Алексей Волков - Штык и вера
Новоявленная республика была изначально объявлена самой демократической в мире. Поэтому все решения вступали в силу лишь после единогласного и единодушного голосования.
Беда была в том, что и в правительстве, и в народе всегда находилась группа несогласных с очередным предложением. Приходилось каждый раз искать какой-нибудь компромисс, однако и он точно так же устраивал не всех. Поэтому ничего конкретного до сих пор принято не было.
Исключением являлось только само учреждение республики, но в деревнях, даже самых ближних, никто признавать ее до сих пор не спешил.
Что же касается юстиции, то само ее существование в свободной стране было поставлено под вопрос. Свобода не может быть ограничена никаким законом, с этим были согласны все. Прежняя полиция была физически уничтожена еще во время великой бескровной революции, созданная же взамен милиция была занята исключительно ловлей контрреволюционеров и людей, не признающих новую народную власть, а наведение порядка на улицах было возложено на самих горожан.
Армия была оставлена для защиты завоеваний революции и была представлена двумя запасными полками и школой прапорщиков. Как и государство, армия является самой свободной из всех, что когда-либо существовали в истории. Все приказы в ней становятся обязательными после единогласного утверждения всеми солдатами, и даже командные должности являются выборными.
Лишь в школе прапорщиков сохранилась прежняя дисциплина, и потому много раз поднимался вопрос о ее разгоне, только до этого никак не могут дойти руки. Или же дело заключается в начальнике школы полковнике Мандрыке, которого побаиваются все, включая правительство.
– Правильный мужик. Нога у него, как у меня, не гнется. Поранен еще на японской. Строг, крут, но справедлив. Своих в обиду никогда не даст, – высказал свое мнение о нем хозяин.
После получаса разговора картина в общих чертах прояснилась. Орловский не знал, насколько велика вероятность того, что местная анархия сумеет переродиться в нечто более путное, но что в противном случае она обречена, был уверен на сто процентов.
И все-таки хотелось увидеть все самому, почувствовать общую атмосферу города. Только сил на прогулку прямо сейчас не было.
Посиделки не затянулись. Дорога, последняя ночь, банька, выпивка оказали свое воздействие, и скоро путники мирно спали впервые за последнее время как люди, в кроватях и на чистом белье.
Когда голова Орловского коснулась подушки, у него было ощущение, что сон продлится бесконечно долго. На практике же вышло иначе. Хватило каких-то трех часов, затем Георгий поднялся и стал собираться.
Своего образа он по некотором размышлении решил не менять. В памяти были живы страшные картины расправ над людьми, чья вина заключалась лишь в том, что в прежней жизни они занимали чуть более высокое положение. И никто никогда не задавался вопросом, были ли они от этого счастливее и вообще как вели себя эти годы.
Облик солдата, напротив, не вызывал никаких подозрений. Серые шинели получили не меньшее распространение, чем городские пальто, и никто особо не приглядывался к служивому в прошлом люду. Форма вообще делает человека довольно безликим, тем более теперь, когда с фронтов хлынули миллионы бывших защитников Отечества.
Курицын предпочел остаться, поговорить со своим старым сослуживцем, и на прогулку Орловский направился один. Брать с собой винтовку он не стал, все-таки город был относительно мирным; маузер – тоже, но кольт привычно оттягивал карман, и эта привычная тяжесть действовала на Орловского успокаивающе.
При ярком дневном свете Смоленск выглядел получше, чем с утра. На улицах было довольно много народу, и никто не шарахался в сторону при виде одиноко идущего солдата.
Солдат на улицах, как и следовало ожидать, вообще хватало. Одеты все они были неряшливо, как принято в последнее время – нараспашку, однако многие из них даже носили погоны.
Ходили трамваи, и на одном из них Орловский подъехал ближе к центру с его старой крепостью.
Здесь публика имела более респектабельный вид. Нет, попадались и солдаты, и рабочие, и какие-то оборванцы явно без определенных занятий, но среди них можно было увидеть состоятельных господ, хорошо одетых дам, подтянутых офицеров. Только честь последним никто не отдавал.
В городе словно сосуществовали два мира, прежний и нынешний, но сосуществовали пока достаточно мирно, не особо интересуясь и почти не замечая друг друга.
Время от времени по улицам проезжали извозчики и автомобили с сидящими в них важными господами. Пару раз пронеслись до отказу наполненные солдатами и рабочими грузовики. Но в целом люди предпочитали ходить пешком, будто день был воскресным и дел ни у кого не было.
