Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2
Какой напор улицы! Все депутатские кресла амфитеатром, все ступенчатые проходы между ними, все колончатые хоры для публики, все барьерные ложи – совета министров, Государственного Совета, журналистов, и все проходы к трибуне, и последний простор у восьми распахнутых дверей, и в дверях, и за дверьми – солдаты, солдаты, солдаты (уже с винтовками редко), рабочие сидя и стоя, все в шапках, косматых папахах, треухах, шинелях, бушлатах, тужурках, и облако махорочного дыма во всём объёме зала, к стеклянному потолку (и окурки, набросанные под депутатскими пюпитрами). И самый неграмотный тут понимает, что этот барский белокаменный зал с недоглядным освещением потолка деланным светом – не для него же, чухломы, строился, – а вот теперь он заседает тут, махорку покуривает важно и слушает, чего там с вышки.
А туда так и лезут, как на приступ, – и этот с приветствием Совету депутатов, и энтот с приветствием Совету депутатов, а тот – от Москвы, рассказать, как дела у них, а тот – от дальнего полка, как у них. Слушаешь – не наслушаешься, антиресно! А потом – машиниста и его помощника, какие вели поезд генерала на Питер, и до места не дошли, и хотят доведать товарищам, как это было, – ура-а-а-а!
Но помнят и лезут с другою заботою, поважней: похороны жертв! Ведь пули дурные летали по Питеру и скольких зацепило, а кого и наповал. И где ж теперь мы их положим, наших лучших героев?
Лезут, доказуют: а на самой той площади у царского дворца, чтобы память была вечная, как мы царя осилили. И видней того места в Питере нет. – А мостовая ж там? а столп? – А мостовую – вскрыть, а столп – обойти, и площадь усеять дорогими святыми могилами.
– … Как символ крушения гидры Романовых!
Ура-а, ура-а! – и чернобороденький с вышки руками правит, доволен.
Но лезут другие: не! А лучше разроем Марсово поле.
– … На Марсовом поле, товарищи, при самых могилах жертв мы воздвигнем по всем правилам огромаднейшее здание для российского парламента. И там будут столбы светиться, и телеграф, и это будет центр управления Россией!
Не-е, не-е! Желаем подле дворца!
А похороны обрядить – на сей же неделе (а то морозы спадут – трупов не додержим). И чтобы фабрики, заводы до тех пор стояли, не работали, – для почтения.
А тут – какую-то тётку, уже сильно в годах, через толпу ведут, протискивают – и туда же, на вышку. А она – нисколь не стесняется, глаз не тупит, посматривает по всем сторонам. И объявляет чернобороденький, что вот ещё великая минута: перед рабочими и солдатскими депутатами выходит
– … наша святая революционерка! женщина, борец, страдалица и мученица! Приехала из изгнания! Каждый из вас с юных лет хорошо знает и чтит её имя! – Вера! Ивановна!! Засулич!!!
И уж так от души поддал – как не отозваться? – из зала рявкнули в глотки, в ладоши, и ногами подтопывая.
– … её нетерпеливо ждал к себе назад наш пролетарий!
Пролетарий – это который в трубу пролетел, нет ни шиша своего.
Так постепенно спускала, спускала пар напёртая масса. Ещё выпустил на неё Соколов члена Государственной Думы Дзюбинского – доложить, как его комиссия в 50 членов расследовала в Павловском училище, как ударили одного нижнего чина. Затем, ловя уже опадание силы в зале и усталость, – с почётом не меньше засуличского подвывел вместо себя на кафедру – любимого всем пролетариатом председателя Совета рабочих депутатов – Николая Семёновича Чхеидзе.
