Владимир Березин - Путевые знаки
Владимир Павлович тоже расчувствовался и достал банку свинины и неприкосновенную бутылочку.
– Нет-нет, – слабо улыбаясь, замахала руками старушка – Нам ничего этого нельзя, а вы пейте, пейте.
Филемонов извинился и, снова наценив наушники, сел в глубокое кресло.
А я думал, как удивительно то, что эти два старика живут здесь, будто в остановившемся времени. Ничего для них, видимо, не менялось, неудобства не пугали их, жили они с наушниками на голове, и горе текло мимо них по тоннелям.
Умом я понимал, как непрочен их мир, и вдруг сердце моё сжалось, пропустило удар. Чуть не навернулись мне на глаза слёзы. Чёрт, чёрт, чёрт! Это чувство мне было совершенно некстати. Как-то неприятно это было, одно дело, когда понимаешь, что твоя жизнь конечна, а вот когда ты понимаешь, что перед тобой люди беззащитные и каким-то чудом выживающие среди исторического безумия, тут-то тебя и подпирает ужас. Бояться только за тех, кто дорог тебе и одновременно беззащитен. А такими беззащитными могут быть только старики и дети. Детей у нас рожали мало и чаще все-таки случайно. А вот до старости доживали редко, эти дожили, и вот за это чудо мне и было страшно.
Однако же я быстро выпил чудовищного спирта, что был выставлен Владимиром Павловичем, и только это отогнало от меня какой-то сентиментальный ужас.
Потом мы пришли на "Садовую", огромную разветвлённую станцию, которая действительно стала городом. И город этот был торговый, базарный. Туда и сюда шныряли по нему коробейники, а самыми ходовыми товарами были патроны, таблетки и батарейки. Да что там! Тут можно было купить всё: еду, и одежду, и посуду, и книги. Даже мотовоз можно было купить, так говорили, но не нам было это проверять.
Обманывали все, да только обманывали ловко, незаметно, а если ты и замечал обман позже, то только разводил руками, чуть ли не улыбаясь.
Но вот за воровство наказывали строго. При нас поймали женщину, укравшую несколько упаковок аспирина. Её раздели, привязали к столбу информатория да избили медным проводом, залив кровью полстанции.
Впечатлило это нас несказанно, однако Семецкий решил остаться на этой станции. Какой-то поэтический порыв овладел им, и наш спутник скрылся в хаосе этого базара.
Мы тоже разделились, как только добрались до "Техноложки". Кажется, у Математика действительно был какойто интерес на "Технологическом институте", вернее в стороне от него, в лабораториях, и всё согласно указаниям его удивительной книги. Причём этот интерес был такой, что, дойдя до "Техноложки" и поселившись в гостевом углу, они тут же пустили нас с Владимиром Павловичем на вольные хлеба. Не нужны мы им там были ни как носильщики, ни как свидетели. Так что хозяева на удивление спокойно отпустили меня сходить на соседнюю станцию.
А вольные хлеба и соседние станции давали мне возможность искать отца, а это много для меня значит. И вот с чем это было связано: на "Сенной", посреди зала, я встретил цыган. Вообще, в метрополитене было довольно много цыган, и я видел их почти на каждой станции. Этот кочующий между станциями народ утерял большинство атрибутов своего племени, и цыганок можно было увидеть не в цветных юбках, а в чёрных штанах, заправленных в берцы. Впрочем, иногда такой наряд дополняли красная бандана и монисто.
Заметив, что я пристально рассматриваю их, одна молодая цыганка, она была в юбке, из-под которой торчали мыски кирзовых сапог, поманила меня рукой. Глядя мне прямо в глаза, она предложила погадать.
Ай, дай погадаю, – произнесла она низким, прокуренным голосом, – счастье тебе будет, что хочешь, скажу, мысли узнаешь, хорошо жить будешь! Это всё было не очень интересно, но пыльца Царицы ночи ломилась, стучала мне в виски злыми молоточками. Я слышал, как перешёптываются друзья цыганки, обсуждая меня, как свинью, годную к разделке. Поэтому я вдруг казал:
– Гадать? Ты хочешь гадать? А чем берёшь в уплату, красавица? Ну сколько тебе нужно заплатить за это?
– Заплатить, – ответила цыганка, – заплатить, лысенький, можешь, чем твоё сердце захочет. Хоть антибиотиками, хоть патронами автоматными. Мало дашь – хорошо, много дашь – спасибо скажу!
– Что же, погадай, – сказал я, – впрочем, давай я тебе сам погадаю. Иди сюда!
Я взял её за маленькую, грязную руку, действительно грязную, с пятном от солярки, и одновременно резко пахнущую рыбой. Такое впечатление, что она только что стащила, не боясь наказания, пайкового леща у стоявшего неподалёку пьяницы. Она дала руку охотно, смеясь и говоря что-то по-цыгански своим товаркам, которые тут же нас окружили со всех сторон.
– Позолоти ручку, счастье тебе будет! – сказала она уже по-русски и, вытащив колоду черных от грязи карт, послюнявив большой палец.
– Цыганки! – сказал я. – Гадать вы будете после меня – Первый гадаю я.
Я взял руку молодой цыганки и стал притворно-сосредоточенно всматриваться в линии смуглой ладони.
– Вот что скажу тебе: ты увидела меня, но не знаешь, что тебе придется сделать в самое ближайшее время. – Ну, скажи, будешь цыган! – захохотала она. Я же произнёс:
– Ты скажешь мне… – и тихо продолжил, – как найти человека, которого зовут здесь… Лётчиком.
Я не ожидал, что это имя подействует с такой силой. Вдруг изменились лица цыганок. Старик, стоявший у колонны, отшатнулся. Какая-то старуха, сдернув платок, набросила его на себя, закрыв голову. Девушка выдернула руку и заслонилась ею от меня. Со стороны могло показаться, будто я собирался ударить молодую цыганку. Но я не шевельнулся, и, видя это, цыганка крикнула:
– Молчи! Все скажу, ожидай здесь; тебя не знаем, толковать будем!
Не знаю, струсил ли я, когда так подтвердилась магия клички, но мучил меня и обострившийся слух – я услышал все слова цыган, хотя они совещались тихо и испуганно. От этой необычной остроты слуха звенело в ушах, и я даже застонал.
Наконец ко мне подошёл старик-цыган. Я разглядел, что под распахнутым пальто за широким цыганским поясом у него заткнут большой пистолет Стечкина.
– Зачем такое слово имеешь? – произнес он. – Что знаешь? Расскажи, брат, не бойся, свои люди. Расскажешь, мы сами скажем; не расскажешь, верить не можем!
Я сказал, что я родственник Лётчику, и цыгане сделали ещё один шаг назад. Старик, однако, вздохнул и поманил меня пальцем.
И меня провели в странное место за "Сенной", где образовался рынок вещей тайных и запретных. Цыган подвёл меня к странному человеку с южных окраин. Этот тип был не цыган, но вид имел странный.
Был этот южный человек маленький и шустрый, весь какой-то не питерский. Оказалось, что он действительно с южных окраин и с юга Петербурга, а так вообще-то из Харькова.
Звали его Убийца Кроликов. Я сначала подумал, что он – убийца, но нет, он был всего лишь вором. Потом я спросил, в чём дело, у него фамилия, что ли, Кроликов? Но нет, фамилию свою он и вовсе забыл. Что-то у него было связано с кроликами, может, он их воровал и забивал, не знаю. Да это не важно, главное, людей не убивал. Или убивал так, что не боялся рассказывать, а в наше время стыдиться рассказывать об убийстве – это уже о многом говорит, уже некая индульгенция.
