Андрей Юрьевич - Андрей Готлибович Шопперт
Последние пару метров уже пришлось идти по сгустку эти водорослей, при этом подошва сапога начала греться. Профессор встал на одну ногу, чтобы посмотреть не расплавилась ли подошва и тут почва под ним провалилась и навстречу ему полыхнула волна жара, невыносимого жара.
Событие второе
Ab exterioribus ad interiora
От внешнего к внутреннему.
Дом опять трясло. Как-то по-другому. А ещё его выстудило прилично. Холодно? Нет, не совсем подходящее слово. Свежо. Вот, оно самое. И ещё сквозняк. По лицу, не укрытому одеялом, ветерок холодный гуляет. Как же это так. Чтобы в доме сквозняк устроить это нужно и дверь открытой оставить и окно распахнуть… А ведь это невозможно. Дом-то Андрей Юрьевич не сам строил, купил. Так этот горе мастер, что его воздвигал, поставил на окна решётки, нет, это нормально, и даже более того, всё грамотно сделал, поставил их между рамами. Только обе рамы открываются наружу. Петли перепутал или чего уж там этот мастер натворил, Виноградов не понимал. Скорее всего, просто решётки ставил позже и про то, что теперь окна не открыть, не подумал.
Андрей Юрьевич несколько раз хотел перевесить внутренние рамы на окнах, но то комары, то мухи, то полчища перелётной тли осенью, решимость профессора поупражняться в столярном искусстве снижали до минимальных значений, а иногда и до отрицательных. Это когда поздней осенью в дом в ясные дни с улицы мухи лезли. Хотелось тогда окна насмерть законопатить.
Виноградов попытался собраться с мыслями, он не помнил, как вернулся домой с того места, куда лупили молнии. Жар, пахнувший в лицо, помнил, как проваливается под землю помнил… В ад, наверное? Не смешная шутка. А как попал домой нет, не помнил. Обжёгся, должно быть. Лицо болит, и руку левую печёт. Он поди этой рукой за горячий край той ямы схватился и выскочил из неё в последний момент. Один раз с ним такое было уже. Испытывали они на алюминиевом заводе новый миксер с вакуумным переливом и миксер температуру не держал. Андрей Юрьевич доцент тогда всего лишь и кандидат технических наук полез наверх проверить, как он утеплён, залез, сделал пару шагов убедился, что засыпан молотым шамотом свод хорошо, сделал ещё шаг и наступил на крышку, и крышка в своде провалилась, не, не провалилась, а вертанулась. Это же просто круглая пластина, закрывающая круглое же отверстие. Ну и бухнулся он туда. А ведь в миксере под восемьсот градусов. Так в себя пришёл Андрей Юрьевич уже на полу возле миксера, сидит и на обожжённые ладони дует. Видимо оттолкнулся ими от кромки и выскочил, а вот как спускался с миксера в памяти вообще не осталось.
Видимо и в этот раз память выбросила этот кусок, не нужны семидесятилетнему человеку такие неприятные воспоминания. Надо беречь здоровье.
Дом продолжал раскачиваться. Стоп. А грозы-то не слышно. Тогда чего это творится? И ощущения не такие, как от мощных раскатов грома во время ночной грозы, а словно он по плохой, да чего там, по хреновой совсем дороге, едет на машине. Болтает из стороны в сторону, а не трясёт.
Андрей Юрьевич попытался глаза открыть. И не тут-то было. Они были… Как это сформулировать-то? Примотаны? В общем чем-то перевязаны? Очень плотно, так что не открыть. Видимо, в яме этой с жаром обжёг лицо. Ага! Тогда он не в доме, а может в машине скорой помощи и его везут в больницу? А ветерок, что лицо обдувает? Сквозняк этот. И одеяло опять-таки? Ой, что-то многовато вопросов.
И только Виноградов про «многовато» подумал, как действительность очередной вопрос подкинула. Заржала за головой впереди лошадь. И ей ещё одна сбоку ответила. В селе точно не было лошадей. Коровы были, и профессор регулярно покупал молоко настоящее домашнее у одной женщины, что целых две бурёнки держали, ещё козы иногда противно так… Чего там они делают, мекают? Овец кто-то держал, всё это пастух местный прогонял мимо его участка утром и вечером. А вот лошадей точно не было.
Трясонуло в это время то, на чём его везли, особенно сильно и левую руку пронизала боль.
— Ой…
— Миньша, кажись князь очнулся!
Событие третье
Falax species rerum
Наружность вещей обманчива.
— Андрей Юрьевич, по здорову ли? — густой бас прямо в мозг проникал.
Над ним басист этот склонился, и нос, не укутанный, как глаза, втянул в себя запах конского пота, кислятины какой-то, чеснока и ещё чего-то противное… трупы так воняют. Виноградов знатоком запаха мертвечины не был, но заходил в морг, когда тёщу хоронили, не было тогда ещё всяких контор «Ритуал» и пришлось самому это всё организовывать.
— Андрей Юрьевич, чуете ли?
Хотелось Виноградову ответить, что чует, как столько противных запахов сразу не учуять, но рот открываться не пожелал.
— О-о-о, — всё что смог промычать
— Водицы испить? — в басе послышались нотки заботы.
Вопрос остался без ответа, но тем не менее, басовитый и вонючий мужик сунул профессору в губы чего-то деревянное и не менее вонючее. Мать вашу, Родину в кашу! Чего это налили ему в рот? Моча вперемежку с бараньим жиром? И не пошла Москва моя к нему… Вода не пошла. В горло не пошла. Выкашлялась наружу.
— Эка беда, не принимает душа… — посетовал басист, но попытку повторил, опять сунул Андрею Юрьевичу в рот трубку и пробасил, — Испей, княже.
На этот раз организмус взбунтовался и выкашлять эту гадость профессору не дал, заставил мочу с растворённым в неё бараньим
