Шумилин Ильич - Ванька-ротный
– Смотри, не соври! – вметался в разговор тот солдат, стоявший у порога, – А то вернемся назад, разнесем твой божий теремок. Мокрого места не оставим!
Я не стал одергивать его и промолчал. Мне было интересно, что старуха ответит,
– Правду говорю! Вот тебе крест! – и старуха повернулась к иконе и старательно перекрестилась. Богомолки на полу тоже осмелели. Переглянувшись между собой, они стали рассматривать нас с нескрываемым любопытством. Уж очень им понравился наш старшина. Он был действительно представительным мужчиной. Косая сажень в плечах!
– Ну, райские пташки, божие создания! Как вам только не стыдно! Русские люди, а ведете себя как предатели! Ведь вас за эти приготовления перед строем солдат мало расстрелять! – сказал старшина, на которого они все смотрели.
– Вот на прощание мои вам слова! – сказал он, и мы направились к двери.
– Я, пожалуй, хлеб остальной со стола заберу, товарищ лейтенант,
– У нас хлеба на дорогу маловато. А идти завтра наверно придется далеко. Я обернулся, посмотрел через открытую дверь на освещенный стол и велел забрать хлеб для солдат на дорогу.
– Остальное не трогай! Пусть сидят и молются! Черт с ними с этими убогими старушками! – С этими словами я выпроводил солдат на крыльцо, подождал старшину и велел прикрыть обе входные двери. А выйдя со двора на улицу, к с силой захлопнул калитку, дав им понять, что мы покинули двор. Железный запор глухо звякнул, и калитка сама заперлась изнутри. Когда я вышел на улицу, заговорили стоявшие на мостовой солдаты.
– Немцев хлебом и солью встречают!
– Поджечь их надо!
– Плеснуть пару кружек спирту и поджечь с двух сторон! – подсказал другой.
– Вдарить из пулемета по окнам!- добавил третий.
– 19-
– Жить захочешь, крест на шею повесишь! – заметил голос из темноты.
– Небось, припрятал серебряный или оловянный.
– Таскаешь покуда в тряпице, чтобы старшина или лейтенант не заметили! Этот умолк, а другой продолжал:
– Сдуру и в старух можно из пулемета пальнуть. Храбрости на это не надо. Небось, когда лейтенант из пулемета по немцам стрелял, ты в канаве на брюхе сзади ползал.
– А то, где же! – подтвердил кто-то. Я подал команду. Мы тронулись. Разговоры сами собой прекратились. Только что мы видели людское суеверие и темноту. Не по своей воле собрались они в этой избе. Война загнала их туда, страх в одиночку оказаться перед немцами. Отдельно каждому не под силу одолеть свои сомнения и страх. Сказать всегда просто! Со стороны всегда легко! Кому и зачем нужны эти немощные и одинокие старухи? Уйди они сейчас из дома, брось свой ветхий скарб, выйди на пустую дорогу! Ясно одно, что многие теперь по дорогам и лесам мечутся, не зная, что делать, куда податься, где приложить свою голову, где опору найти! Миновав несколько домов и заборов, мы вышли на окраину и остановились около двухэтажного деревянного дома. Осмотрев его кругом, мы пришли к выводу, что дом вполне годиться нам для ночлега. Вход со двора. На второй этаж ведет прямая скрипучая лестница. В доме мы можем уместиться все, на втором этаже. Весь взвод тут же поднялся наверх, и солдаты с ходу повалились на пол. Теперь никого из них на ноги не поднять.
– Захаркин!
– Слушаю вас товарищ старшина!
– Посмотри там за печкой какую посудину! Нужно за водой на колонку сходить! Захаркин подал старшине пустое ведро. Тот оглядел его, повертел перед глазами, понюхал, и сказал:
– Годиться!
– Колонка напротив! Давай за водой, да гляди побыстрей! Солдат, громыхая тяжелыми сапогами по деревянным ступенькам лестницы, скатился вниз и вскоре вернулся с наполненным ведром.
– Дай попить! – накинулись на него солдаты.
– Я для старшины… Но ведро уже пошло по рукам. Захаркину ещё раз пришлось бежать на колонку. Я смотрел на солдат и думал, что будет завтра, когда подниму, их на ноги. Подам команду выходить, а они останутся лежать на полу? Старшина из ведра черпал кружкой спирт, опускал [её наполненную до половины] стакан в ведро с водой, заполнял кружку водой до краёв и наливал теплую смесь в стеклянную стопку. Каждый поднимался с пола, подходил к старшине, получал из его рук установленную норму, опрокидывал, и довольный возвращался на место.
– 20 -
– Подходи следующий! Кто не причащался? – басил он, как дьяк на церковной паперти.
– Ты вроде той игуменьи! – сказал я.
– Напутствуешь свою братию в твердости духа на сон грядущий!
– На добавки не рассчитывай! – пропел он басом.
– А то я вижу, кой- кто губу оттопырил!
