Гарри Тёртлдав - Последний параграф
— Только одну, которую я уже озвучил ранее. Мы — это более чем трехсотмиллионная нация; владеть нами у немцев прав не больше, чем у англичан.
Модель пожал плечами: — Если мы сможем, то будем владеть. Уверяю вас, у нас достаточно сил, чтобы удержать то, что мы завоевали. — Где нет права, там нет силы, — ответил Ганди. — Мы не позволим вам держать нас в рабстве.
— Вы что, угрожаете мне? — рявкнул Модель. На самом деле, смелость индийца его удивляла. Большинство аборигенов в этой стране раболепно склонилось перед новыми хозяевами. Тут же, по крайней мере, был человек неординарный.
Ганди покачал головой. Модель видел, что индус его не испугался (действительно неординарный человек, подумал фельдмаршал, искренне уважавший настоящую храбрость). — Я не нисколько не угрожаю, сэр, но я буду делать то, что считаю правильным.
— Очень благородно, — хмыкнул Модель, но вопреки его намерению, слова прозвучали в большей степени искренне, а не саркастически, как он надеялся. Модель слышал все эти ханжеские фразы и ранее, от всех этих англичан, русских, даже от немцев. Однако, каким-то образом, Ганди производил впечатление человека отвечавшего за свои слова. Модель в задумчивости потер щеку, пытаясь понять, что делать с этим несгибаемым индусом.
Громко жужжа, в кабинет влетела большая зелёная муха. Задумчивость Моделя испарилась, как только он услышал этот зловредный звук. Он вскочил с кресла и попытался прихлопнуть муху, но промахнулся. Насекомое сделало несколько кругов и уселось на подлокотнике кресла Ганди. — Убейте её, — сказал Модель. — На прошлой неделе одна из этих чёртовых тварей ужалила меня в шею и опухоль до сих пор не сошла. Ганди уронил вниз свою ладонь, но остановил ее в нескольких дюймах от мухи. Вспугнутое насекомое взлетело. Ганди встал. Для человека, которому приближался девятый десяток, он выглядел удивительно проворным. Ловкими движениями он выгнал муху из кабинета, не обращая внимания на Моделя, который смотрел на это представление с отрытым от удивления ртом.
— Я надеюсь, что она вас более не побеспокоит, — сказал Ганди, усевшись обратно, как будто ничего не произошло. — Я один из тех, кто практикует ahimsa:[2] я не причиняю вреда ни одному живому существу.
Моделю вспомнилось падение Москвы, когда запах горящих тел наполнял холодный осенний воздух. Пулемёты начали крошить кавалерию казаков ещё до того, как те смогли приблизиться, ржание раненых лошадей было самым жутким звуком, куда более страшным, чем крики людей. Он припомнил ещё кое-что, то что он не видел лично, но не имел ни малейшего желания узнать об этом побольше.
— Herr Ганди, — сказал Модель, — каким образом вы можете заставить подчиниться вашей воле того, кто вам сопротивляется, если вы не используете силу для этих целей?
— Я не говорил, что я не использую силу, — Ганди улыбнулся, приглашая фельдмаршала оценить разницу в понятиях. — Я не использую насилие. Если мои люди откажутся сотрудничать с вашими в любой форме, то как вы сможете их принудить? У вас не останется выбора, кроме как разрешить нам действовать так, как мы считаем нужным.
Если бы не ум, читавшийся в глазах Ганди, Модель охарактеризовал бы индийца как безумца. Однако ни один безумец не смог бы причинить британцам столько головной боли. Но может эти декаденты-англичане не смогли его достаточно запугать? Модель предпринял очередную попытку: — Вы понимаете, что ваши заявления могут быть расценены как государственная измена?
Ганди поклонился: — Вы вольны делать со мной все что угодно. В любом случае мой дух будет жить среди моего народа.
Модель почувствовал, что закипает. Отсутствие страха — привилегия очень и очень немногих людей. Ну, надо же, подумал Модель, чтоб мне так «повезло» — повстречаться с одним из этих немногих. — Я предупреждаю вас, Herr Ганди, что вы должны подчиняться властям Рейха, в противном случае вам же будет хуже.
— Я буду делать только то, во что верю и ничто иное. Если немцы приложат усилия для освобождения Индии, с великой радостью я буду помогать вам. Если же нет, то с сожалением должны мы стать врагами.
Фельдмаршал попытался дать упрямому индийцу ещё один шанс проявить здравый смысл: — Если бы дело касалось только нас двоих, то может и возникли бы какие-нибудь сомнения в том что могло бы произойти. — Это вряд ли, на мгновение подумал он, Ганди старше меня на двадцать с чем-то лет и хрупок как тростник, ну-ну. Модель отбросил эту неуместную мысль и продолжил: — Но скажите, Herr Ганди, где же ваш Wehrmacht?[3]
Модель ожидал какой угодно реакции со стороны индийца, но только не изумления. Однако за стеклами очков глаза Ганди выражали именно это: — Фельдмаршал, у меня тоже есть армия.