Несколько раз по пути попадались небольшие группы митингующих. Орловский ненадолго присоединялся к каждой, пытаясь определить, чего же они хотят.
Как оказалось, ничего особенного.
Какой-то весьма приличного вида господин рисовал перед своими слушателями открывшиеся в их жизни перспективы и обещал всем райскую жизнь.
В другой – желчный субъект, похожий на недоучившегося студента, твердил о засилье капитала и необходимости коллективного управления заводами.
В третьей – типичный земгусар пугал ужасами контрреволюции и призывал сплотиться всем как один вокруг правительства, днем и ночью пекущегося о народных интересах.
Каждый из ораторов говорил цветасто и пылко, словно открывал слушателям новые горизонты и истины. И толпа соглашалась с ораторами, шумно поддерживала их усилия, то и дело прерывая словесные потоки интенсивными аплодисментами.
Ничего нового для себя Орловский не открыл и посему покидал митинги достаточно быстро. Ему уже давно казалось, что за два последних месяца он наслушался речей на всю оставшуюся жизнь, и на душе становилось муторно от очередного словесного поноса.
Тут хоть не звучало бесконечное: «Долой!» – но и чего-нибудь позитивного обнаружить Орловскому не удалось.
Нет, призывы к светлому звучали постоянно, равно как и обещания, что жизнь будет намного лучше, однако мало ли кто что говорит? Никаких конкретных шагов не предполагалось, одна уверенность в дружной и плодотворной работе на благо новой страны, без всякого указания, в чем именно данная работа будет заключаться.
Люди же особо не задумывались над смыслом. Большинство вообще не имело привычки думать. Зачем, когда оратор от одной из партий доходчиво объяснит, почему черное – это белое, и наоборот? Было бы красиво и с должным убеждением сказано. Слово – оно с легкостью подменяет для многих реальность. Причем это касается не только доверчивых слушателей, но и самих говорунов. Более того, они первыми готовы уверить в любую чушь, лишь бы последняя выглядела эффектно, укладывалась в узкие затверженные догмы и без всякого труда (мозоли на языке не в счет) сулила бы им славу, власть и процветание.
Оставив позади болтунов и их слушателей, Орловский продолжал спокойно идти дальше.
В самом центре, как встарь, работали рестораны, синематографы зазывали прохожих посмотреть новые фильмы, фланирующая публика заходила в роскошные, по провинциальным меркам, магазины. Этим, хорошо одетым, не было никакого дела до того, что мир покатился под откос, случившееся пока еще не задевало их мелких сиюминутных интересов.
И это тоже было знакомо. Совсем недавно эти же самые холеные господа в земгусарских мундирах точно так же прожигали жизнь, и им точно так же не было дела, что судьба их Родины решается среди разрывов снарядов и треска пулеметных очередей.
Лишь вечерами они вовсю разглагольствовали о своем патриотизме, зарабатывая себе капитал. Лишь на фронт ехать не спешили.
Спасибо, что хоть не поздравляли противника с победой, как это было чуть раньше, в японскую…
Так, потихоньку, Орловский дошел до резиденции правительства. Оно расположилось в прежнем доме Городской думы, двухэтажном, с невесть для чего возвышавшейся высокой башней. Взад и вперед сновали люди, перед крыльцом стояли и сидели с полсотни солдат с двумя пулеметами, рядышком застыл броневик в окружении десятка легковых автомобилей.
Орловский постоял, помедлил, но в конце концов все же решился и пошел к парадному крыльцу.
Он ожидал проверки документов, каких-то вопросов, однако несущие охрану солдаты даже не посмотрели в его сторону.
В вестибюле было множество народу. Многие куда-то спешили с деловым озабоченным видом, зато другие, как и Орловский, толклись на месте, смотрели по сторонам, будто пытались понять: куда их занесло и что им здесь надо?
Что надо ему, Орловский знал, но вот куда с этим обратиться…
По словам Степана Петровича, первый гражданин по военным делам был человеком штатским, чей военный опыт ограничивался охотой на зайцев во время пребывания в ссылке, зато имевшим большой партийный стаж. Для реального руководства боевыми действиями он явно не годился, разве что мог распорядиться послать в Рудню карательную экспедицию, а то и заняться уговариванием солдат выполнить его распоряжение.
