Андрей Посняков - Перстень Тамерлана
– И нет его там, – скривился в ухмылке Ондатрий – пожилой хитроватый мужик, среднего роста, с явным брюшком, обтянутым черным полукафтанцем поверх синей, с узорочьем, рубахи. Борода на две стороны, картофелиной нос, взгляд бегающий, звериный. Ну точь-в-точь – кулак, как их изображали в старых советских фильмах, для полного сходства не хватало только картуза с лаковым козырьком и серебряной цепочки через все пузо. Впрочем, цепочка все же была, только не через пузо, а на шее – витая, толстая, точно – серебряная.
– В тую седмицу в чужую сторонку подался Семен со всей своей ватагой, – пояснил хозяин корчмы, не спуская настороженных глаз с посетителей.
– Жаль, – тяжело вздохнул Ефим. – Мы вон с дружем хотели к нему в ватагу пристать. Подзаработать, да и вон стражам воротным задолжали.
– Онциферу, что ль? – услыхав про стражей, переспросил Ондатрий.
– Ему.
– Ну Онцифер – мздоимец известный, уж своего не упустит.
– Да знамо дело, – кивнул скоморох и преданно заглянул прямо в глаза корчемщику: – Ты б нас покормил, Ондатрий. А мы потом заплатим.
– Заплатите, куда вы денетесь. – Хозяин корчмы усмехнулся. – Ежели сами ничего не запромыслите, укажу – как. Эй, Егорша! А ну, спроворь гостям капусты да сбитень не забудь…
Егорша – запыхавшийся паренек с испуганными глазами, самый младшенький из корчемной теребени, – оглянувшись на хозяина, метнулся было исполнять приказания, да отошедший от гостей Ондатрий ловко схватил его за рукав. Шепнул:
– Не спеши, паря. Капусту прошлогоднюю тащи, ту, что свиней кормим, а сбитень… не надо совсем сбитня, брагу принеси, с которой вы, стервецы, вчерась всю ночь у старого амбара блевали.
– Не пили мы той бражки, госпо…
– Неси, говорю. – Ондатрий с видимым удовольствием отвесил парнишке хороший подзатыльник, так что тот аж не устоял на ногах. Растянулся на грязном полу под смех посетителей, тут же вспрыгнул, поклонился да дальше побег, утирая кровь.
– Однако нравы, – покачал головой наблюдавший всю сцену Иван и тяжело задумался, обхватив голову руками. Вернее – попытался задуматься, никакие мысли что-то пока в башку не лезли. Напиться бы, что ли? Да, пожалуй, самая верная вещь. Ситуация такая, что без ста грамм явно не разобраться.
– Ефим, у них тут водка имеется?
– Чего?
– Ну… не сбитень, а что-нибудь такое, позабористей…
– Медовый перевар, что ли?
– Да хоть и его.
Скоморох хохотнул:
– А ты, я вижу, выпить не промах. Перевар ему подавай – губа не дура! – Он причмокнул губами и мечтательно вздохнул: – Я б тоже, конечно, от перевара не отказался. Да уж тут что хозяин подаст. Платить-то нам пока нечем.
– Так этот черт Ондатрий, кажется, обещал нам какую-то работу устроить?
– Именно, что черт! К дьяволу и его работы, – резко тряхнул головой Ефим Гудок. – Говоришь, ты с Угрюмова, а Ондатрия не знаешь! Работы его – татьба да мошенство, потом нам с тобой стоять на правеже, не Ондатрию. Нет уж, сами заработаем, мы ж с тобой скоморохи, не кто-нибудь! Эх, гудок бы найти… Ты на чем играешь?
– На бас-ги… Тьфу ты – на гуслях.
– Тоже неплохо.
Прибежал корчемный отрок, Егорша. Бросил на стол перед беглецами черствую лепешку да миску с каким-то неаппетитным серо-коричневым месивом, поставил пару кружек с обгрызенными краями, поклонился:
– Ешьте, пейте, гостюшки!
Постоял, просительно поморгав глазами.
– Не стой, паря, – разуверил его Ефим. – Нет у нас пока ничего и подать тебе нечего.
Обиженно фыркнув, отрок испарился.
– Капустка! – подмигнув Ивану, Ефим захватил из миски пальцами изрядный кусок месива и, запрокинув голову, положил его себе в рот. Зачавкал:
– Вку-у-усно.
Раничев брезгливо понюхал принесенную служкой капусту, попробовал на язык и сразу же выплюнул:
– Ну и гадость эта ваша заливная рыба!
А вот напиток – судя по всему, это была медвяная брага – Ивану неожиданно понравился. Пахучая, забористая, резкая. Изрядно ее было в кружице – литра два, не меньше.
– Вот, помнится, в детстве, было такое вино – «Плодово-ягодное», – опростав полкружки, довольно промолвил Раничев. – Как сейчас помню, девяносто восемь копеек стоило, еще портвейн был, «тридцать третий», по вкусу – ну в точности как эта бражка. – Фима, у них еще там такая бражка есть, а? – Иван быстро хмелел, еще бы, на голодный желудок да выпить больше литра! К тому ж он и с самого начала собирался напиться, ну а как тут не напиться, когда… когда… Что же, черт побери, произошло-то?
– Ефим, мы где?
Скоморох осоловело взглянул на него; видно, и на него подействовала брага:
– В корчме… у этого… у Ондатрия.
– Ах, в корчме… А где дичь?
– На дичь у нас гривен нет, друже! И так в долг гулеваним.
– Эт-то плохо, что в долг, – икнув, поддержал беседу Иван. – А почему в баре музыки нет, а? Ну вот скажи мне, почему? Бармен, эй, бармен!
Мальчишка с кружками – кажется, Егорша, – не поворотив нос, пробежал мимо. Помнил, змей, что нет у них пока денег. А раз нет, так чего подбегать?
– Х-хочу м-музыки! – не унимался Раничев. – И этих, как их, женщин. Чего это в баре никаких девчонок нет? Он что, для «геев», что ли? Фима, ты зачем меня в «голубой» бар привел, шельмец этакий?
– Тихо, тихо, друже, – утихомиривал его Ефим. – Неровен часть, зайдут стражники.
– Какие, на фиг, стражники? Мы с тобой сами себе стражники. И что ж тут музыки нет? Самим спеть, что ли? Интересно, есть у них тут к-караоке? Эй, бармен, бармен! Подь сюда, харя косорылая. Скажи ему ты, Фима. Скажи, нечего харю кривить и н‑на музыке экономить, иначе, иначе я его в ОБЭП сдам, у меня там приятель между прочим…
– Пошто буянит? – Подошедший хозяин вопросительно взглянул на более трезвого Ефима. – Иль умаялся, сердечный?
– Не умаялся! – Раничев хватанул кулаком по столу, где-то в глубине души ощущая себя последней свиньей – никогда раньше он еще до такого состояния не напивался, хотя, что греха таить, бывало, конечно, всякое.
– Не умаялся! – Он поднялся с лавки, направляясь к хозяину корчмы. – Песен хочу, понял, ты?
Корчмарь опасливо попятился, на всякий случай подзывая служек. Потом, подумав, махнул рукой: мол, хочет, так пускай поет, жалко, что ли?
– У беды глаза зеленые, – затянул Раничев приятным, хорошо поставленным голосом. – Не простят, не пощадят…
Спорившие о чем-то мужики за соседним столом притихли. А Иван не унимался – исполнив песню, дурашливо поклонился, не замечая, как по знаку хозяина корчемный отрок Егорша заново наполнил кружки пахучей медвяной брагой. Тут и Ефим не удержался, с криком «Скоморохи мы али нет?!» велел хозяину притащить ложки, застучал об ладонь, об колено, через плечо да по столу, вскочил с лавки – да вприсядку – эх, раззудись плечо!
Рядом с ним тут же оказался Раничев, забыл и про плечо раненое:
– Эх, раз, да еще раз, еще много-много раз!
Тут и остальные мужики – а чего зря сидеть-то? Опростали кружки да тоже в пляс, да с топаньем, да с прихлопом, да с пересвистом.
Хозяин корчмы мигнул теребени – те засуетились, забегали, таскали из погреба бражку, да что там бражка – уж и до перевара дело дошло.
На торгу засобирались молодые ребята – артельные – кто-то прибежал, крикнул:
– Слышьте, у Ондатрия в корчме гулеванят! Дюже как весело.
Побросали артельные работу – некоторые и возы недогрузили – да в корчму, к Ондатрию. А там уж и пляски, и песни и на ложках игрища – веселуха, заходи, коль не трус. Ну трусов среди артельных не было – за вечер полполучки пропили. Кой-кто из хозяев-обозников за ними в корчму бросился с оглоблей да с палками – а ну выходь, грузить-то кто будет? Никто, конечно, не вышел, а корчму громить обозники опасались – про хозяина-то, Ондатрия, всякие слухи ходили. Ограбят потом обоз, ну его, Ондатрия этого, к ляду. Плюнули обозники да повернули обратно – ужо возы и сами догрузят, чай, молодые возчики имеются, только присматривать за ними надоть, как бы тоже в корчму не сбежали, собаки!
Сколько длилось веселье, Раничев не помнил – к стыду своему, напевшись да поплясав, уснул прямо на столе, положив голову на руки. Не чувствовал даже, как понесли его корчемные, за руки за ноги поволокли было в горницу…
– Куды! – зыркнул на них Ондатрий. – Во двор несите, соломки киньте, да хоть там, за амбаром, где вчерась блевали, моей брагой упившись.
– Да не пили мы, батюшка!
– Что? Ах не пили? А не ты ль, Егорша, поутру водицу в колодце прям из ведра пил с жадностию? А?! Н-на получай! Вот тебе, вот…
– Пощади, батюшка!
– Кот поганый тебе батюшка! Н-на, получи, гад премерзостный, н-на!
Окровавленный Егорша еле вырвался из объятий мстительного хозяина корчмы. Подбежав к колодцу, умылся, вытер лицо соломой, постоял немного – вроде унялась юшка – обратно в корчму не пошел, испугался, прикорнул тут же, за амбаром, на соломе, подстеленной для гостей-скоморохов. Те – упившиеся в дупель – уже давно храпели там, упершись ногами в навозную кучу. Хозяйский пес Агнец – огромный клыкастый кобель сивой масти, подбежав, принялся было лаять, да принюхавшись мотнул головой и, заскулив, убежал прочь. Чего зря лаять-то? Что он, питухов не видел?
