Анна Овчинникова - Друг и лейтенант Робина Гуда
Две лошади. Два всадника. Возможно, два владельца толстых кошельков, золотых цепей, драгоценных перстней и богатой одежды — всего того, что так и норовит сгубить душу христианина, становясь между ним и Царствием небесным. Бели, конечно, этот христианин — не разбойник, которому сам Господь велел поддерживать равновесие между бедными и богатыми.
Аутло обменялись быстрыми взглядами; Дик Бентли зажал ноздри коню, чтобы тот не заржал. Локсли засунул парик за ремень и проверил тетиву лука. Он впервые натянул ее после нескольких дождливых дней, да к тому же оставил оружие в кустах, отправляясь к воротам Ноттингема. Не слишком хорошо, но, если повезет, влажная пенька выдержит пару выстрелов.
— Перехватим их у поворота. Дик, привяжешь конягу здесь, а ты, Вилл... Джон, стой, куда ты?!
Маленький Джон уже нырял в чащу.
— Пришла моя очередь поразвлечься, — бросил, он через плечо. — А вы ступайте-ка обедать!
Да, ступайте обедать, а если вам покажется неинтересным просто чинно слопать подстреленного Кеннетом оленя, напроситесь и вправду на обед к шерифу ноттингемскому!
Мне же совсем расхотелось есть, хотя последние несколько дней я мечтал о горячей жратве еще отчаянней, чем о горячей ванне.
Кажется, я дошел до ручки.
Дурацкий азарт, с которым я сначала участвовал в проказах аутло, испарился в тот достопамятный день, когда Робин пристрелил пленного мальчишку и нам пришлось волочь шесть мертвых тел к палисаду Папплвика. А остатки азарта прикончил месяц жизни, больше похожей на жизнь диких зверей, чем людей, и увенчавшейся гибелью Вильяма Скарлета. Но даже смерть Вилла, прошитого стрелой Томаса Лики, не помешала остальным аутло с глупой гордостью по-прежнему величать себя «вольными стрелками» и находить в ограблениях повод для забавы. Похоже, парни и впрямь уверовали в сочиненную Робином Гудом сказочку о вольнолюбивых хозяевах Шервудского леса, и, думаю, он уверовал в нее сам.
Вольные стрелки, ха...
Целый месяц мы не рисковали вернуться на поляну Великого Дуба, не говоря уж о Фаунтен Доле. От рассвета до заката, а порой и по ночам мы выслеживали двуногую добычу или сами путали след, при каждом удобном случае валясь отоспаться в наспех сплетенных шалашах или просто под грудой лапника, где сбивались в тесную кучу в попытке сохранить тепло.
Я уже почти привык к тошнотворному звуку, с каким стрела ударяет в человеческое тело, но сам так и не научился стрелять из «засидки» в спину врагу и не научился спокойно подставлять свою спину под чужие стрелы или арбалетные болты.
Лесная война редко ведется лицом к лицу — да; на ней, как и на любой другой войне, приходится убивать — да, с этими доводами невозможно было поспорить, но глас рассудка помогал мне здесь не больше, чем объяснения Робина Гуда, как надо стрелять из лука. Мои руки упорно не желали проделывать движения, нужные для того, чтобы послать стрелу точно в цель, а моя натура так же упорно противилась охоте на двуногую дичь. Мало-мальски полезным я оказывался только в редких рукопашных схватках, вроде той, последней, в которой погиб Вилл... Оставалось лишь удивляться, что война с лесниками стоила нам всего одной жизни. Робин объяснял это покровительством Девы Марии — но почему тогда Богоматерь отказала в покровительстве Виллу Скарлету, который был ничем не хуже нас, оставшихся в живых?
И почему Богоматерь не дала нам передохнуть хотя бы пару деньков после того, как закончилась охота на человека?
Едва с лесниками был заключен мир, как зарядили дожди, и во всем лесу, казалось, не осталось ни единой охапки сухих сучьев. Вскоре мы окончательно забыли, что такое горячая пища, травяные ванны и бритье — но при всем при том Тук продолжал сыпать латынью и распевать вирши голиардов, Аллан все так же сочинял песенки для своей малютки Рози, Дик и Статли не утратили колкой задиристости, а Робин Локсли использовал любую возможность, чтобы поразвлечься... Матерь Божья, иногда рядом с этими парнями я чувствовал себя старше самых древних шервудских дубов! И мне частенько казалось, что, подобно этим дубам, я глубоко врос корнями в здешнюю землю и никогда уже отсюда не вырвусь, никогда не увижу ничего, кроме лесных зарослей или убогих соломенных кровель близлежащих деревень, не говоря уж о возвращении домой. Остальные «волчьи головы», может, и ловили кайф от подобной жизни, но для меня свобода, ограниченная Ретфордом на севере и дорогой на Ноттингем на юге, была просто ловушкой, капканом, западней!
