесно, колыхаясь косыми разливами. Вода с небес моментально вымочила одежду, противными холодными потёками забираясь под кожанку и бесстыдно шаря по спине.
Глухой нестройный топот почти сразу обратился плюханьем и чавканьем — сапоги Авинова с высокими присборенными голенищами, на спиртовой кожаной подошве, подбитой берёзовыми шпильками, месили грязь вместе с солдатскими кирзачами. Красноармейцы, облепленные мокрой одёжкой, отфыркивались, отплёвывались, то и дело утирая мокрые лица. Винтовки они несли дулами вниз — со стволов стекали струйки воды. Поля видно не было, мутно-серая пелена дождя размывала пейзаж, растворяла продрогший мир. Блестели мокрые крупы лошадей, с усилием тягавших подводы, — их колёса выворачивали размякшую землю.
— Ничего, братцы! — бодро воскликнул Гай. — Зато белые в погоню не кинутся!
— Вот уж повезло! — зло откликнулся ординарец начдива Титаев.
Остальные «храбцы» угрюмо помалкивали. А дождь вдруг прекратился, словно кто на небеси кран прижал. Клочкастые тучи покрутились, разрываясь и расходясь, проглянуло солнце, засияло, грея и припекая. Пар заколыхался над землёю, от людей пошёл, от лошадей, накалились редкие пушки. Скоро колонна напомнила Авинову крестный ход — бойцы снимали гимнастёрки, вешали на винтовки и несли их как хоругви.
Кирилл смотрел под ноги, выбирая, куда ступить, поэтому не сразу разобрал вопрос бойца.
— Что? — переспросил он.
— Да я чего думаю, товарищ комиссар, — сказал круглолицый, бритоголовый Вохряков, — как оно всё дальше-то будет? Вот разобьём мы беляков и какая жизнь начнётся?
— Будет социализм, — авторитетно заявил Лившиц, подволакивавший ногу. Ранен комиссар дивизии не был, просто мозоль натёр.
— Это мы понимаем — земля общая будет, и вообще всё общее. А вот прогнали мы буржуев, заводчиков и фабрикантов и чего?
— Фабрики с заводами тоже народу принадлежать будут, — ответил Кирилл.
— А хозяиновать на них кому тогда?
— Уполномоченного назначат.
— Это чего ж? Мы вроде как хозяева все, а принадлежать нам ничего не принадлежит?
— А это чтобы не было у тебя частной собственности, — важно пояснил Лившиц. — Мы против неё и революцию делали, потому что через частную собственность происходит вся зараза эксплуатации! Как выведем частников — и эксплуататоров не станет.
— Понятное дело, — солидно кивнул Вохряков. — А жить-то как? Говорят, что и деньги отменят, и жалованья не будет. Станем мы на общие склады ходить и брать чего надо!
— Пайку тебе дадут, — усмехнулся Авинов, — строго по норме. А брать по потребностям станем при коммунизме.
— А скоро его построят?
— Ну сперва мы мировую революцию устроим, а потом уж и до коммунизма руки дойдут.
— Скорей бы… — вздохнул Вохряков мечтательно.
