Олег Герантиди - На чужой территории
Из сотни ополченцев вряд ли двум-трем десяткам удалось избежать гибели или плена, а русские скорее всего и не понесли потерь вовсе. И Эрика, пробравшись в город, вновь присоединилась к грязным и закопченным ополченцам, которые решили дать бой на улицах, используя свое преимущество в знании города. Решили, поскольку русских немного, перебить их огнем с чердаков, из окон верхних этажей и подворотен.
Эрике на этот раз досталась винтовка с двумя обоймами и три гранаты. Ополченцы уже воспринимали ее как своего боевого товарища, прошедшего вместе с ними крещение огнем. Эрике досталось окно третьего этажа.
Солдаты противника приближались по улице к дому, в котором Эрика заняла позицию. Танки шли по краям мостовой, развернув пушки к противоположной стороне улицы, а за ними, прикрываясь броней, пригнувшись, крались спешившиеся кавалеристы. Все стволы нацелены на окна верхних этажей. Эрика, как учили в стрелковом кружке, приложила тяжелый приклад винтовки к плечу, приподнялась в проеме окна и, быстро выцелив фигурку в желто-зеленой форме, выстрелила. Солдаты врага присели, а в ответ по окнам, разнося вдребезги стекла и рамы, брызнула длинная пулеметная очередь. «Пора менять позицию», — подумала она, но снова, перезарядив оружие, выстрелила в окно. Во время выстрела Эрика увидела, что один из танков наводит свое орудие на ее убежище, и бросилась к выходу. Когда она уже проскочила коридор и схватилась за ручку входной двери, за ее спиной рванул тяжелый снаряд. Просвистевший осколок срезал у локтя ее руку, державшую винтовку, а взрывная волна сгребла ее, будто котенка, и швырнула на стеклянный книжный шкаф. Эрика повалилась назад, увлекая за собой книги с тяжелыми кожаными, с золотым тиснением, переплетами. Последнее, что она видела в своей жизни, это пролетающее мимо окна сбитое взрывом нацистское знамя.
Старшина Пилипенко, зам. командира группы Осназа, медведеподобный гигант, осторожно перевернул тело немецкой снайперши, погибшей от разрыва снаряда. Красивая светловолосая девчонка в маскировочном комбезе и в десантной каске. Стараясь не прикасаться к ее груди, он вьггащил документы из нагрудного кармана полувоенной куртки.
— Та-щь капитан, посмотрите!
— Что там у тебя?
— Снайперша-то как на Полину из радиороты разведбата похожа!
— На какую еще Полину?
— Радистка из разведбата и эта немка — одно лицо, да и фигура — один к одному.
— И что?
— А если ее подменить. По документам — эта аж баронесса. Внедрить Полину куда надо.
— Пилипенко, от тебя я такой ахинеи не ожидал!
Старший майор Госбезопасности Павел Судостроев выслушал Чернышкова, помолчал, зачем-то коснулся «Гвардии» на груди осназовца. Улыбка чуть тронула его губы:
— Бред какой-то. Капитан, вам, конечно, спасибо за помощь в поимке Даллеса, но такие инициативы вы предлагайте своей бабушке, а не нам. И вообще, забудьте об этой фашистской сучке. У вас что, других дел нет?
Берия выслушал Судостроева внимательно, как всегда. Предложил, как и всегда, вина и фруктов, от которых Судостроев, как всегда, отказался. Походил по кабинету, подражая манере Сталина.
— А товарищ Голиков не перехватит девочку?
— Армейцам она неинтересна.
— Языки знает?
— Да, немецкий, частью английский и французский. Мама ее — учительница, из бывших...
— Чудо просто. Родителей проверили?
— Пока не успели, работаем.
— Она же английский плохо знает.
— Контузия. Будет молчать и мычать...
— Не пойдет. Ты бы поверил?
— Тяжелая контузия... авиабомба. Но я бы не поверил.
— А что, по-вашему, американцы тупее вас?
— Они ее будут пробивать на нацизм, пусть пробивают, здесь-то она чиста.
— Не жалко девочку? Ведь сырая совсем...
— Война, Лаврентий Павлович. Мы все рискуем.
— Ладно, попробуй. Только проведи ее через курс языков, чтобы никакого акцента не было, да пусть спецы из ИНО с ней поработают на предмет быта баронов на Западе. Не спешите. Месяца два-три у вас есть. И вытащите поаккуратнее ее из войск, чтобы никто ничего не заподозрил.
— Есть. Спасибо.
Полина Легкова родилась в небольшой деревеньке поблизости от Коврова. Это она знала из рассказов матери, но сама там так ни разу и не побывала. В 1925 году, трех лет от роду, ее привезли в Наро-Фоминск, небольшой городок в шестидесяти километрах юго-западнее Москвы. Отец поступил на работу на военный полигон, вкалывал там от зари до зари механиком при каком-то танковом НИИ, а мать устроилась учительницей в школе поселка при местной ткацкой фабрике. Хотя устроилась — не то слово. Не так устраиваются в жизни люди. Но все сыты, обуты, при деле. Дети, а их трое уже, ходят в садик и в школу. Что еще нужно, чтобы быть «не хуже других»? И подрастающая дочь, гордость школы и в учебе, и в спорте, и в художественной самодеятельности, подтверждает правильность принятого когда-то главой семейства решения — ехать в город.