– Правильно, старшина, лучше на завтра оставим, перед дорогой на посошок полагается – подсказал кто-то. Оделив всех по одной порции, старшина подошел к раскрытому окну и одним махом выплеснул из ведра остатки спирта на мостовую. Кто-то из солдат громко ахнул, а другой застонал. Третий сказал зевая:
– Братцы, чистый спирт течет по мостовой рекою. Бери котелки, черпай, кто сколько хочет! На этом со спиртом всё было покончено. Входную дверь внизу заперли на засов. По лестнице спустили кухонный шкаф и припёрли им двери. Сверху поставили табуретки. Поверх табуреток положили скамейку и для большего грохота на неё водрузили два больших чугуна. Я рассчитал так: если немцы ночью подойдут и откинут дверную защелку, то всё сооружение с грохотом обрушиться на них и мы, услышав грохот, вовремя сумеем вскочить на ноги. Но я почему-то надеялся, что немцы ночью в город не подойдут и всё обойдётся без грохота. Ведь мы тоже шли по улице к не лезли в каждой запертый дом. Я махнул рукой и подал команду – "0тбой!" Солдаты были довольны, что никого не поставили в караул. Старшина устроился на диване, а мне, как старшему по званию, отвели двуспальную кровать, покрытую белым коньевым одеялом.
– Он у нас один! – сказал старшина.
– Пусть последний раз поспит на перине!
– Когда ещё вот так придется ночевать? Я положив в ноги: шинель, чтобы не испачкать сапогами белое одеяло, сбросил на пол гору пуховых подушек и велел их разобрать солдатам. А сам, не раздеваясь, повалился в кровать. Постель была мягкая, и я провалился в перину. Вздохнув один раз глубоко, я закрыл глаза, и передо мной снова засветились и замигали свечи и лампады. Там среди богомолок, как я тогда успел заметить, не все были старые и сморщенные как старухи. Я увидел среди них одно | чистое и гладкое лицо. Из под черного платка видны были округлые щеки. Она хотела повернуть голову и посмотреть на старшину, но на неё тут же шикнули, она послушно согнулась и затерялась среди черных платков.
"Разрешите, товарищ старшина, я им пальну из винтовки?" – перебирая в памяти, вспомнил я голос солдата, и тут же заснул.
– 21- Война это игра не забава. Война это страшное горе для многих тысяч и миллионов людей. Лично для нас этот период войной еще не был. Мы отступали и не испытали тогда на себе нечеловеческих лишений, страданий, несправедливости, мук холода и голода, смертельной тоски и настоящего страха, вшей, крови, и самой смерти. Все это придет потом и для каждого в разное время. Для одной солдатской жизни хватит недели, для другой несколько месяцев, а на плечи третьей смертельный груз ляжет на весь последующий период войны. "Каждому своё!" [- как изрекли крылато немцы на воротах Бухенвальда, хотя] Мы до сих пор держались друг друга и шли все вместе [вперед плечо к плечу]. Я рассказал только то, что сам пережил за эти дни. В памяти свежо сохранились и все последующие дни войны.
[Что было на следующий день и как развивались во Ржеве дальше события, я постараюсь написать вам в следующем письме. Сроков не оговариваю. Свободного времени очень мало. Часто болею. Но обещаю продолжить рассказ. Жду от вас письма. С уважением, Александр Ильич Шумилин. «.» Ноября 80 года]
– 22- Мы договорились со старшиной встать пораньше. Нужно будет после ночи осмотреться кругом. Нам в городе оставаться нельзя. В любой момент может измениться ветер и перекинуться пламя. К окраине могут подойти немцы с танками. Ночью они в город не пойдут. Для танков и машин пылающие узкие и кривые улицы опасны. У нас тоже нет уверенности в себе. Мы не знаем обстановки и у нас нет карты. Мы не знаем, где находятся наши войска и куда нам следует идти. У нас нет перевязочных средств, если кого из нас ранит. Солнце уже встало, когда я открыл глаза. Утро было тихое, но какое-то тревожное. Над городом неподвижно стояла черная туча дыма, и только часть окраины была освещена. Дышать было легко, но в горле першило, был осадок и запах вчерашней гари. Спустив ноги на пол и сев поперек кровати, я окинул комнату взглядом. На полу вповалку спали мои солдаты. Откровенно говоря, спать поверх перины было и душно, и жарко. В лицо лезли какие-то кружева. В молодости я спал на деревянном сундуке, в армии приучили к жесткому настилу из досок и солдатскому матрасу. А пружинная кровать с периной мне была совсем ни к чему. Солдаты мои наверно подумали, что я на ней отдохну по барский, а мне на ней было не по себе. Через раскрытое окно с улицы я услышал раскатистый голос петуха. Вот кто разбудил меня своим райским пением! Старшина уже встал. Он стоял у раскрытого окна и курил папироску. Он был задумчив и смотрел куда-то вдаль. Он повидимому давно не спал, и будить меня не собирался.
