Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

А что придумал князь? Да он со своих работников драл по три шкуры, куда там иноземцам! Его мужички, если верить рассказам, приходили на работу к третьему удару колокола, где-то часам к 8 утра, и работали с перерывом на "перекур" (знать бы ещё, что это такое!) до самого обеда. Но на обед не уходили домой, а шли в заводскую харчевню, прозванную "столовой", где и принимали пищу, платя за неё малые деньги из своего жалования. Впрочем, многим обед приносили из дома и в той столовой они ели своё, благо столами пользоваться можно было бесплатно, но всё же, как это отличалось от московских порядков! Хорошо хоть послеобеденный сон князюшка не отменил. Для этого построена была для работников отдельная изба, где имелись лежаки, на которых они и могли соснуть часок после обеда, чтобы затем вновь вернуться на заводик, продолжать работу. И только в 17 часов они расходились по домам.

Господи, да это ж каторга, а не работа! Хотя, тут дьяк вынужденно сознавался, и платили им, даже по московским ценам, прилично. И субботы с воскресеньями, и церковные праздники были выходными. Но вот лично он, Тихон Мелентьев, так работать ни в жизнь бы не стал. И большинство православных тоже. Недаром львиная доля всех работников – холопы, что в литовской земле повоёваны были. Либо выкупившиеся из холопства. Им-то деваться некуда. А вот для Пушечного двора такие порядки никак не подходят. Там в большинстве своём мужики вольные работают – соберут манатки, и поминай, как звали.

Путь от Усолья до Княжгородка занял всего несколько часов, но промёрзнуть дьяк успел основательно. Сам же городок дьяку приглянулся. Большая крепость на холме, окружённая широким рвом была выстроена всё по той же лучевой схеме. А вокруг неё раскинулся довольно-таки большой для этих мест посад, который совсем недавно был тоже обнесён добротной стеной с несколькими башнями, три из которых были проездными.

Что его удивило, так это то, что внутри городка было относительно чисто. Даже конские яблоки не валялись на заснеженных и прямых улочках, что было удивительным. Конь ведь не терпит до нужника, а творит своё дело прямо на дороге. Однако вскоре дьяк нашёл и этому объяснение.

Их возок как раз остановился возле постоялого двора и коняшка от предвкушения тепла радостно сделал своё дело. Однако, едва сани, выгрузив дьяка с его баулами, отправились дальше, из пристройки вышел мужик в тёплом азяме и войлочных сапогах, с большой метлой из веток в руке и, осуждающе покачав головой, принялся ловко заметать конское добро в положенное набок деревянное ведро. После чего прошёлся по улице до самого перекрёстка и вновь скрылся среди хозяйственных пристроек.

Хмыкнув, дьяк толкнул рукой служку, что примчался помочь гостю разместиться на их подворье:

– Это кто?

– Это? Дворник, – удивлённо бросил парень, подхватывая баулы. – Следит за чистотой и порядком на нашей улице.

– Один?

– Почто один-то, несколько их. Это сейчас тишь да гладь, а как начнут соль возить – один и не управится.

– Поня-я-ятно, – протянул в задумчивости дьяк, покачивая головой.

А вот комната ему, видевшему не один постоялый двор, понравилась: светлая и довольно просторная. Да и стоила вполне по карману. Сытно поужинав, он лёг отдыхать, а утром отправился в резиденцию местного наместника, как все вокруг величали княжеского послужильца, управлявшего вотчинными делами.

Тот встретил его настороженно:

– Отписал мне князь о твоём приезде, велел поспособствовать, – сразу же приступил он к делу. – Так с чем пожаловал, дьяк?

Тут Тихон чуть не вспылил. Да чтобы каждый босяк, волей судьбы ставший всего лишь личным княжеским дворянином его, дьяка дворцового, ниже себя ставил! Но сдержался. Пока.

– Посмотреть, как устроена Пушечная изба в княжеской вотчине.

– Ну, это можно, – слегка успокоился местный наместник и, взяв со стола колокольчик, позвонил. В кабинет тут же ворвался служка.

– Вели сани закладывать, да пошли гонца на завод, скажи – еду.

