Барометр падает - Василий Павлович Щепетнёв
Я нисколько не возражал. Делать мне здесь и в самом деле больше нечего. Командировку я отметил ещё вчера, загодя, осталось собрать вещички — и адью. Да какие вещички, пустяк.
А завотделением затащил меня к себе. Последний раз чаю попить.
— И не откроете секрет, где вы опыта набирались? — сказал Альберт Гаврилович. — Только не нужно институт хвалить. Хороший институт, спору нет, но этому на лекциях не научишься, а практики у вас такой быть просто не могло.
— Ну, а где ж я мог научиться, как не в институте, Альберт Гаврилович? Отбросьте невозможное, и то, что останется, и будет истиной, какой бы маловероятной она не представлялась. Моя биография — как на ладошке. Не был, не состоял, не участвовал. Вернее, наоборот — был, состою, участвую, но в хорошем смысле. Окончил школу, и сразу в институт. Год назад вышел из института. Турниры, матчи, опять турниры, опять матчи. Всё на слуху.
— А интернатуру где проходили?
— В Ливии. В нашем, советском госпитале.
— Ага, — удовлетворенно крякнул Эртель, и захрустел огурцом. Малосольным.
Ну, пусть считает, что обучился там.
— А ещё я монографии читал. Фон Ларса, Мизера, Ангельберта.
— Это кто?
— Немецкие врачи. Союзники в войну их крепко бомбили, и опыт лечения краш-синдрома у них изрядный. Дают практические советы.
— Советы — это хорошо, но по книжкам хирургом не станешь.
— А я и не собираюсь становиться хирургом, Альберт Гаврилович. Какой из меня хирург? Я буду курортным врачом, в Кисловодске. Чтобы Эльбрус вдали, чтобы воздух целебный, чтобы нарядные люди гуляли, и я назначал им по полстакана сульфатного нарзана за час до еды два раза в день, и прогулки по Долине Роз. Что-то вроде этого.
— А сейчас…
— Сейчас, Альберт Гаврилович, обстоятельства чрезвычайные, они и мер требуют чрезвычайных, вот я и встал к столу, ибо время дорого. Тем более, ваши молодцы заболели. Теперь же они вернулись в строй, и я скромно и тихонько удаляюсь.
Однако удалиться тихонько мне не дали: пришла Мария Михайловна, из месткома.
— Как хорошо, что я вас застала! Все должны написать заявление в бухгалтерию, о перечислении однодневного заработка на Красный Крест!
Альберт Гаврилович только спросил, по какой форме писать. Он, Альберт Гаврилович, поди, всякие заявления писал — и с просьбой половину зарплаты выдать облигациями займа, а тут всего-то однодневный заработок.
— А вы? — недобро посмотрела на меня Мария Михайловна. Я-то молодой, непуганый, вдруг да откажусь, а у неё отчетность, требуется стопроцентный охват, не меньше.
— Что — я?
— Почему не пишите заявление?
— Куда?
— В бухгалтерию.
— В какую?
— В нашу, больничную.
Я хотел было сказать, что к больничной бухгалтерии отношения не имею, что зарплаты за работу в «Винокурне» не получаю, но передумал.
— Вот Альберт Гаврилович напишет, а я спишу.
— А, это хорошо, это правильно, — уже тёплым голосом сказала она.
И я написал, по образцу.
— Вы, думаю, не обеднели, — сказал Эртель, когда Мария Михайловна покинула нас.
— Копейка рубль бережёт, — возразил я, — а тут не копейка. Но на благое дело не жалко.
Благое дело заключалось в том, что Советский Красный Крест объявил: в Москве будет построена большая многопрофильная больница для всей страны, чтобы, случись природная или иная катастрофа, люди могли бы получить высококвалифицированную медицинскую помощь в одном месте. Сейчас-то иначе, сейчас пострадавших разместили в десятке больниц, включая «Винокурню». Куда двадцать человек разместили, куда тридцать, куда сто. А оснащение больниц разное. И не всегда соответствует требованиям времени.
— Конечно, не жалко, — согласился Эртель, но чувствовалось — немножко жалко. Чуточку. Это у меня и призовые, и отчисления, и спортивные стипендии, и всякое другое. А у Эртеля — зарплата, плюс сверхурочные. Рублей двести пятьдесят в месяц, а семья-то большая. Жена, дочка, два внука — на нём. Хорошо хоть, сын встал на ноги, живет отдельно. Это мне Альберт Гаврилович раньше рассказал. Он, как примет треть стакана, так немножко раскрывается. Одна из причин, по которой я стараюсь не пить спиртного вовсе.
Постучали и заглянули девочки, Лиса и Пантера. Знают, где меня искать.
Эртель вскочил, расплылся в улыбке. Как не улыбаться? Такие люди!
— Мы задержимся, Чижик, часика на два. Ты нам «Матушку» оставь, мы после работы сразу на дачу поедем. А то подожди, поедем вместе.
Дети, Ми и Фа — на даче. Бабушки — тоже на даче. Вот и Лиса с Пантерой тоже там ночуют. Я — временами. Мне там не очень уютно. Нет, правительственная дача это хорошо, это замечательно, но я там гость. Пусть чуть-чуть, пусть слегка, но напряжен.
— Завтра. Дела поднакопились, — ответил я. — А «Матушку» берите, конечно.
«Матушка» — это «Волга» с фордовским мотором. Сейчас она одна на всех, «Жигули» девочек остались в Сосновке, а служебные машины в отпуске использовать нехорошо. Ольга и Надежда числятся в отпуске, а здесь работают по комсомольскому призыву. Как и я. Только если моя работа проходила в хирургическом отделении, то они трудились в диализных палатах, которым предстояло стать диализным отделением, во всяком случае, большое больничное начальство к этому стремилось. Аппараты есть, но этого мало. Аппаратура — это топор, как в той сказке. Варить кашу из топора — дело непростое. Нужны крупа, соль, масло, чугунок, печь. Требуется соответствующее решение вышестоящих инстанций, изменения в штатном расписании, финансировании, и многое другое, о чём обыкновенный лечебник и понятия не имеет. Обыкновенный лечебник считает как? Обыкновенный лечебник считает, что главное — вылечить больного, а остальное приложится само собой, «барин сам увидит, что плоха избушка, и велит дать лесу».
Не приложится. Не даст. Барина нужно убедить. «Доказать цифрами в руках», как говорят крепкие хозяйственники. Чтобы увидел пользу, и вместо своры борзых потратился бы на нужды мужиков и баб. С деньгами-то у барина не сказать, что преизобильно. Чего нет, того нет.
Такси ждать не заставило. Сел, да поехал — эх, хорошо! Не нужно смотреть на дорогу, следить за движением, шофер — профессионал, доставит в целости и в срок. Можно вздремнуть, можно подумать.
Больница — сложное хозяйство. Многому нас учили в институте,
