Заур Караев - Место, которое есть
Впрочем, всему — свое время, сегодня же я, один из немногих актеров государства Объединенные города, Ид Буррый, свободен от наставлений киноделов и свободен от занятий, связанных с моим великим замыслом. Именно по оглашенной причине мое бренно тело потащится в местный бар, дабы провести там весело время и повстречать какую-нибудь милую особу, которая растает в моих объятиях и ласках ближайшей ночью.
Я пускаюсь в свое путешествие. Меня заключают в объятия серые, во многих местах потрескавшиеся двухэтажные здания, обрамляющие длинными рядами плохо асфальтированную дорогу, ведущую к бару под названием «Мир кровавого туза». На улице меня встретят уборщики, больные детским церебральным параличом, и будут глупо улыбаться своими кривыми губами в качестве приветствия, узнав мое лицо, так часто смотрящее с экранов телевизоров, имеющихся в каждом без исключения доме. Я помашу им рукой, а потом достану сигарету и, задрав голову, с самодовольным выражением лица медленно побреду в направлении нужного мне до боли увеселительного заведения. Эти уборщики будут еще некоторое время смотреть мне вслед и переговариваться между собой не очень громко, но так чтоб я слышал, обсуждая статность моей фигуры и высоту моего актерского таланта. Пускай, мне нравится это, ведь Ид Буррый — почти нормальный в историческом понимании человек! Живое произведение искусства, можно сказать.
Я останавливаюсь возле входа в «Мир кровавого туза», закуриваю еще одну сигарету и задаю вопрос скучающему возле дверей полицейскому, обязанности которого перевоплотили его на один вечер в охранника:
— Много людей?
— Сейчас внутри помещения «Мира кровавого туза» находится 52 человека, из них — 30 женского пола и 22 — мужского. — отвечает мне оправленный в форму господин. Эти полицейские всегда так точны в своих ответах, словно сложные механизмы какие-то; мне кажется, что эта их частичная «роботизированность» связана с какими-то особенностями процесса клонирования, хотя всему виной может быть и выучка.
— Слепые женщины есть? — спрашиваю я, зная, что и на этот вопрос получу точный ответ.
— Среди 30 женщин из числа посетительниц «Мира кровавого туза» только три являются слепыми.
— Спасибо, господин полицейский. Вот вам 20 каний, — говорю я и засовываю соответствующую банкноту в передний карман пиджака моего ответчика.
— Выражаю благодарность. Но хочу заметить, что на данный момент, я являюсь охранником. В мои полномочия входит лишь надзор за этим заведением. Предотвращать преступления в других местах я не могу. Именно по этой причине я принимаю от вас 20 каний, что при иных обстоятельствах расценивалось бы как взятка полицейскому. — монотонно произносит охранник, а потом улыбается, причем тоже как-то по-механически.
— Ясно-ясно. — бросаю я, входя в двери, уже скрывшемуся от взора за моей спиной клону, и думаю о том, что слепые женщины являются спасением для меня, так сильно охотливого до эстетического наслаждения.
Сегодня в «Тузе» достаточно многолюдно. Опишу немного обстановку. После того, как входишь, сразу видишь длинный ряд круглых деревянных столов, каждый из которых прибывает в компании трех стульев. Немногие из них пустуют, большинство же занято всяким сбродом: проститутками, жульем, алкоголиками. Чуть дальше находится барная стойка, за которой бегает пара каких-нибудь умственно отсталых с болезнью Паркинсона. Как только они могут работать в этом месте?
По правую же стороны от сидящих спиной ко входу посетителей простирается большая площадка, предназначенная для удовлетворения нужд желающих танцевать. На самом танцполе есть полуметровая возвышенность — сцена. Ее оккупировала небольшая группа людей, которые при помощи различным инструментов и методов получают не очень хорошую музыку, но все же годную для танцев каких-нибудь полупаралитиков, чувствующих себя здесь, как представляется, очень даже комфортно. Об этом говорят их перекосившиеся в экстазе лица и некрасиво трясущиеся тела. Хорошо, что я не такой как они, иначе для меня, как сейчас для них, единственным счастьем был бы этот ритуальный танец безумных эпилептиков.
Я подошел к бармену и заказал бутылку самого лучшего виски. Жаль, что я никогда не попробую этот напиток, купил же его только для того, чтоб проходящие красавицы, если, конечно, таковые найдут среди зрячих, знали, что деньжата у меня водятся. Это их знание будет хорошим предвестником того события, что сегодняшнюю ночь я проведу не в одиночестве. Деньги решают все! Как там любили раньше говорить? «Да здравствует капитализм!», кажется.