Полина уже в восьмом классе поддалась всеобщему увлечению военно-прикладными видами спорта. Как только ей исполнилось шестнадцать, она записалась в парашютную секцию. Всю зиму изучали матчасть, учились укладывать парашют. Прыгали с двухметровых помостов, с парашютной вышки, но все это даже приблизительно не давало тех ощущений, которые возникают при настоящем прыжке с самолета. Полина и не помнила себя, когда старенький У-2 повез ее на первый прыжок. В памяти остались лишь свист ветра в расчалках, страх испугаться и передумать, да нырок с крыла, как будто в ледяную воду. И тишина после того, как хлопнул купол парашюта, наполнившись воздухом.
Второй прыжок тоже прошел нормально, теперь она во время свободного падения, продолжавшегося всего пару секунд, успела осмотреться в воздухе и даже слегка насладилась этим падением. Но настоящего, отчаянного страха нагнал третий прыжок. Если в первый, да и во второй раз тоже, она ничего не понимала, все на автомате, как ее учили долгими зимними вечерами, то теперь уже было все понятно... и страшно. Да еще байки, которые травили бывалые парашютисты, да мысли о том, что в третий раз всегда что-то происходит. Прыгнула без замечаний, только для себя решила, что с парашютами пора завязывать. После школы были мысли поступить в институт в Москве, и аттестат позволял, да только у родителей не хватило бы денег на ее обучение, несмотря на неплохую отцовскую зарплату. И Полина подала документы в училище при фабрике. Пока шло зачисление, началась война с Германией. Все ребята из ее класса подали заявления в армию, но им отказали, сказав, что ваше время придет еще, пока учитесь! Полина сразу же забрала документы из училища и по совету отца пошла работать на полигон. Там месяц походила из кабинета в кабинет, перенося кипы каких-то ужасно секретных бумаг. Потом ее заметил приехавший с фронта за новыми танками подполковник, и ее рапорт подписали. Направление дали сначала на Западный фронт, но вскоре ее переадресовали на Южный, и она попала в штаб танкового корпуса самого Рокоссовского. А когда в разведбате корпуса из-за случайной бомбежки образовалась вакансия, то Полина с радостью сбежала подальше от навязчивых комплиментов штабников, излишнего внимания начальства.
Так и сражалась в разведбате, по очереди вместе со своими подругами днями и ночами вызывая по радио ушедшие в тыл врага разведгруппы и группы Осназа и переводя на русский язык радиоперехваты. Графики связи, системы позывных, сетка частот — все это было просто для нее. Когда в Австрии к ним в радиослужбу якобы случайно зашел какой-то офицер, а кто в звании и не поймешь, под кожаным плащом не видно новомодных погон, но по тому, как подобострастно заглядывал ему в глаза начальник связи корпуса, понятно, что птичка не из последних, у Полины отчего-то екнуло сердце. Знала бы она, как в эту минуту меняется ее судьба. Ей, провоевавшей уже почти три месяца и видевшей, что война фактически заканчивается, предстояло продлить ее на всю оставшуюся жизнь. Офицер в кожаном плаще краем глаза последил за ее работой, потом ушел. После смены ее вызвал к себе начальник Особого отдела. В его кабинете помимо него был и тот «кожаный», и еще один, в форме майора НКВД. Достали листок, прочитали обвинение в измене Родине в форме шпионажа. Ремень сняли, сгоняли начальника 00 за ее вещами. Тот стонал, проклинал себя за то, что не разглядел ее, подлую тварь, не разоблачил сам, пытался ударить. Но у наркомвнудельцев не забалуешь, и она «прошла» с ними в кремовую «Эмку». Проехав несколько километров, «кожаный» представился, назвавшись Павлом Судостроевым. И поздравил ее с прохождением еще одной проверки, предупредив, что теперь их будет в ее жизни очень много. Потом — мягкий спальный вагон и тихая школа разведки в Кубинке.
Трир. Ноябрь 1941 года.
К ноябрю войска Красной Армии загнали остатки Вермахта и фашистского государства на крошечный, по сравнению с июнем 1941 года, пятачок, расположенный к юго-западу от Рейна, ограниченный с юга Мозелем и включающий в себя помимо части Рейнской области города Бонн, Кельн и Дюссельдорф. Гитлер объявил по радио этот клочок земли «последней цитаделью арийского духа» и запретил любые отступления. Летучие полевые трибуналы сотнями выносили смертные приговоры и немедленно приводили их в исполнение. Под удар подручных «папаши Гиммлера» попадали не только офицеры и генералы Вермахта, но и престарелые ополченцы, и малолетние добровольцы.
