Александр Доставалов - По ту сторону
— Точно. Там нас так прищучат, что уже не смоешься.
— Димка, кстати, тебе Рома монетки показывал?
— Нет. Что за монетки?
— Рома, покажи.
Ромка, широкоплечий деревенский парень, протянул к костру раскрытую ладонь. На ней лежали две монеты — двадцать копеек и три. Димка взял их и принялся внимательно рассматривать.
— Это тебе не оружие. Тут еще ладно, одна модель автомата, другая модель автомата, секретная модификация, все может быть. А вот это зачем?
— Ты где их взял?
— Они в кителе были. Я еще на посту их форму надел. В нагрудном кармане.
— Интересно.
Монетки были странными. Очень странными. Год 1983 и 1988. Буквы СССР квадратные, как на дореформенных, до 1961 года, монетах. Другое исполнение, другой стиль. Все другое.
— Ты на герб внимательно посмотри.
— А что? Вроде такой же. Хотя… Ни у кого нет старой денежки, сравнить?
— Можешь не сравнивать. Просто республики посчитай. Ленточки вокруг колосьев.
Димка наклонился к самому костру, вглядываясь в металлические кругляшки.
— Осторожно, ты так волосы спалишь.
— Так видно плохо. Их очень много, мелкие.
— Их действительно очень много. Их тридцать шесть.
— Не понял. Столько не бывает.
— Вот и мы не поняли. Целый час по двум монетам все по очереди считали. Их тридцать шесть, Дима. Тридцать шесть.
— Как это их может быть тридцать шесть? Их же пятнадцать. Или шестнадцать?
Женька почесал подбородок и. ухмыльнулся. Нанизал на прутик еще один гриб.
— Их пятнадцать. Их должно быть пятнадцать. Но их тридцать шесть.— Он зачерпнул деревянной ложкой печеного папоротника и аппетитно им захрустел. — О Господи. Куда же мы попали?
Передавали слабокислый, но погода есть погода. Хоть что-то да переврут — слабокислый почти не сушит кожу. Ивс поправил накидку и зашагал быстрее. Аккуратная асфальтовая дорожка тянулась от жилых корпусов к лаборатории; ни слякоти, ни грязи, ни листочка. Четкий разворот часового под лозунгом на входе, почтительные приветствия встречных биологов. Старший офицер, вышколенный взгляд, пароль, отзыв, пропуск. Еще один длинный забор — проволока в четвертом ряду проржавела, надо будет сделать замечание начальнику охраны. Выскочивший навстречу ординарец принял накидку и услужливо открыл дверь.
Объект четыреста восемь. Остров Хортица. Город Запорожье, Украинская ССР.
Ивс внимательно просмотрел результаты последних опытов и сводку рапортов по институту. В общем, все шло нормально. Основные разработки проекта продвигались даже с некоторым опережением графика. Только с базы «Алатау» пришло неприятное сообщение. Из лаборатории в тайгу сбежало одиннадцать единиц потенциального материала, еще не помеченных и не исследованных. Практически все, кого они тогда взяли в горах. То ли по халатности охраны, то ли по какому-то редчайшему стечению обстоятельств материалу удалось уйти в настоящий, полноценный побег, так что командир базы, задержавший, видимо, на какое-то время рапорт в надежде найти беглецов, все же подставил свою голову под топор.
Подробности пока неясны…
За водопроводной трубой одной из камер обнаружили таблетки ацетилсалициловой кислоты, что-то еще… Ключи, монеты… Как могло случиться, что у испытуемых в камере нашлись посторонние лекарства? Да еще аспирин, который явно улучшает защитные свойства нервной системы. Якобы значительная часть бежавших обладала повышенной сопротивляемостью к сигма-волнам. Хм. Будет сопротивляемость, если санитары своих подопечных лекарствами снабжают. А наркотиков у них там случайно не было?
Ивс перелистал рапорт начальника смены и решил, что с этим вопросом обязательно надо будет разобраться подробнее. Это был первый случай побега из его лабораторий, и у Ивса на душе остался очень неприятный осадок. Если Семенов сумеет раздуть эту историю в серьезный скандал, а уж генерал постарается, у института и всего проекта могут быть большие неприятности.
Он покрутил в пальцах сигарету и раздраженно бросил ее на стол. Дважды нажал кнопку звонка, требуя информацию из ближайших корпусов института, находящихся собственно в Запорожье.
Сержант Белкина, старшая ночной смены, вошла без рапорта. Почтительно склонив каштановую голову, она подала ему стопку протоколов и образцы. Ивс кивнул, отпуская Белкину переодеваться, ночная смена давно закончилась, но та отошла за стеклянную перегородку, к своему рабочему столу и принялась бесцельно перекладывать какие-то бумажки. Несколько раз она, как бы случайно, выстрелила своими большими карими глазами в его сторону. Ивс, занятый работой, прекрасно видел ее детские уловки. Он их «не замечал». Покрутившись так несколько минут, Белкина заварила ему кофе— Ивс подозревал, что зерна она покупает сама, на черном рынке, но никогда не заговаривал с ней об этом, — подошла к нему почти вплотную, поставила дымящуюся чашку на стол и спросила подчеркнуто официальным тоном:
— Я могу идти?