Сидеть в «Тузе», когда тут многолюдно, очень даже интересно, если в наблюдателе есть хоть что-то от естествоиспытателя или, на крайний случай, от художника. Например, за столиком, находящимся прямо передо мной, сидит какой-то непомерно толстый парень лет 30 и писклявым голосом разговаривает с крайне отвратительной горбуньей. Я знаю, что последняя проститутка, и знаю, что толстый парень тоже это знает — именно поэтому он сейчас сидит и пытается наладить с ней достаточно близкий для дешевого секса контакт. Она непреклонна и ведет себя крайне высокомерно, сознавая свое превосходство и власть над этим разъеденным похотью пареньком. Он ей говорит, что она очень красива, а горбунья в ответ называет его «жирным ничтожеством» и смеется. Известные мне идеи великого и славного капитализма подсказывают моему рассудку, что если бы эта глыба жира предложила проститутке за ночь хотя бы в два раза больше, чем ей предлагают обычно, то горбунья величала бы толстяка не иначе как «мой господин».
Я поворачиваю голову направо и вижу за другим столиком безногого старика. Он один, и ему ничего не надо, кроме находящихся перед ним бутылки с водкой и крохотного кусочка какого-то мяса, а также его кресла на колесах. Его лицо так счастливо, когда он поедает пищу и глотает свой алкоголь. Да уж… У него есть все, кроме ног и отличной одежды. А у меня есть то, чего у него нет, но получается нет всего… как мне кажется. Я бы отдал ноги за желудок. И одежду отдал бы… Хорошо было б, если бы я сейчас мог махнуться баш на баш с этим бедолагой, но увы! И гребанные доктора даже за большие деньги не могут пришить мне чей-нибудь желудок или вставить какой-нибудь искусственный.
Я вновь поворачиваю голову в сторону толстяка и его пассии. В поле моего зрения попадает девица, сидящая за столом, который располагается сразу за сладкой парочкой. Она прекрасна — у нее есть и руки, и ноги, не скрюченные каким-нибудь странным заболеванием, кожа даже в полумраке помещения кажется очень гладкой, никаких иных увечий не видно. Может ее недуг относится к числу поражающих мозг? Плевать! Мне все равно, и это уж наверняка, предстоит подойти к ней и завести беседу — глядишь, что-нибудь да получится. Я встаю из-за своего столика и направляюсь к необычной девушке. По пути предстоит одна небольшая остановка, которая связана с моей, наверное, жалостью — внутри меня появилось желание дать пару сотен каний этому толстому бедолаге, чтоб горбунья все-таки открыла ему доступ к своим ужасным прелестям. Я подхожу и, склонившись между головами соседей по столику, говорю: «Любовь — штука хорошая. Тебе, парень, не хватает лишь веры в капитализм. Держи», а после кладу перед толстяком пятьсот каний. Он широко раскрывает глаза и некоторое время пристально смотрит на лицо своего благодетеля, а затем, слегка вздрогнув, наверное, от растерянности, тихо шепчет около пяти раз слово «спасибо». Я улыбаюсь и, посмотрев в глаза проститутки, даю ей шутливым тоном следующее напутствие: «Красавица, только прошу тебя, называй сегодня этого большого мальчика своим господин, хорошо?», мне кивают в ответ головой, лицо которой украшено мерзкой улыбкой, и моя кратковременная остановка прерывается.
Я подсаживаюсь к заинтересовавшей меня даме и некоторое время сижу безмолвно. Спустя десять секунд молчания мне начинает казаться, что создавшаяся обстановка обретает черты какого-то нелепого курьеза. Неужели она меня не замечает? Но тут в голову мою вторглось воспоминание о том, что «механический» охранник сообщал о трех слепых женщина, коротающих досуг в просторах «Мира кровавого туза». Похоже, я нарвался на одну из них. Про себя я выражаю благодарность Богу за то, что Он ниспослал мне случай, и выражаю благодарность капитализму за то, что благодаря следованию его заветам, мне удастся воспользоваться этим самым случаем.
— Привет, прелестница! — говорю я весело, слегка наклонившись в сторону уха девушки, давая ей понять, что приветствие обращено именно к ней. Она слегка вздрагивает, будто одернутый неожиданным толчком мечтатель, унесшийся при помощи своего воображения в неведомые места, затем же слегка поворачивает свою голову, украшенную длинными черными волосами в сторону источника звука, то есть меня. Я изучаю ее красивое лицо, а она, кажется, пытается догадаться, кто ее потревожил. Видимо решение этой поистине фантастической головоломки ее мозг найти не смог, и по этой причине ее уста разомкнулись, дабы вымолвить следующее:
