Нэпман 4. Красный мотор - Алим Онербекович Тыналин
— А что с Магниткой? — спросил я, вспомнив о самом масштабном проекте, в котором мы тоже приняли участие за лето. Ребята все сделали без меня. Я только следил за ходом участия в заказе.
— Строительство идет полным ходом, — Величковский развернул чертежи. — Первая домна будет готова к весне. Но что важнее всего, мы внедряем там все новейшие разработки. Автоматический контроль плавки, новая конструкция воздухонагревателей…
— И обогащение руды по нашей технологии, — добавил Сорокин. — Содержание железа удалось поднять до шестидесяти процентов.
Я посмотрел на карту, где красными точками были отмечены все наши предприятия. От Урала до Сибири протянулась цепочка заводов, рудников, обогатительных фабрик. Каждое звено работало на общую цель — создание современной промышленности.
— Что ж, — я поднялся, — пора вам возвращаться. На Урале каждый день дорог.
— Да, — Величковский начал собирать бумаги. — Только вот что… На Нижнетагильском мы организовали курсы повышения квалификации для мастеров. Может, пришлете своих людей? Пусть поучатся варить специальные стали.
— Обязательно пришлю. И сам приеду, как только с двигателем закончим.
Когда они ушли, я еще раз посмотрел на карту. Да, теперь это действительно огромная система. Рет, даже промышленная империя, которая должна вывести страну на новый уровень развития. И автомобильный завод — еще один важный элемент этой системы.
Уже стемнело, когда я услышал характерный звук в коридоре. Руднев, как всегда, насвистывая что-то из «Травиаты», возвращался с участка точной механики.
Но вместо обычного бодрого шага его походка показалась мне какой-то неуверенной. Даже на слух. Свист прекратился.
— Алексей Платонович! — окликнул я его. — Зайдите на минуту.
Он появился в дверях, привычно поправляя очки в медной оправе. Лиловый пиджак непривычно помят, а в глазах за стеклами очков читалась усталость.
— Что, опять будете учить меня жить? — попытался съязвить он, но как-то без обычного запала.
— Чаю хотите? — я достал из шкафа старый заварочный чайник. — Только что заварил.
Руднев хотел было отказаться, но вдруг опустился в кресло:
— А знаете… давайте. Только без нравоучений.
Я молча разлил чай. Некоторое время мы сидели в тишине, нарушаемой только тиканьем часов.
— Сегодня письмо получил, — вдруг сказал Руднев, разглядывая свою чашку. — Из Ленинграда. От матери.
Он помолчал, потом продолжил:
— Отец умер. Два дня назад. А я даже не успел попрощаться. Все работа, работа…
Его пальцы, обычно такие уверенные при настройке самых точных приборов, слегка дрожали.
— Знаете, он ведь тоже был инженером. Старой школы, конечно. Все по линеечке, по учебнику. А я вечно что-то выдумывал, спорил… — он невесело усмехнулся. — Последний раз поругались из-за моих экспериментов с абразивами. Он кричал, что я профессию порчу, что так нельзя… А теперь вот…
— Он бы гордился вами, — тихо сказал я.
— Гордился? — Руднев горько рассмеялся. — Чем? Тем, что его сын носится как угорелый с какими-то безумными идеями? Что спит в цеху, забывая поесть? Что даже на похороны не успел?
Он снял очки, устало потер переносицу:
— Знаете, что самое страшное? Я ведь действительно не мог иначе. Эти станки, эти детали — они же как живые. И когда удается добиться той самой, идеальной точности… — он замолчал, подбирая слова.
— Это как музыка, — закончил я за него. — Когда все звучит правильно.
— Да, — он удивленно посмотрел на меня. — Именно так. Отец тоже говорил, что техника — это музыка. Только он любил Баха — все должно быть строго по правилам. А я…
— А вы предпочитаете джаз, — улыбнулся я. — Импровизация в рамках законов.
Руднев впервые за вечер улыбнулся:
— Надо же… А я думал, вы только про допуски и посадки понимаете.
— Знаете что, — я посмотрел на календарь, — берите неделю отпуска. Съездите в Ленинград, попрощайтесь с отцом. Поговорите с матерью.
— А станки? А детали? — он встрепенулся. — Там же сроки…
— Справимся. В конце концов, вы же подготовили учеников. Тот же Жилин уже почти все умеет.
— Почти, — проворчал Руднев, но уже без обычной желчи. — Ладно… Наверное, вы правы. Только на три дня, не больше.
Он допил чай, поднялся:
— Спасибо. За чай и… в общем, спасибо.
У двери обернулся:
— Знаете, а ведь отец был прав. Техника действительно как музыка. Просто каждый слышит ее по-своему.
Когда он ушел, я еще долго смотрел в окно. Где-то в темноте гудели станки, рождая новые детали с той самой, идеальной точностью.
Над заводом всходила луна. В ее свете огромные корпуса казались декорациями для какой-то грандиозной симфонии.
Уже собираясь уходить домой, я прошелся по заводу и услышал из моторного цеха звуки возни. Громкий девичий голос сказал:
— А ну отстань, Сидоров! Сколько раз повторять, не интересуют меня твои ухаживания!
— Да брось, Варька, — басил кто-то. — Я ж от чистого сердца. В кино сходим, на танцы…
— Еще раз назовешь меня Варькой, гаечным ключом огрею!
Я ускорил шаг. В дальнем углу цеха здоровенный слесарь пытался обнять отбивающуюся Варвару.
— Товарищ Сидоров, — негромко сказал я. — Кажется, у вас ночная смена в котельной началась пять минут назад.
Слесарь отпрыгнул как ошпаренный:
— Виноват, товарищ Краснов! Уже бегу!
— И в следующий раз, — добавил я ему вслед, — прежде чем приставать к девушке, подумайте о том, что она ваш непосредственный начальник.
Варвара поправила выбившуюся прядь волос:
— Можно подумать, я сама бы не справилась, — проворчала она, но в голосе прозвучала легкая благодарность.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Что вы тут делаете так поздно?
— А сами-то? — парировала она, но тут же махнула рукой в сторону испытательного стенда. — Да вот, возилась с регулировкой. Никак не могу добиться ровной работы на малых оборотах.
Она присела на верстак, внезапно став совсем юной и какой-то беззащитной:
— Знаете, иногда так обидно… Вроде и руки из нужного места, и голова работает, а все равно смотрят как на… — она запнулась.
— Как на девчонку? — подсказал я.
— Вот именно! — она сердито стукнула кулачком по верстаку. — Этот увалень Сидоров думает, что если я