Не-ет, больше так не могло продолжаться, мне нужно было срочно найти выход из этого тупика, пока из «волчьей головы» я не превратился в настоящего вервольфа, отрастив волчьи когти, шерсть и клыки!
— Женщина, — прошептал Локсли у меня за спиной.
Статли и Тук уже заняли позиции по другую сторону дороги: Вилл — в развилке дерева, удобно опершись спиной о изогнутую толстую ветку, чтобы в случае необходимости мгновенно выстрелить из лука; монах с арбалетом встал за толстым стволом. Дика я не видел, но знал, что тот засел на одном из дубов по эту сторону Королевского Пути и тоже держит наготове лук.
— Женщина, — повторил Робин Гуд, тронув меня за плечо.
— Сам вижу, — сквозь зубы отозвался я.
Йоркширец что, считал меня слепым?! Мы находились в двенадцатом веке, в конце концов, а не в двадцать первом, в котором женщин порой бывало трудно отличить от мужчин... и наоборот. К тому же эту всадницу я узнал бы даже в полутьме. Когда она выехала из-под раскинувшихся над дорогой старых вязов, ее рыжие волосы замерцали всеми переливами костра, и пестрый сокол все так же гордо восседал у нее на руке. Только теперь помимо сокола компанию Катарине Ли составлял не широкоплечий громила с арбалетом, а худощавый, коротко стриженный, дочерна загорелый тип в потрепанном плаще, без доспехов, но с длинным мечом у бедра.
Норман.
Эту гнусную породу я научился чуять издалека даже с подветренной стороны. Ненависть саксов к захватчикам, столетие назад вторгшимся в Англию во главе с Вильгельмом Бастардом и с тех пор володеющим и правящим здесь, пропитала, казалось, сам воздух этой страны... Глухая, упорная ненависть, которая так и не перегорела за сотню лет и при первом же удобном случае выплескивалась в ругательствах, в презрительном передразнивании гнусавого говора чужаков или просто в тяжелом взгляде исподлобья.
Да, норман. И к тому же рыцарь.
Эту породу я тоже не любил. «Стричь» проезжавших через лес железнолобых было хлопотным делом: их мозги, похоже, не помещались внутрь тесных шлемов, поэтому они брали с собой в дорогу только мышечные рефлексы на уровне «руби-коли». Такие типы зачастую не способны были прислушаться к доводам разума в виде стрелы, воткнувшейся под ноги коню, или даже к более веским доводам в виде стрелы, ударившей в луку седла. И все-таки я не поставил бы на имущество нормана даже бутылочной пробки, следуй он по дороге один, без спутницы.
— Пойдем, Джонни! — снова шепнул Робин Гуд, потянув меня за рукав.
Я до сих пор не понимал, вправду ли Локсли не трогает женщин оттого, что видит в душе каждой из них частицу души своей небесной заступницы — Богоматери, или говорит об этом только в шутку. Я вообще зачастую не понимал, когда йоркширец шутит, а когда говорит серьезно; и уж тем более не мог понять, на самом ли деле он верит, будто сама Дева Мария покровительствует его безумствам. Да сейчас меня это и не интересовало.
Вырвав рукав своей камизы из пальцев вожака аутло, я молча шагнул из-за дерева, чтобы заступить дорогу Катарине Ли.
Думаю, я выглядел довольно устрашающе: лохматый, небритый верзила с длинной палкой в руках, с охотничьим ножом за поясом и рогом на боку. Меня трудно было принять за свинопаса или бортника, каких немало шлялось по Шервудскому лесу, да и серо-зеленая одежда с капюшоном успела получить в здешних краях широкую известность. Даже большие вооруженные группы путников обычно останавливались, стоило посреди дороги возникнуть одному из вольных стрелков, потому что все знали — где один стрелок, там и остальные. А молва увеличивала численность шайки Робина Гуда чуть ли не каждый день. В последней дерри-даун, которую Аллан притащил из Лакстона, говорилось уже о двухстах отборных молодцах, явившихся во всеоружии по первому зову охотничьего рога Робина Локсли!
Катарина не могла не слышать хотя бы некоторые из этих песен, но ни она, ни ее спутник при моем появлении и не подумали остановиться. Рыцарь в сером плаще воззрился на меня с равнодушным спокойствием, словно на колдобину на дороге, а от взгляда Катарины, будь в лесу чуть посуше, могли бы вспыхнуть опавшие листья.
Кажется, они оба вознамерились проехать сквозь меня... Только такой наглости и не хватало, чтобы волчья шерсть, уже начавшая отрастать у меня на загривке, мгновенно встала дыбом.