Ивс кивнул, не отрываясь от бумаг. Белкина снова зашла за перегородку, с хрустом задвинула ящик своего стола и вышла. Ничего большего она себе никогда не позволяла. Девочка, влюбленная в своего начальника. Завтра у нее выходной, но завтра опять ничего не будет. Как и послезавтра. Никогда. Никаких романов на работе. Ни при каких обстоятельствах. Это было правилом, которое Ивс считал для себя обязательным. Она хорошая, симпатичная девочка, но пусть все останется как есть.
Он подошел к окну. Без Белкиной можно было чуточку меньше времени уделять бумагам и спокойно подумать, не опасаясь услышать лирический вопрос. За окном серыми лоскутьями хлестал дождь, оставляя на стеклах прозрачные, искажающие мир потеки. Тучи. Все небо в тучах. А ведь было время, когда Запорожье называли городом солнца и стали. Особый пропагандистский штамп, клише, визитная карточка города. Он прочитал об этом в старой газете. Целая кипа этих газет валялась у него в прихожей; однажды ему пришлось откомандировать двоих биологов на расчистку здания городской библиотеки, и он дал им специальное поручение. Много книг, очень много газет. Это не поощрялось, но Ивс обычно читал то, что хотел, а не то, что положено.
Климат с тех пор сильно испортился.
Пастух скалолазов не испугался. Когда Женька и Гера подошли к небольшой отаре овец, он сидел, нахохлившись, прикрыв глаза, чем-то напоминая старую больную птицу. Если только возможно представить себе птицу, сидящую скрестив ноги.
Вежливый Гера поздоровался первым. Пастух кивнул, но разговора не получилось. Он почти не отвечал. Никто из ребят не говорил по-казахски — десяток простейших слов, а русского пастух не понимал, или не хотел понимать. Отвечал он вообще неохотно, сдержанно, все время кивал и соглашался. Но ничего конкретного выудить из него не удалось. Из поселка он якобы ушел еще на прошлой неделе и солдат не видел. Стрельбы не слышал, нет, никогда стрельбы не слышал. Никакой. И два дня назад не слышал, да, слышал, как стреляли, но стрельбы не слышал. Он думал, что это охотники. «Пух-пух. Охотник». Часто ли здесь охотники кидают гранаты, он не знает, потому что взрывов он не слышал так же, как и стрельбы. А вот солдаты здесь давно, всегда были. Но он их не видел, никогда не видел, вообще не встречал. Потому что они здесь очень давно. Они хлеб привозят и уголь. Они у овец забирают, по одной. Здесь пастух несколько оживился — видимо, этот пункт отношений с армией ему не нравился, но уже через несколько секунд глаза его снова потухли и голос обесцветился — как выйти к железной дороге, он не знает, и где железная дорога, он не знает, и что такое железная дорога, он не знает. Крутолет надо лететь, крутолет. Вертолет, что ли? Что такое вертолет, он тоже не знает. А зовут его Расул. Это он знает. В этом месте пастух скорбно покачал головой, давая ребятам понять, что они не умеют разговаривать со старшими. Вежливый Гера поправил автомат и попросил хлеба. Глаза пастуха испуганно и злобно блеснули, и он сообщил, что не понимает, хотя не понять слова «нон» было невозможно. Тогда Гера наклонился к нему очень низко и прошипел по-русски:
— Дедушка, или вы сейчас же найдете нам покушать, или вы у меня очень быстро хлеб найдете.
Женька несколько оторопел от такой альтернативы. Фраза была сформулирована так, что разобраться в ней и русскому было бы тяжело, но что-то в интонации маленького злобного Геры, который до сих пор сильно хромал, видимо, прояснило ситуацию. Старик закивал, засуетился и принес из кустов вещевой мешок.
Им досталось три черствых лепешки, сушеное мясо, сухой соленый творог — кырт и две пачки зеленого чая. На прощание Гера взял полотняный мешочек с солью, спички и двух овец. Старик дернулся было вослед, но потом передумал и только прошептал что-то себе под нос. На его коричневом, круглом, сморщенном от старости лице появилось жалкое выражение. Обесцвеченные временем глаза часто заморгали. Женька, понимая, как нужны им эти несчастные овцы, в какой-то момент едва не передумал, столько безысходности было в каждом движении старика. Тот сам отделил овец от отары да еще и дал веревку. Затем снова нахохлился и сел на прежнее место у костра, всем своим видом выражая покорность.
