Рейд в опасную зону. Том 1 - Мэт Купцов
— Трое сзади! Подкрепление с севера! — слышу в наушнике, и сердце моментально ускоряет ход. Боевики дернулись, огонь резкий, перекрестный. Они хотят нас поджать, но мы идём плотнее. Шум автоматных очередей заполняет пространство, но каждый выстрел — уверенный, целенаправленный. Прикрываю бойцов, как только могу, и на секунду успеваю заметить движение на крыше дома напротив.
Секунда, и я поднимаю автомат, прицеливаясь. Противник дерзкий, не знает, что его уже выследили. Грохот — и он исчезает в клубах пыли.
— Всё чисто! — докладывает группа, и мы быстро движемся вперёд, зачищая дом за домом. Всё идёт по плану, враг вынужден отступать, шаг за шагом отходит к центральной площади, где их уже ждёт засада.
А вот и он — Бурхан. Вижу вдалеке их главного, здоровенного мужика с автоматом, который жестами что-то яростно объясняет своим. Его лицо красное, пот струится по лбу. Но сейчас это его последняя ошибка — он слишком близко к нам. Секунда — и его накрывает ещё одна граната, вся площадь погружается в пыль и дым.
Мы ещё немного поджимаем их, они выбегают один за другим, растерянные, обезоруженные, но расслабляться рано. До меня доходит сигнал с нашего пункта.
— На другом конце деревни могут еще укрываться боевики. Там заметно движение.
— Зачистить оставшиеся дома! — отдаю приказ своим бойцам.
— Боюсь в деревне среди жителей сейчас начнется паника, — кричит подскочивший ко мне лейтенант Семёнов. — Если жители начнут метаться среди строений, то оставшиеся боевики Бурхана обязательно воспользуются этим.
— Не думаю, что люди добровольно вылезут из своих укрытий, если только…
Я умолкаю на полуслове, увидев посреди улицы чумазого босоного пацаненка лет четырех, внутри себя рычу, как зверь от собственного бессилия.
Пацаненок ревет, размазывая грязь по лицу. От грохота канонады огневых залпов, и, по всей вероятности, потеряв мать. Зачерствевшее сердце солдата сжимается. А ситуация меняется буквально молниеносно. Из полуразрушенного дома напротив с черными зияющими провалами вместо окон, выскакивает молодая женщина вся закутанная в черное. Длинная юбка, кофта с длинными рукавами и черный платок на голове.
— Не стрелять! — ору своим.
Мать твою!
Прямо в прицеле стволов нашей группы она, хватает пацана на руки, мечется. И неожиданно бросается в сторону расщелин скал, пытаясь укрыться от огневого штурма. Все местные знают и пользуются этими тоннелями, как проходами.
Что за?!.
Только не туда! — вырывается рык из моей груди.
Не туда! Там приказ — стрелять на поражение в любого, кто будет приближаться к скалам, к его тоннелям.
Женщина с ребенком на руках бежит просматриваемая со всех сторон — как на плацу. Хоть бы одета была в белое, могли решить — бежит сдаваться. Так нет, вся в черном, на той стороне могут за боевика принять. А то, что с ребенком, так мол спецом забрал, что пожалеют русские дитя — не выстрелят.
Полный абзац!
Зря я сомневался в бойцах Берегового, да и снайперы, расположившиеся на уступах скал, надежно встретят любого… огнем на поражение.
— Этим могут воспользоваться уцелевшие от гранатометного обстрела боевики. Прикрывшись заложниками, начнут диктовать свои условия, — хладнокровно цедит лейтенант, глядя на бегущую женщину.
Ветер поднимает пыль, и она оседает на всё вокруг, забивая дыхание, ослепляя глаза.
Сколько прошло времени — минута, две?
Жесть!
— Лейтенант Семёнов! Принимай командование группой на себя.
— Товарищ майор…
— Отставить! Выполняй приказ вышестоящего.
— Есть!
«Мы не должны допустить гибели жителей деревни… И наших ребят тоже» — В голове звучат слова генерала Львова.
На размышления нет времени.
Я стремительно бросаюсь вслед за женщиной. Пули свистят с двух сторон. Попадаю под перекрестный огонь. Уклоняюсь то влево, то вправо, Пригибаюсь, петляю, но разве здесь есть где укрыться. И женщина с ребенком и я у своих, и чужих как на ладони.
Неожиданно наступает затишье. Может, Лёха Семёнов успел передать своим, о том, что я рванул на амбразуры? Возможно, и так. Но чужие тоже охотятся на нас.
Тишина — коварная, режет слух. Она всегда тягучая, словно затишье перед роковым выстрелом.
Вокруг выжженная равнина, обрамленная серыми скалами и редкими кустами, притаившимися под знойным солнцем. Песок хрустит под ногами.
Женщина, как тень, мечется по пустоши. Вся в чёрном, будто укрылась самой ночью. Юбка длинная — не для бега по такой местности, она путается, цепляется за ноги, но её это не останавливает. Вот только она бежит не к нам, а от нас.
Пули над головой снова со свистом рвут воздух — со всех сторон.
— Чёртов перекрёстный огонь, — сквозь зубы бурчу, поддавая шаг.
Получается, Лёха не передал про нас. Ну, или не все получили сообщение.
— Ложись! Пригнись! — ору я женщине в черном, не глядя по сторонам, пока сам пригибаюсь, скрываясь за осколками скал.
Она, словно не слышит меня, несётся к темноте в глубине скал, крошечным тёмным проходам, что кажутся ей спасением. Бежит, спотыкается, но не тормозит.
Ей кажется — рукой подать, и вот оно спасение.
Нет, родная, там нет спасения! — гулко стучит кровь в висках.
Скосив взгляд, вижу на руках женщины испуганного заплаканного мальчонку лет четырех — пяти, темноволосый, с глазами, как два остекленевших куска неба. Он прильнул к женщине, уцепился за её плечо, и от страха даже не издает звука.
Я кричу снова, на этот раз что-то нечленораздельное, но так, чтобы она хоть что-то уловила.
Напрасно! Она смотрит на меня через плечо, как на зверя, которого, видимо, считает своим преследователем. В глазах — страх, в каждом шаге — отчаяние. Вдруг она делает выпад в сторону, в сторону туннелей, будто в их тени ей откроются спасительные двери…
Пулю отрикошетило рядом, пыль пошла столбом. Я резко ускоряюсь, догоняю её — рука на плече, тяну вниз. Её крик обрывается, когда я, не церемонясь, валю её на землю, накрываю своим телом, а ладонью сжимаю её плечо, фиксируя.
— Успокойся! Успокойся, мать твою! Не стреляю я в тебя!
Ответа нет — она всё ещё смотрит испуганными, недоверчивыми глазами. Непонимание. Паника. Словно я не спасаю, а краду её последнюю надежду…
— Слушай меня! Лежи на земле, слышишь? Не поднимайся! — повторяю, пытаясь вытрясти понимание. У неё дрожат губы, но слов не слышно, она крепко держит ребёнка, словно надеется, что вот-вот и все растворится, исчезнет.
На секунду наступает тишина — такая глубокая, что я улавливаю
