Александр Доставалов - По ту сторону
Сиреневый туман начинал потихонечку расползаться.
Мэй оглядывалась по сторонам. Глаза ее были еще пусты, но она уже оглядывалась. Какое у нее там было деление? Семь,.. А, семь и четыре десятых. Это мы быстренько… Фред скопировал новый узор и записал его. Браслет зажегся.
Он снял с погасшего уже экрана одеяло и улегся на кровать. Фред был просто неимоверно доволен собой.
Спать почему-то не хотелось. Обычно Фред в это время спал; после картинок всегда очень хотелось спать, он сразу шел к кровати, а иногда даже с кресла не вставал. Сейчас голова была ясной и почти свежей. Ни тени сна— так, некоторое желание лечь и расслабить мышцы. Фред с интересом наблюдал, как приходит в себя Мэй. Обычно от картинок освобождаешься медленно, как будто с глаз постепенно сползает пелена, и возникает желание спать. Конечно, телевидение — это очень полезно. Столько информации. Нужные, понятные вещи, всякие новости. Как недавно, про черепах. Можно весь мир посмотреть. Иногда немножко бывает про политику, в основном про стройки. Иногда про войну с нехорошими странами. Тоже интересно, как конструктор, всегда немножко по-разному. Только потом оно как-то забывается, ускользает. Вроде было важное, а потом уже не помнится. Звезды, галактики, морские ежи… И что-то в этом ежедневном пайке его раздражало. Безусловно, картинки вещь увлекательная, даже захватывающая, но Фреду нравилось быть не как все.
Он взял со стола новую карточку Мэй, подошел к окошку кухни и выкачал весь остаток чужого пайка оранжадом. Мэй уже смотрела на него, смотрела осмысленным, но диким взглядом— как на призрак. Первый стакан он выпил сам, вкусно причмокивая; отхлебнул немного из второго, затем, напившись, протянул остаток Мэй.
— Фред, это ты?
— Очень, очень умный вопрос. — Фред был в благодушном настроении. — Отвечаю. Да, это я.
— Погоди, как это? Ты меня не путай. Сегодня что? Ты же позавчера был. Как это может быть? И ночь, сейчас ведь ночь! Сейчас ночь?
Фред глубокомысленно посмотрел в окно. Оно было, конечно, пейзажем на подсветке, но смену дня и ночи лампы отражали. Он откровенно развлекался.
— Да, милая. Сейчас ночь.
— А почему же мы не спим? Господи, я совсем рехнулась.
— А кстати, милая. Почему же мы не едим?— Фред задумчиво растянулся поперек одеяла. — А потому, что ты еще должна мне пожелать спокойной ночи.
Утром Фред проснулся с непривычно ясной головой. Это было необычно. Как правило, ему требовалось время, чтобы согнать с себя мутное, болезненное оцепенение, чтобы встать, умыться и выпита черный тоник. Сегодня это оказалось практически не нужно, и чувствовать себя бодрым было очень приятно. Некоторое время он просто лежал, наслаждаясь четкостью собственных мыслей, затем решил найти причину этой четкости. Он был трезв, хорошо отдохнул, и думалось ему легко. Разбирая по косточкам собственное состояние, он вдруг понял, что уже много месяцев ему не удавалось войти в форму по утрам. Это его насторожило. Сегодняшний моральный подъем мог быть напрямую связан с тем, что он спьяну натворил вчера. Это уже ненормально. Здесь скрывалось что-то неприятное. Он повернулся и посмотрел на Мэй, которая тихо посапывала у него на плече.
Было еще очень рано.
Нет, то, что они спят вместе в будний день его не раздражало. Здесь неприятности не чувствовалось, наоборот, это ему нравилось. Да и вчера все было хорошо. Очень хорошо. Мэй очень старалась. Может, от этого он и чувствует себя таким бодрым? Вряд ли. Ему и раньше бывало с ней очень хорошо, иначе он бы просто не ходил к этой женщине. Но утро под ничего подобного не ощущалось.
Фред всерьез заинтересовался своим состоянием. Именно благодаря этой въедливости к мелочам он смог когда-то создать систему безопасного прохождения тестера. Джек по этому поводу называл его гениальным занудой. С первой частью определения Фред соглашался, а вторая ему не нравилась. Но сейчас не об этом. Стоп.
Ему не хотелось на работу. Ему не хотелось на работу! Не может быть. Точно. Ему абсолютно не хотелось на работу. Стоп. Так не бывает.
Фред встряхнулся и сел на кровати, бесцеремонно отпихнув в сторону Мэй. Та что-то буркнула, не просыпаясь, и перевернулась на другой бок. Фред ошалело глядел на нее, ничего не соображая, вернее, боясь сообразить до конца. Затем он встал, подошел к раковине и умылся. Засунул в кормовое отверстие кухни карточку Мэй и налил себе полный стакан черного тоника, еще немножко над ним подумал и пить его не стал.
