Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест
В беседку вбежал запыхавшийся Данька — сын купца Растворова.
— Открывай ларец. Доставай склянку с вином, коробку с инструментами не открывай пока. Большими ножницами разрежь шубу и рубахи там, где жало. Как я учил, помнишь?
— Помню, командир.
Данила разрезал шубу и распашную рубаху от края до посоха, но лишь слегка развернул их края, освобождая доступ к нательной и исподней рубахам, надеваемым через голову. Рубахи он резал от посоха крест на крест и углы завернул. Открылся белый царский живот и слегка кровоточащая рана с торчащим в ней посохом, аккуратно вошедшим в царский желудок.
— Обмой вокруг раны вином. Так! Держи салфетки наготове, но пока не промакивай, пусть немного крови выйдет, рану промоет. Так! Вынимаю…
Захарьин с трудом поднял уже немеющую в плече руку. Не зря он часами стоял, держа на вытянутых руках меч или копьё. Пригодилась «дурная» тренировка вот в такой неожиданной ситуации.
Фёдор не намеревался убивать царя. Всё произошло рефлекторно, но кого теперь в этом убедишь? Кровь помазанника Божьего пролилась… Как подсолнечное масло у Булгакова… И всё. История уже не будет прежней. Попаданец хмыкнул. А почему он думает, что и в той жизни царю не пропарывали живот? Может не так сильно, как сейчас, но… А вдруг всё идёт по плану Всевышнего? Вдруг и в той истории будущий патриарх Филарет тыкал царю чем-нибудь в пузо? Фёдор перекрестил лоб и грудь, сначала свою, а потом, чуть подумав, и царя Ивана Васильевича. Государь смотрел на своего «убивца», как он его назвал, получив удар посохом в живот, не мигая, но попытался потрогать рану. Фёдор ткнул его ногой в рёбра.
— Убрал руки! Или свяжу!
Царь хекнул, и из раны вылилась тёмно-красная кровь.
— О! Отлично!
«Лекарь» ткнул «пациента» носком сапога ещё раз. Снова выплеснулась живительная влага.
— Не обессудь, государь! Так надо, чтобы из тебя кровь вышла и грязь вымыла.
Царь промолчал, но зыркнул глазами.
Фёдор взял зажим и схватив им тампон из высококачественного хлопка, коего в царской казне были тюки, смочил его спиртом, обтёр края раны. Кровь не бежала, а сочилась. Конец посоха был заострён настолько, что представлял собой даже не острие копья, а кончик четырёхгранного стилета. Именно поэтому он прошёл через толстую шубу, как сквозь масло.
— «А тегиляй сегодня государь не одел. Доверился, млять, своему ручному воеводе», — подумал, вздохнув, попаданец и сам себе скомандовал:
— Поехали!
Фёдор взял стерильную салфетку с отверстием и наложил её на тело. Взял скальпель и рассёк рану. Царь Иван даже не дрогнул. А чего бы ему вздрагивать, когда у него в шее торчало сразу четыре иглы, вставленные в точки 'вутонг'1.
Операция длилась около часа. Очень внимательный взгляд Ивана Васильевича раздражал попаданца, иногда отвлекая от операции, но Фёдор решил, что: «пусть, сука, смотрит, как я спасаю ему жизнь». Рана на самом желудке была зашита в два стежка, далее пришлось повозиться чуть дольше. Однако, тело у Ивана Васильевича не страдало ожирением, скорее наоборот, а кожа и мышцы сшиваются легко. Убрав кровавые тампоны и салфетки в чайник, предварительно помыв под его струёй руки, хирург хорошенько промокнул и отёр тело царя от кровавых потёков, высушил его, тщательно промазал рану рыбьим клеем и наложил тонкую полоску его же. Клей схватывался быстро и вскоре вместо раны, стянутой нитками, на теле Ивана Васильевича имелась «заплатка» почти телесного цвета.
— А вот теперь, государь, мы с тобой пойдём в твои палаты. Данька, принеси мою шубу из саней и давай переоденем царя.
Первый взводный метнулся к повозке и вернулся с шубой, подаренной Фёдору Иваном Васильевичем «со своего плеча» буквально пару дней назад. Они подняли самодержца и, поставив его на ноги, сдёрнули всю окровавленную одежду и надели новую шубу на голое тело. Старые вещи сложили в сани.
— Всё! Садимся и поехали!
— Куда? — наконец-то выдавил из себя «Грозный».
— Я же сказал, в палаты царские. Как себя чувствуешь, государь?
— Хорошо, — прошипел царь.
— Иглы я выну, а то стража не поймёт. Ты животом дыши, не так больно будет. Аккуратно жало вошло. Лёгкие совсем не задело.
— Ты даже не винишься, Федюня… Совсем не совестно?
— Что царю живот вспорол? А чего виниться? Если бы хотел убить, убил бы. Значит не специально. Ты сам на меня с кинжалом кинулся. Посохом бил, а я у тебя из руки вырвал, вот он к тебе острым концом и остался. А ты напоролся. Зачем ты меня убить хотел, государь? Что я тебе плохого сделал, кроме хорошего?
Царь улыбнулся шутке, а потом поморщился.
— Ты зачем эту парсуну похабную на меня нарисовал? — он ткнул пальцем на откинутую в угол беседки бересту.
Фёдор пожал плечами.
— Что видел, то и рисовал. Неправильный рисунок?
Царь покрутил головой.
— Забери его, чтобы никто не нашёл. Ещё пойдёт по людям эта блять. Где ты видел такую парсуну?
Фёдор поднял бересту с карикатурным изображением царя и ещё раз убедился, что нарисовано практически точь-в-точь с оригиналом, хранящимся в музее Голландии и подписанным, как единственный портрет Ивана Грозного, написанный при его жизни и подаренный королеве Елизавете Первой в знак любви.
— Значит, говоришь, не похож на ту парсуну, что писал фрязин?
Иван отрицательно покрутил головой.
— Так какая же блять, написала сию карикатуру? — задал себе вопрос Фёдор. — Если это не тот портрет, что дарили королеве, значит кто-то умышленно…
Он задумался.
— Вот суки! — сказал Фёдор через минуту. — Это они специально с твоего портрета нарисовали пасквиль и выставили его, как твою настоящую личину. Чтобы другие видели тебя таким и говорили: «Какой ужас!». Э-э-э… Ужасный.
— Терибл2, мля! — вдруг вскрикнул он. — Вот тебе и «терибл»! Они назвали тебя «Ужасный!»
— Кто? — спросил Иван.
— Как, кто? Англичане твои. Всё, приехали. Выходим!
Захарьев с царём вылезли из саней, прошли до резного деревянного крыльца и поднялись по двадцати ступенькам. Иван Васильевич шёл уверенно, но Фёдор, вроде как бы придерживая
