Зима 1237 - Даниил Сергеевич Калинин
Дождавшись первых лучей солнца, я с некоторым смятением вошел в дом. Так или иначе, но мама Егора должна была увидеть сына, хотя бы в последний раз, несмотря на все мое нежелании участвовать в чужих для меня семейных сценах. Чужих буквально… Но если вечером мне не хватило мужества и воли пересилить себя, то после ночных дум появилось стойкое ощущение того, что сегодня у меня наверняка все получится! И предчувствия меня не подвели.
Во-первых, мама уже не спала, а готовила мне еду. Причем пшенная каша со свининой у нее получилась невероятно наваристой, с густым мясным привкусом, от одной ложки которой у меня тут же обильно потекли слюни и заметно поднялось настроение! А свежезаваренный, горячий, но не обжигающий сбитень просто поразил насыщенным медово-ягодно-травяным вкусом…
С нетерпением приступив к предложенной трапезе и осторожно присмотревшись к Велене (так зовут маму моего предка), я с неожиданной для себя грустью отметил, что немолодая уже на вид женщина (она первенец у своих родителей, в то время как Кречет был последним) выглядит заметно старше своих сорока пяти лет, я бы сказал даже, что значительно старше пятидесяти. Сероглазая, с заметной сединой в волосах и с уже испещренным многочисленными морщинами удивительно добрым лицом, она рано состарилась из-за выпавших на ее долю потерь и тяжелого физического труда – попробуй-ка вести крестьянское хозяйство в одиночку! На мгновение мне стало ее просто по-человечески жаль…
Зато, во-вторых, Велена оказалась немногословна и нетребовательна, за что я был отдельно ей очень благодарен, внутренне приготовившись к череде расспросов, причитаний и увещеваний. Но маме оказалось достаточно посидеть напротив, подперев щеку рукой, и с довольной, нежной и одновременно с тем немного грустной улыбкой наблюдать, как быстро и с удовольствием я поглощаю завтрак – обжигаясь, дуя на варево и даже иногда чавкая! Это было и смешно, и мило, и немного неловко… Причем какой-то частью себя я действительно стал воспринимать совершенно незнакомую мне женщину своей мамой. Видать, не вся личность Егора покинула его тело…
Вот сборы, правда, проходили уже в тягостном молчании, и улыбка на лице Велены таяла с каждым мгновением, пока я облачался в броню (перед Коловратом стоило появиться при полном параде!), пока седлал Буяна, пока собирал переметные сумки да цеплял к седлу бурдюк со свежей колодезной водой… Впрочем, торбу с овсом для коня я чуть позже отдал Захару – у нас с ним одна заводная лошадь на двоих, и он увел ее на ночь к себе. И так вес поклажи вышел весьма внушительным!
А тогда, уже перед самым расставанием, мама принесла мне снедь в дорогу: пшенную крупу, вяленое мясо и несколько рыбин в отдельном холщовом мешке, увесистый шмат копченого сала, два добрых каравая хлеба, печеные яйца и репу, а также несколько луковиц. Я был сильно тронут ее заботой, хотя вроде бы все само собой разумеющееся, сын же… Коим я себя все-таки не ощущал.
И уж совсем неловко стало, когда я, принимая из теплых, натруженных рук Велены провизию на ближайшие несколько дней, разглядел в глазах женщины готовые побежать уже бурным потоком слезы, едва удерживаемые, видать, последним волевым усилием… Это было так… так горько и одновременно столь мило и по-доброму сердечно, что я уже без всякого внутреннего сопротивления обнял ее и вполне искренне произнес:
– Не кручинься, мама, я вернусь! Обязательно вернусь. Вот только татар прогоним… И ты помолись за меня, мама, обязательно помолись!
– Конечно, сыночка, конечно, помолюсь!!!
Не удержавшись, женщина чуть всплакнула на моем плече, а я же с некоторым удивлением задумался о том, почему попросил помолиться за себя… В своем прошлом я не то чтобы был воинствующим атеистом, вовсе нет, к Богу и церкви я относился в целом положительно. Верил как-то отдаленно и отстраненно, но все же верил, что в начале всего был Создатель и что по завершении жизненного пути нас всех что-то ждет… Например, встреча с Ним, сравнение совершенного нами добра и зла на Страшном суде. И даже, бывало, сам заходил в храм свечку поставить, особенно во время сессии или при каких-то крупных жизненных неурядицах. Но так, чтобы регулярно молиться или поститься, целиком службы выстаивать… Такого никогда и не было.
Впрочем, все произошедшее со мной в последние дни, безусловно, так или иначе подразумевает Божественное провидение. Это с одной стороны… А с другой, я ведь о переносе сознания (или души!) в прошлое всерьез ни разу не задумывался именно с точки зрения свершившейся Божьей воли… Как минимум потому, что подобные размышления порождали кучу вопросов из разряда «Почему именно я, а не кто-то более подготовленный? Почему сейчас? Изменится ли настоящее, если мне удастся остановить Батыя, и если да, то как? И вообще, я там буду существовать в случае успеха миссии здесь? Это прошлое моей Родины или иная, параллельная вселенная? Или действительно тринадцатый век, но внесенные мной изменения заставят пойти историю по иному руслу и создадут параллельную реальность?!».
Короче, вопросов были десятки, и быстренько прокрутив в голове несколько первых, я понял, что лучше ими голову не забивать. А тут вдруг эта не совсем характерная для меня просьба… Опять проявление сущности бывшего владельца тела? Его передавшиеся мне по наследству привычки, из разряда дежурных фраз при прощании с мамой? Скорее всего, хотя…
Впрочем, особенно рефлексировать и растекаться мыслью по этому поводу я все же не стал. Вместо этого крепко-крепко сжал маму в объятьях и, насколько смог, нежно поцеловал ее в морщинистую щеку… После чего мягко отстранил женщину и тут же лихо запрыгнул в седло Буяна, без промедления направив жеребца к уже открытым воротам.
Поравнявшись же со створками, я на секунду остановил скакуна, обратился назад и, насколько смог бодро, выкрикнул, вскинув руку:
– Я люблю тебя! И я вернусь!
Женщина энергично замахала платочком в ответ, до меня донесся ее чуть надтреснутый голос:
– Я тоже тебя люблю!
У меня сложилось полное впечатление, что Велена сдерживается из последних сил, чтобы не разрыдаться. У самого внезапно в горле запершило и в глазах помутнело…
Чуть раздраженно пришпорив Буяна, я направил его к воротам детинца, отвернувшись от провожающей сына женщины с мыслью, что долг перед Егором в отношении его мамы я выполнил до конца! И что теперь же мне предстоит исполнить долг перед моей Родиной, перед древней Русью и ее народом – десятками, даже сотнями тысяч мужчин, женщин и детей, кому суждено было сгинуть под ордынскими саблями и стрелами, копытами степных коней… И у кого с моим провалом в прошлое