Ему совершенно не хотелось на работу. Ему действительно совершенно не хотелось на работу. Более того, он предпочел бы на нее не ходить. Ему хотелось именно на нее не ходить.
Фред никогда не слышал ни о чем подобном. Ни Джек, ни Хью, да кого угодно взять — никто такого даже не рассказывал. Дикая, совершенно нелепая ситуация. Труд есть первая и основная потребность человека. Это знают все, знает каждый. Если бы это было возможно, люди работали бы по восемнадцать, по двадцать часов в сутки. Он сам не так давно мечтал об этом. Но при таком упоительном ритме человек быстро теряет форму, тело не выдерживает, не успевает восстанавливаться. Свобода человека в том, чтобы себя контролировать и сдерживать. Все это знают, абсолютно все. Свобода — это осознанно подчиняться графику и недельному распорядку.
Что же получается? Он что, действительно свихнулся?
Не похоже. Скорее, наоборот. Он сегодня в форме как никогда. Можно сказать, в идеальной форме. Может быть, в их ежедневном ритме что-то не так? Именно здесь некрыта неприятность? Что-то здесь, что-то очень близко. Решение было рядом и собиралось ускользнуть.
Стоп. Вот оно. Он же не смотрел вчера цветные картинки.
Не может быть. Здесь что-то не так. Что не так?
Что?
И тут его осенило. Все в голове Фреда как будто перевернулось и мягко встало на свои места. И более кошмарного решения он не получал в своей длинной, почти уже четырехлетней жизни.
Он чувствовал, что задача решена правильно. Это было особенно мерзко из-за профиля его собственной работы, но это было правильно. Это решение его не устраивало ни с какой стороны, оно его пугало, раздражало, бесило так, что несколько секунд у него не получалось даже просто достроить всю логику до конца.
Он не был человеком. Никогда не был человеком. Он был просто заводной куклой.
И все, что написано в письме, — правда.
Он был заводной куклой, которой иногда меняли и программу, и завод. Куклой, с которой можно было сделать все, что угодно. Все они были куклами. Мертвыми, механическими куклами. Или живыми? Живыми, на основе настоящих, бывших людей? Биороботами? Какая разница. Наверно, кукле тоже может быть больно. У него никогда не было кукол, но он знал, какие они. Откуда он вообще про них знал? У него никогда ничего не было, кроме его комнаты и компьютера. И еще Мэй. Хотя зачем ему Мэй? Не нужна ему Мэй, никто из этих идиотов ему не нужен.
Ой, как тошно.
Может, все-таки где-то ошибка? Впервые в своей жизни Фред начал проверять решение с лихорадочной надеждой на ошибку, но факты слишком прочно укладывались в логическую цепь. Заводной болванчик. Пусть так. Пусть все так и есть. Он робот. Биологический робот. Кукла из плоти. Игрушка с ключиком. Чья-то фишка, оловянный солдатик. И он даже не знает, чья и зачем. Ему не положено знать. Он хорошо дрессированное животное. Ему сообщают только приказы. А если он откажется их выполнять, его сотрут и из его тела сделают новую куклу, нового, послушного Фреда, как, видимо, и поступили с его матричным, который только и успел, что оставить ему письмо. Нет, хватит. Теперь хватит. Отныне он будет делать то, что хочет делать сам. Только это. Или хотя бы стараться изо всех сил. И если ему придется заводиться самому, он найдет способ заводиться. Он должен справиться. Иначе…
Иначе надо сегодня же перерезать себе горло.
ГЛАВА 12
Димка спал, угревшись на утреннем солнышке. Ирина тихо поднялась и вылезла из их убежища.
Сразу стало холодно.
Зябко поежившись, она спустилась к ручью. Нависающие ветви кустарника уже пожелтели, под ногами стлались свежие, недавно опавшие листья. Пока погода их баловала— третий день без дождя. Но не было теплой одежды, не было палатки, не было спальных мешков. Ирина продрогла и не очень хорошо себя чувствовала. При глубоком вдохе она начинала кашлять, а в дыхании появились какое-то сипение и глухой присвист. Очень хотелось съесть чего-нибудь горячего или хотя бы просто попить чаю. Хотелось домой, в тепло.
А еще ей все время хотелось отмыться. Она и до Димки спускалась сюда три-четыре раза в день.
Она понимала, что это не грязь, что это психологическое. Умом она это отлично понимала, но поделать с собой ничего не могла. Ощущение нечистоты разъедало ее почти постоянно. Изнутри. С того момента, как санитары заломили ей руки за голову и стянули их ременной петлей, с того кошмарного часа прежняя Ирина исчезла. И теперь она все время чувствовала грязь.
