Федор Годунов. Потом и кровью - Иван Алексин
— Что же ты делаешь, монах? — забывшись от волнения, Илейко возвёл меня в так и не полученный мною сан. — Глаза хотя бы опусти! Может и не тронет тогда. Молитвы читать, они нам не запрещают.
Между тем, крики несчастного, наконец, смолкли, захлебнувшись в кровавом бульканье. Степняки поднялись с травы, раздались в стороны, посмеиваясь и оживлённо переговариваясь между собой.
И я запнулся на полуслове, отшатнувшись от жуткого зрелища. По толпе пронёсся приглушённый, почти материальный стон, острым краем резанув по самой душе. Таким же острым, что и ножи, которыми заживо выпотрошили несчастного Тимоху.
— Твари, — выдавил я из себя, вновь подняв глаза на командира ногаев. — Ну, ничего. Я твою рожу на всю жизнь теперь запомню. Бог даст, свидимся.
Тот лишь задорно рассмеялся, махнув рукой. И вновь продолжилась моя дорога в рабство: тяжёлая, выматывающая все силы, замешанная на крови и страданиях.
Вечером на привале, вместо мяса дали чёрствые, твёрдые как камень лепёшки. Всем, кроме меня.
— Это тебе от их старшого весточка, — хмыкнул Илейко, усердно работая челюстями. — За то, что норов свой показал. Тебя теперь через раз кормить будут, да и водой иногда обнести могут. Так что, до конца пути навряд ли дотянешь, — резюмировал он, дожёвывая свой кусок.
Я промолчал, сам уже жалея о своей несдержанности.
И чего на меня нашло? Зачем на рожон полез? Ясно же, что кроме неприятностей, ничего от моей выходки ожидать не приходится. И то, что меня только с лепёшкой прокинут, то, считай, очень сильно повезло. Как бы у этой истории, и впрямь, продолжение не случилось. Бей строптивого уруского священника наверняка на заметочку взял.
Ладно. Что сделано, того обратно не вернёшь. Но на будущее, нужно себя в руках научиться держать. Строптивые здесь долго не живут.
— Возьми мою лепёшку, дядечька, — ткнулась ко мне Настя. — Я не голодная, покамест.
Ага, не голодная! А сама с этого лепёшки глаз не сводит. Отказываюсь. Нет. Так-то я себя особо хорошим человеком никогда не считал. Жизнь она штука полосатая. Были в ней и поступки, которыми гордится не приходится. Но не сволочь же я последняя, чтобы у голодной девчонки последний кусок отнимать?
Ничего. У меня, вопреки прогнозам Илейки, надежда дойти есть. Всё-таки тело мне от реципиента досталось молодое, здоровое, сильное. И что немаловажно, на данный момент, не измождённое. Даже во время бешеной скачки из Москвы, питались мы регулярно и сытно. Небольшой жировой запасец имеется. Я бы и лепёшку эту с трудом проглотил, да и сейчас особого голода не испытываю. В такую жару больше пить тянет, а не жрать.
И вот тут глядя, как Настя дожёвывает, стыдливо пряча глаза, свой кусок, я впервые твёрдо решил выжить. И не только выжить, но и вернуть себе трон. Назло всем. Вопреки всему.
Рабством меня испугать решили? Так рабство не могила! Сбегу. Непременно сбегу и вернусь. А как вернусь, то сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы не ходили больше такие вот Настеньки через всю Степь с верёвкой на шее. Понимаю, что сделать это будет не легко. Если тех же ногаев довольно скоро приструнят, то Крымское ханство ещё полтора века кровь из Руси сосать будет. В той прошлой истории. Но теперь история другая.
Главное выжить. Непременно выжить.
А утром выяснилось, что ещё один полонянин совершил побег. И судя по поведению степняков, побег на этот раз вышел ими не контролируемый. Зло защёлкали плети, вымещая на нас закипевшую злобу, и два всадника спешно прянули куда-то в сторону.
— Может, уйдёт, — посмотрел я им вслед, от всей души желая беглецу удачи.
— Навряд ли, — вздохнул в ответ Илейко. — Степь тут ровная, да и трава в полную силу ещё не поднялась. Толком и укрыться негде. Найдут, проклятые.
— А он ещё и ногу подволакивал, — нехотя пробурчал Силантий. — Дурость это, с такой ногой убегать.
— Видел, как он сбежал? — повернулся я к рыбаку.
Тот промолчал, лишь тяжело вздохнув в ответ
Беглеца вернули к полудню, как раз к тому моменту, когда ногаи устроили привал. Русоволосый юноша примерно моих лет, был раздет до пояса и весь иссечён плетьми. Тело, грудь, спина, лицо: всё это представляло собой сплошной кровавый рубец. Один глаз закрыт. То ли вытек, то ли просто заплыл.
— Дядька Илейко, а они его тоже живым резать будут? — побледнела Настя, прижавшись ко мне.
— Не, — покачал тот головой, разглядывая пленника. — Для него они что-нибудь похуже придумают. Им запугать нас надо посильнее. Чтобы и в мыслях о побеге думать не смели. Тогда им в дороге гораздо проще будет. Слышь, брат Фёдор, — развернулся он ко мне. — Ты в этот раз потише будь. Помочь, всё равно не поможешь, а сгинуть вместе с ним запросто можешь.
— Да куда уж хуже? — пропыхтел Силантий, очевидно вспомнив о прошлой расправе.
— Есть куда, — отрезал казак, раздражённо поведя плечами. — Его счастье, что торопятся они. На выдумку ногаи сильны. Так запытать могут, что света белого невзвидишь!
Илейко оказался прав.
— Я вижу, одного урока вам мало, — снизошёл на этот раз бей до разговора с полонянами. — Ну что же, я преподам ещё один. Кудай, — повернулся он к нашему «повару».
Четверо дюжих степняков повалили юноша на землю, навалившись на руки и ноги, остальные окружили нас, выразительно помахивая плетьми. Кудай, потянув из-за пояса кинжал, склонился над жертвой, скалясь в зловещей ухмылке.
— Не надо! Христом богом молю! Не надо! А!!!
Железо вспороло живот, вываливая наружу кишки, крики сменились отчаянными воплями. Ногай ухватился за жуткий отросток и вскочил на коня, несчастного рывком поставили на ноги и отпустили.
— Мамочка родная!!! — юноша, рыдая и покачиваясь на нетвёрдых ногах, зажал руками живот, прижимая вываливающийся ливер. — Вот и смертушка моя пришла!!!
— Нэт! Ящё нэ прышла! — коверкая слова, засмеялся палач и стронув коня с места, весело крикнул: — Нэ отставай, урус!
— Господи, прими к себе раба твоего, Михайлу, — выдохнул кто-то из толпы, не сводящей глаз с удаляющейся жуткой пары: страшного ногая на коне, сжимающему в руке конец всё удлиняющейся темно-бурой ленты и рыдающего рыбака, изо всех сил пытающегося не отстать от набирающей ход лошади.
— И с каждым так будет, кто бежать удумает! — прорычал в толпу бей, рубанув