Слуга молча поклонился и выскочил за дверь. А наместник вновь обернулся к дьяку:

– Ну что, Тихон Жданович, сбитеньку горячего для сугреву? А то нынче морозец знатный выдался.

– Сбитню можно, – согласился дьяк.

Завод раскинулся в паре вёрст от городка и тоже был обнесён забором. На проходной их встретили дюжие молодцы, но узнав наместника, молчаливо расступились, пропуская их внутрь.

Сам заводик выглядел ухоженным. Слева от проходной курилась дымом из труб большая изба, возле которой толпилось несколько мужчин.

– То жилая изба, – громко произнёс Игнат, потеплее кутаясь в шубу. – Тут бессемейный работный люд живёт, не имеющий в Княжгородке пристанища.

Его зычный голос легко перекричал и грохот молотов и стук топоров, которыми был полон заводской двор. Махнув рукой подбежавшему мужику, он уверенно зашагал по расчищенной тропинке. Следом поспешал и дьяк, успевая оглядывать всё вокруг.

В плавильной избе было душно. Пылало жаром от печи, возле которой священнодействовал мастер, глухо чухали мехи, посылая в её огненное чрево очередную порцию воздуха. Пока что всё было как на Москве, если не считать непонятного мужичка, что, изнывая от безделья, умостился неподалеку от печи на бревне, и зевал.

– А это кто? – почти в ухо наместнику прокричал дьяк.

– То особый приёмщик. Подчинён лично князю. Следит, чтобы мастер технологию соблюдал. Ну, в необходимых пределах. Для того и записи ведут – чего сколь клали и сколь времени варили. Коли брак выйдет, и приёмщик на мастера укажет, то быть мастеру виноватым. А коли приёмщик упустил, то штраф и плети однозначно получит. Но по княжескому велению. Я тут невластен.

Тихон привычно уже зачесал в затылке. Вот ведь ерундовина какая! На Москве мастер своему раствору сам голова. Мешает и варит по одним ему понятным признакам. А тут опять, как князюшке захотелось.

– Сейчас пускать начинаем, – прокричал заводской мужичок, и наместник с дьяком поспешили отойти в сторону.

Стоявший у печи мастеровой поднял молоток и ловко ударил по каменному чеку. По желобу в полу литейной потекла огненная жижа.

– Пошли, дьяк, покуда металл не подоспел, – сказал наместник и пошагал вдоль желоба.

Поспешивший за ним дьяк увидел, как обтекая сердечник, расплавленная жижа полилась в зарытую стоймя форму.

Как потом выяснилось, и здесь, среди мастеровых, тоже присутствовал "особый приёмщик". Ему вменялось в обязанность проследить за правильностью приготовления формы и процесса литья. А на стрельбище будет ещё и третий. В общем, вся работа проводилась под строгим доглядом этих самых приёмщиков, получавших свою копейку от князя и только ему же будучи подотчётными.

Нет, в Москве тоже не один боярин за всем следил, но заводить специальных людей, что только над душой мастера стоять будут, это уже перебор. Однако же, отчего-то местный двор пушки льёт и в угар лишь малую часть сливают. А на Москве в этом году ни одной не отлили, а в иные и до половины переливать приходится. Правда, московские пушечки по красоте своей не чета местным. Местные-то на их фоне, как поделки подмастерьев смотрятся. И опять во всём на князюшку ссылаются: мол, ему на все эти украшательства до лампады, зато бой просто убойный. Ну, тут Тихон не спец, но своё понятие всё же имеет: по его разумению оружие должно быть красивым. А в местной пушке, что ж красивого?

Выйдя из жара литейной на уличный мороз, Тихон стряхнул со лба капли влаги. В общем, понял он, не пойдут местные порядки для Москвы, а без того и иного не исправить. Зря, получается, только ездил. Единственно – про князюшку многое прознал, но самодуров на Руси и без него хватает.

Игнат же, провожая московского посланника в обратный путь, тоже облегчённо смахивал пот со лба. Пользуясь тем, что князь давно уже не посещал дальнюю вотчину, он стал потихоньку греть руки на местных производствах. Впрочем, не особо наглея. Ведь рубль от сотни не так заметен, а ему – достойное подспорье, так как в тысяче таких сотен десять, а иной товар и на пять тысяч справляли.