Убийца Кроликов сказал, что он свой в одной банде, где главным – один лётчик. Убийца Кроликов хвалил его за хитроумие и смелость, и я сразу поверил, что этот лётчик и сеть мой отец. Я ждал, что мне приснится, и искал в сонных пилениях указателей пути – путевые знаки. Но мне не снилось ничего. Совершенно ничего! Мне не снился ни отец, ни родной дом, ни вообще хоть что-то, что могло показаться путевым знаком.
Никаких указаний не было. Каждый раз я просыпался с йеной головой. Совершенно бодрый. Во сне я не потел и ни каких пророчеств из экскурсий на тёмную сторону сознания не приносил.
А пока мы шли по туннелям на юг с долгими остановками, и мой новый товарищ рассказывал о том, как попал в Питер:
– У нас, как ты помнишь, в державе украинской перед Катастрофой была вялотекущая гражданская война. А когда № ё рвануло, мы поняли, что наши проблемы ещё семечки. Конец света пришёл с той стороны, откуда его никто не ждал. Мог это и была настоящая руина, а не та, о которой наши доморощенные политики кричали на каждом углу. В итоге спастись удалось тем, кто успел спрятаться в киевском метро, керченских катакомбах и в подземных укреплениях Севастопольской военно-морской базы. Ну, и у нас в Харькове, конечно. У нас же там школа когда-то была инженерная очень сильная. Метро харьковское после Катастрофы держалось, но наружу, за пределы города, мы особенно соваться боялись. Что было на большой земле, никто не знал, конфликт уничтожил все мало-мальски мощные передатчики, и мы питались слухами. Однако радиация умеренная был в отличие от остальной Украины. Обычных мер противорадиационной защиты хватало – не более страшные были, чем те, что помнил мой отец, живший в детстве между Киевом и Чернобылем. И вот я вырос, уже заканчивал начальную школу, когда связался, как говорила моя мать, с дурной компанией. Появились какие-то пацаны в городе, чужие. Везли они якобы с самого Питера, а это даль какая и риск, специальные грибы, которые выращивали где-то в оранжереях чуть ли не под Мурманском, там вроде бы АЭС какая-то уцелела. Так вот на ее энергии и организовали производство этой фигни. А в Украине после нашего Армагеддона всё в природе поменялось, и флора стала вести себя по-особенному, не так, как раньше. Скотина вся передохла наперегонки с людьми, даже свиньи. Представляешь, Украина без сала! Ну народу, понятное дело, чем-то надо себе жизнь скрашивать. На рынках из-под полы продавали питерские грибочки, за катанные в баночки с надписью "Опята". Я был в цепочке и быстро дорос до начальника всей локальной нитки продаж Родные смотрели на это одобрительно, да и вообще понятия добра и зла, равно как и прочих представлений о приличиях, размылись. Несколько лет я готовился к броску на север И вот, наконец, поставки затормозились, кто-то крысятничал в питерском проводе. Провод собрали, ребята заседали неделю, пропустили сроки, да так ничего и не нашли. Я мог бы приостановить работу, мог бы послать кого-то разобраться, этот кто-то передал бы указание другому, тот – кому-то ещё дальше, и с каждым шагом ответственность стала бы падать, а риски исполнителей расти. Но исполнителей в нашей системе никто за людей не считал. Во-первых, их никто не видел, и мы только принимали товар через окно на границе, во-вторых, это были не наши, а русские работники. Впрочем, Саша, в остальном наш бизнес не отличался от обычного сельскохозяйственного, который стал не менее криминальным, чем наш, из-за того, что посевы сократились почти до полного исчезновения. И вот я поехал налаживать бизнес на Север. Сам вызвался, братва напряглась, все крутили пальцами у виска, но помогли и отправили. Аэропорт Пулково превратился в стеклянную воронку, жители города уже который год жили под землёй, как кроты. Те, кто остался на поверхности, напоминали обезьян, прыгающих в пустынном мании нашего Госпрома во время предыдущей войны. – Газпрома? – переспросил я.