Модель умел владеть собой, но долготерпение никогда не входило в число его добродетелей, сейчас же оно истощилось полностью. — Вон отсюда! — рявкнул он.
Ганди встал, поклонился и вышел. Майор Лаш осторожно просунул голову в кабинет шефа, но, наткнувшись на взгляд фельдмаршала, тут же исчез в мгновение ока.
— И? — Джавахарлал Неру ходил взад-вперед. Высокий, худощавый и мрачный, он возвышался над Ганди, но не подавлял его своей фигурой. — Стоит ли нам рисковать и применить против немцев ту же тактику, что применяли мы против англичан?
— Если мы хотим видеть нашу землю свободной, осмелимся ли мы не делать этого? — ответил Ганди. — Они не согласятся с нашими требованиями по доброй воле. Модель мало чем отличается от всех этих английских политиков, которым мы изрядно попортили кровь в прошлом. — Ганди улыбнулся, припомнив, как английские чиновники, призванные победить пассивное сопротивление, оказались бессильны что-либо сделать.
— Что ж, значит пусть будет satyagraha.[4] — Неру, однако, не расположен был к юмору. Он вообще был более мрачным чем его старший товарищ.
— Ты никак боишься провести ещё один срок в тюрьме? — Ганди с улыбкой попытался подшутить над своим другом. Во время войны оба провели достаточно времени за решёткой, англичане освободили их ближе к концу, в последней безнадежной попытке обрести поддержку среди индийского народа.
— Ты сам прекрасно знаешь. — Неру не принял шутки. — Меня тревожат слухи, доходящие сюда из Европы.
— Ты хочешь сказать, что веришь им? — Ганди покачал головой в знак удивления и легкого упрёка. — В любой войне каждая сторона будет стремиться очернить своего противника, как только можно.
— Я надеюсь, что ты прав, и всё это просто слухи. Но, признаюсь тебе, мне было бы куда легче обсуждать, то что мы планируем сделать, если бы ты мог показать мне хотя бы одного офицера-еврея или солдата в армии, которая нас оккупировала.
— В армиях тех стран, кого немцы победили, евреев также трудно найти. Англичане, например, равно их не любят.
— Да, но все же у них можно найти евреев. А в Германии они официально поставлены вне закона. Англичане бы такого никогда не допустили. Этот закон вызывает только омерзение. Я думаю о том, что рассказывал этот человек, Визенталь, ну тот самый, который пробрался сюда из Польши через Россию и Персию, Бог его знает как ему это удалось.
— Его сказкам я не верю, — жестко сказал Ганди. — Ни одна нация не может действовать такими методами и продолжать существовать. Где найти таких людей, способных претворить эти ужасы?
— Azad Hind, — сказал Неру, имея в виду «Свободу Индии», девиз индийских частей в составе вермахта.
Ганди покачал головой. — Они всего лишь солдаты, и ведут себя так же, как и другие на их месте. Визенталь же рассказывает о совершенно другой жестокости, которая невозможна ибо самоё ее существование разрушит принцип государства, породившего её.
— Я искренне надеюсь, что ты прав, — задумчиво сказал Неру.
Вальтер Модель захлопнул дверь с такой силой, что его адъютант, расположившийся в прихожей за своим столом спиной ко входу в кабинет, вскочил в испуге. — Уф, на сегодня хватит, — сказал Модель. — Я хочу шнапса, хочу смыть это индийское послевкусие из глотки. Дитер, если хочешь, присоединяйся.
— Благодарю вас, mein herr, — майор Лаш отложил ручку в сторону и вышел из-за стола. — Иногда я думаю, что завоевать Индию было куда легче, чем ей управлять.
Модель устало закатил глаза: — Я изначально знал, что легче. Господи, да я бы предпочел спланировать и осуществить десять новых кампаний, чем сидеть тут и увязать в этом крючкотворном болоте. Чем скорее Берлин пришлет сюда чиновников, разбирающихся в колониальных делах, тем сильнее я буду рад.
Бар, казалось, был перенесен сюда из Англии. Полутёмный, тихий, с панелями орехового дерева, на стене висела доска для дартса, которую убирать почему-то не стали. За барной стойкой стоял сержант в серо-мышиной форме; несмотря на медленно вращающиеся лопасти вентилятора под потолком, температура была в районе 35 °C. Если сержант-бармен был для Лондона типичной картиной, то вот про зной такого сказать было нельзя.
