Помощник ездового - Александр Вячеславович Башибузук
Алешка кивнул, поправил фуражку и ремни и спокойно пошагал к делегации. Никаких сомнений он не испытывал. Сказалось военная выучка. Приказали — приказ надо выполнять. Неважно какой.
Лешку встретили недоверчивыми взглядами, видимо удивил сильно молодой возраст делегата, почти на грани неуважения.
— Красноармеец Турчин, — Алексей четко бросил руку к фуражке и замолчал, спокойно разглядывая визитеров.
— Рахим-ака хотел поговорить с вашим начальником, — начал бородатый крепыш в косматой папахе. — Но…
— Командир ранен, — сухо перебил Лекса. — Я за него. Говорите со мной или уходите.
Бородач хотел что-то возразить, но его, не слезая с ишака, остановил властным жестом старик.
Дальше ему почтительно помогли слезть, а затем, в мгновение ока накрыли достархан. На скатерти появился чайник с пиалами, горячие лепешки на подносе и много всяческих закусок, названия которым Лекса просто не знал.
Старик жестом предложил Лешке присаживаться, а после того, ловко скрестив ноги, уселся сам. И заговорил первым на хорошем русском языке, почти без акцента.
— Как мне обращаться к тебе достопочтимый аскер?
— Алексей, достопочтимый Рахим-ака, — Лешка вежливо склонил голову. Сначала ему хотелось быстро показать кто здесь главный, но потом он благоразумно решил пойти путем дипломатии. На войне в прошлой жизни, на освобожденных территориях, ему уже приходилось общаться с местными и лучшие результаты показывала именно вежливость.
Судя по довольному выражению на морщинистом лице аксакала, ответ ему понравился. Старик тоже коротко поклонился, сам начал разливать чай по пиалам и начал по восточному обычаю издалека.
— Как поживают твои достопочтимые родители уважаемый Алексей?
— Я сирота, — спокойно ответил Алешка.
— Да благословит Аллах их души, — аксакал провел руками по своей бороде.
— Как дела у ваших родных, достопочтимый Рахим-ака? — в свою очередь поинтересовался Алексей из вежливости.
— Слава великому Аллаху все хорошо, — ответил старик и быстро стрельнул глазами в сторону красноармейцев.
Лешка понял, что один из пленных имеет непосредственное отношение к семье старика и сразу перешел к делу.
— Насколько я понял, вы хотите, чтобы мы отпустили людей, напавших на нас ночью?
Старик поморщился и пристально посмотрел на Алексея.
— Ты прозорлив, уважаемый Алексей.
Лешка не отвел взгляда и сухо отчеканил.
— Они напали первые на нас ночью, пытались украсть женщин. Пострадал наш командир. Вы понимаете, достопочтимый Рахим-ака, что им за это грозит? Не только им, но и всем жителям вашего кишлака?
— Я все понимаю, — скорбно ответил старик. — Увы, это произошло без ведома старших. Молодые они… — аксакал раздраженно всплеснул руками. — Они… не думают головой. Но мы готовы загладить их вину. Просто назови цену достопочтимый Алексей.
«Ага… — хмыкнул про себя Алешка. — Взять бакшиш нетрудно. Но сразу после прибытия в Канд об этом станет известно отцам-командирам и начнутся качели. Еще какие качели, комиссар душу вытряхнет, а может еще чего похуже. А оно мне надо? А если не отпустить, по дороге многое может случиться. Однозначно попытаются своих отбить. Нам до Канибадама еще пилить и пилить. Вот и думай, Лекса Турчин…»
Словно поняв, о чем думает Лешка, делегация сгрудилась вокруг. На лицах прямо читалось: своих мы заберем в любом случае.
— Все что могло плохого случиться, с нами уже случилось… — продолжил старик. — Не стоит плодить беды. Уверяю, ничего подобного больше не произойдет, уважаемый Алексей. Я даю свое слово. Мои люди сопроводят вас туда куда скажете и снабдят всем необходимым для дороги. Отпустите молодых безумцев, мы накажем их сами. Мы приготовили очень хорошие подарки…
Глава 8
«…При транспорте находились граждане, в числе коих были женщины и дети; были как русские, так и мусульмане. Вез транспорт пшеницу — 1700 пудов, мануфактуру — 6000 аршин и другие товары. Муэтдин со своей шайкой, напав на транспорт, почти всю охрану и бывших при нем граждан уничтожил, все имущество разграбил. Нападением руководил сам и проявлял особую жестокость. Так, красноармейцы сжигались на костре и подвергались пытке; дети разрубались шашкой и разбивались о колеса арб, а некоторых разрывали на части, устраивая с ними игру „в скачку“, то есть один джигит брал за одну ногу ребенка, другой — за другую и начинали на лошадях скакать в стороны, отчего ребенок разрывался; женщины разрубались шашкой, у них отрезали груди, а у беременных распарывали живот, плод выбрасывали и разрубали. Всех замученных и убитых в транспорте было до 70 человек, не считая туземных жителей, трупы которых были унесены мусульманами близлежащих кишлаков, точное число каковых установить не удалось».
Выдержка из обвинительного дела Эмира Ляшкар Банта Муэтдин-Бека Газы.
В захламленном мусором и старыми вещами подвале на полу лежало окровавленное тело, вокруг него стояли четверо вооруженных мужчин, в добротном, хотя и разномастном снаряжении. Отдаленно доносился грохот канонады, сам подвал тускло освещал электрический фонарь.
— Cagada…[3] — бурно выругался на испанском языке низкорослый крепыш и сплюнул себе под ноги. — Нас разнесли, как сосунков и всего двое русских. Говорил мне Бруно: куда ты лезешь, так я, идиот, как всегда, не послушался.
Говорил он на неплохом английском языке, но с сильным латиноамериканским акцентом.
— Зато один из них попался нам живым, — второй, худощавый, высокий блондин, присел рядом с лежащим на полу человеком.– И я отсюда не уйду, пока хорошенько не развлекусь. Надо отомстить за наших.
Латиноамериканец неприязненно посмотрел на него и выругался:
— Eres muy feo,[4] Билли. Какие наши? Кто для тебя наши? Ты не думаешь, что сам можешь попасться в руки к русским? Хочешь убить — убей, но мучить зачем? Сраная сука судьба может и к тебе повернуться своей вертлявой задницей.
Третий, с неприятным, вытянутым, прыщавым лицом, мерзко ухмыльнулся и сипло ответил:
— Брось, Хорхе. Это же не люди. Это словно снять шкуру со свиньи. Мой прадед так говорил. А он точно знал.
— Смотрите что я нашел, — четвертый хохотнул и взял с полки большие клещи с ножницами по металлу. — Надо только эту свинку хорошенько связать. Хорхе, ты с нами?
— Делайте что хотите, сраные гринго, — латиноамериканец сплюнул и вышел