А Николай-то Семёнович может сотую речь за эти дни произносит, а каждую – всё с новым волнением. И не потому, что натолкали ему товарищи по Исполкому, что самый жгучий вопрос, что надо дипломатично, что надо не вызвать ярости масс, а потому что: сколько ни входи в этот зал – а колотится сердце, сверкают глаза, как тут поносил социал-демократов Марков 2-й; сколько ни подымайся на эту трибуну – а рябит перед глазами визитками, галстуками, бабочками, крахмальными воротничками, и только по часу дозволялось резать рабочую правду им в глаза, – а вот теперь наступило наше счастливое безграничное время! И всё это перебуровливается, перекипает в груди, а через горло уж в каком там звуке проскочит, но все понимают…
Товарищи! Товарищи? Товарищи… И вот теперь что же? (В этом зале, где…) Мы победили врага! Мы победили врага? Мы повергли его окончательно и теперь можем работать спокойно, не боясь нападения? О нет, не можем. И ещё долго не сможем! Потому что в настоящее время мы ведём гражданскую войну! – и о спокойной работе не может быть и речи. Но, товарищи, вот мы уже решили день назад, что надо возобновить изготовление противогазов. Ведь наши товарищи сидят в окопах и могут погибнуть от газов, несмотря на славную революцию. И вот теперь Исполнительный Комитет пришёл к заключению возобновить и другие работы. Но – как возобновить? Но, разумеется, так возобновить, что, стоя у станков, каждый момент быть начеку и каждый данный момент быть готовым выйти на улицу и показать свою силу. Но тем не менее мы можем и сказать, что мы – достаточно подавили нашего злейшего врага. Это – мы совершили! И исходя из позиции, которую мы занимаем вне заводов, – мы можем теперь пойти и снова на заводы – но, повторяю, с решимостью по первому сигналу выйти опять с заводов на улицу! Вот что нам подсказывает политический момент, товарищи. Ещё вчера нельзя было этого сделать. Но теперь враг настолько обезоружен, настолько обессилен, что нам пойти на работы и стать у станка нет никакой опасности. Это подсказывает положение в военном отношении. Но самое важное для нас – это, конечно, организация. Последнее время, надо признаться, мы работали на заводах и фабриках без достаточной организованности. Это, товарищи, оправдывалось нашим порывом к свободе при невыносимом царском режиме. Но, товарищи, в настоящее время это никак не допустимо. Поэтому вы не только занимайтесь вашей специальной работой у станков, а – сильно организуйтесь!… И на каких же условиях, товарищи, мы можем опять работать? Да было бы смешно, если бы мы пошли продолжать работу на прежних условиях! И пусть об этом знает буржуазия, которая находила такую поддержку у старого правительства! Едва мы станем на работу, да, мы тут же станем и вырабатывать те условия, на которых работать! Но стать, товарищи, – нам надо, потому что есть и тот мотив, что прежняя власть, которая вершила судьбы России, она довела и хозяйство до полной дезорганизации.
Так своим хриплым, но сердечным пением Чхеидзе оправдал надежды ИК – и собрание не взбесилось, не восстало, не грохнуло возражениями.
А тут подставили выступать наборщика, трёх солдат, одного рабочего, которые все «за», от Исполкома Ерманский, Пумпянский, – и все они толковали, что товарищам рабочим надо к работам приступить.
Правда, полезли и большевики с межрайонцами: потерпев пораженье на ИК, они пытались теперь повернуть всё собрание, и не Соколов был тот председатель, кто хотел бы и мог остановить их.
Доводы их были сильные: что Николай II по-прежнему гуляет на свободе. А революция – слишком подозрительно бескровная. А Временное правительство слишком мягко к врагам. А раздача земли до сих пор не решена. А рабочий вопрос – совсем обойден, вот никто не говорит о 8-часовом дне. И что есть заводы, не согласные приступать!
Но правилен был расчёт Исполкома, что собрание ещё с начала разрядило свою главную энергию – на похороны жертв и на Веру Засулич. Да уже все голодные, обедать пора. И противогазы – показались понятны. Да решал дело и солдатский в зале перевес: к станкам-то становиться было не им.
И большевицкие ораторы не повернули зала. И когда с трибуны высунули уже готовую резолюцию от ИК, прочли её один раз, и оговорено там было, что кто из рабочих занят в непосредственно организационной работе (все депутаты, кто тут сидят, и кто в милиции, и кто на какую новую должность пристроился), те к работе не приступают, – так это нам по нраву! Проголосовали, и сколько насчитали, за тысячу, – те все «за», а только три десятка против.
А потом, уже расходясь, друг у друга спрашивали: так это что решили? когда приступать? Да прям не завтра ли, с понедельника? Да как это мы своим выложим? Ведь за десять дён отвыкли, не соберёшь. Так если рабочим приступать – тогда и солдатам на ученье??
Ишь ты, шустрые какие! – уж и с завтрева им! Ежели б ещё поманешечку…
*****ПРИНЯЛИСЬ ГУЛЯТЬ – ТАК НЕ ДНИ СЧИТАТЬ
*****442
Вчера к вечеру ехал Пешехонов в автомобиле по Большому проспекту – и навстречу увидел громадную толпу, которая двигалась с гамом и визгом от Каменноостровского. Алексей Васильич остановил автомобиль, выскочил навстречу – что такое?
Толпа была в основном женская и страшно ликовала, размахивала руками, но не угрожала никому. Оказалось: это – домашняя прислуга, кухарки, горничные, прачки, высыпали после общего митинга и катили по улице, невиданно ощущая себя в силе и хозяевами!
