Евгений Красницкий - Отрок. Богам — божье, людям — людское
— Погремушка ты, а не волхва, и никогда тебе волхвой не быть! Даже из собачьей клетки выбраться не можешь, так и подохнешь в ней, сучка! А я тебя на куски порежу и псам скормлю!
Мишка, выйдя из кратковременного ступора, уже хотел вмешаться, как вдруг в Юлькином монологе мелькнуло его имя, вернее, кличка:
— … сдохнешь и Лис о тебе даже не вспомнит, не нужны ему дуры сопливые! Он на тебя и не смотрел никогда, это ты крыса Велесова…
Удивиться Мишка не успел, потому что его тут же отвлекло другое, не менее удивительное событие — Савва дергал его за рукав и силился что-то сказать:
— Ы-ы-ы, ы-к-к…
Только тут до Мишки дошло: к Савве вернулся голос! Он еще не мог ничего членораздельно произнести, но голос был! Тихий, сиплый — голосовые связки, после долгого молчания нормально работать отказывались, но голос вернулся! И в этот момент Мишку словно что-то толкнуло под руку. Он схватил Савву за плечо, развернул лицом к Юльке и закричал:
— Савва, Красаву твою обижают! Красаве плохо, помоги ей. Слышишь? Красаву спасать надо!
— Кх… К’а-ава! К’а-ава!
Савва сорвался с места и кинулся на Юльку. Та, чуть не упав от внезапного толчка, бешено обернулась и увидела Мишку. Его появление, видимо, оказалось для нее совершенно неожиданным, она даже не сразу стала защищаться от слабых, но частых ударов кулаков Саввы. Что там происходило дальше, Мишка смотреть не стал, а открыв дверь вольера, принялся ловить мечущуюся Красаву. Поймал только со второго раза, вытащил наружу и прижал к земле бьющееся девчоночье тельце. Оглянулся на Савву с Юлькой, там баталия была в самом разгаре — пацан вцепился обеими руками в Юлькин пояс, на котором висело сразу несколько мешочков с разными лекарскими надобностями, и тащился по земле следом за пятящейся лекаркой, норовя укусить ее за руки, которыми она пыталась, попеременно, то ударить, то отодрать от себя защитника Нининой внучки.
— Юлька! — Заорал Мишка — Ты-то хоть в разум приди! Совсем сдурели все, идиоты!
Бесполезно. Никто его не слышал. Савва, надо полагать, воображал, что бьется насмерть с неким чудовищем, покусившимся на его… черт его знает, кем для пацана стала за это время Красава? Юлька, способная без труда «отключить» и более сильного противника, бестолково отбивалась от вцепившегося, как клещ, слабенького парнишки. Красава перестала биться, словно пойманная птица, но в себя не пришла, ее сотрясала крупная дрожь, зубы были стиснуты, глаза крепко зажмурены.
Весь этот сумасшедший дом надо было как-то прекращать, пока на нечленораздельные вопли Саввы не стал собираться народ. Легче всего, видимо, было привести в себя Юльку, которая просто-напросто растерялась от неожиданного появления Мишки и Саввы. Сидя верхом на лежащей ничком Красаве, Мишка снял с себя пояс с подсумками и запустил его в Юльке в ноги. Юная лекарка запнулась, потеряла равновесие и уселась на землю. Савва тут же боднул ее головой в грудь, но Юлька, каким-то змеиным движением ухватила его за шею и парень почти сразу обмяк.
Переключив внимание на Красаву, Мишка не нашел ничего лучше, чем отвесить ей несколько звонких пощечин. Подействовало. Нинеина внучка резко втянула воздух сквозь сжатые зубы и попыталась сесть. Мишка не стал препятствовать, лишь придержал Красаве руки и заорал ей прямо в ухо:
— Очнись, Красава! Савва заговорил! Ты его вылечила, слышишь, Красава? Ты Савву вылечила, к нему голос вернулся!
Красава коротко простонала и принялась вырываться, Мишка выпустил ее руки, схватил за плечи и как следует, встряхнул.
— Глаза-то открой! Все уже, все! Никто тебя больше не обидит, ну-ка, посмотри на меня.
Красава послушалась, открыла глаза, которые тут же начали наполняться слезами.
— Мишаня, она меня… — продолжение фразы утонуло в рыданиях.
Тут все было в порядке, раз слезы, значит, отпустило. Мишка поднял голову и глянул на Юльку и Савву. Пацан лежал неподвижно, видимо в обмороке, а Юлька, что-то зло шипя сквозь зубы, по одному разгибала пальцы Саввы, сомкнутые на ее поясе.
— Ну что, Перуница[8], великую победу одержала? С детишками справилась!
Слава тебе, дева грозная!Ликом прекрасная, богоподобная,В прах всех врагов повергающаяМощной десницей божественной!Блеск твоих крыльев серебряных,Взор твоих глаз, что как яхонты,Смертью грозят недостойному,В трепет ввергают несмелого…
— Трепач! — Юлька зло зыркнула в сторону Мишки и снова опустила глаза к поясу. — Скоморохом тебе быть!
Но возжигают ониПламя отваги у воинов,Но поселяют ониСладкую муку любовнуюВ сердце того, кто с достоинствомИмя несет мужа честного…
— Балаболка! — Юлька наконец освободилась и поднялась на ноги.
Стоя над телом поверженным,Славу поешь ты делам его:Подвигам, битвам, свершениям.Душу приняв мужа честного,Ты по пути яснозвездномуВ Ирий пресветлый…
— Да заткнись же ты, аспид! Ты хоть знаешь, что тут было?
— И знать не хочу! Перед тобой двое больных лежат. Ты лекарка или коза на выпасе?
— Эта мочалка…
Это было серьезно! Юлька не отреагировала на, казалось бы, неотразимый прием — призыв к исполнению лекарских обязанностей. Хочешь не хочешь, пришлось применять недетские средства:
— Даже и не знал, что ты так хороша, когда сердишься! Прямо глаз не отвести!
— Трепач… — вне всякого сомнения Юлька слышала подобное в свой адрес впервые в жизни. — И что в тебе девки находят? Морда шпаренная, руки-крюки, язык, что помело…
— Правда твоя, Юленька: неказист… но твоей-то красоты нам на двоих хватит, даже еще и останется!
— Да ну тебя!
— Нет, правда, Юль! Недаром же мне про Перуницу вспомнилось!
— Вот еще… выдумал…
Юлька вырвала руку и чересчур суетливо склонилась над Саввой, приподняла ему голову, оттянула веко.
— В лазарет его! Надо присмотреть, когда в себя приходить начнет. — Не глядя на Мишку, сухим деловым тоном распорядилась лекарка. — Голос-то вернулся, но… всякое может быть.
— Сейчас, Юль… только мне двоих не утащить. Ничего, сейчас организуем!
«А вы-то чего засуетились, сэр?»
— Погоди, Юль, а с Красавой что?
— Ничего. Поревет, поревет и успокоится. Впредь наука — с лекарками не вздорить!
Мишка сунул в рот пальцы и вполсилы, чтобы не будоражить весь гарнизон крепости, высвистал сигнал «ко мне». Почти сразу из-за угла вышел наставник Прокопий — не старый еще мужик, бывший ратник, перешедший в обозники после потери правой руки.
— Чего это тут у вас? — Недоуменно спросил Прокопий, обводя взглядом «поле битвы». — Михайла, это ты звал?
— Я, дядька Прокоп. Видишь: двое болезных у нас — мне одному не утащить. Возьми Савву, отнеси, куда лекарка покажет.
— Угу. — Прокопий одной рукой подхватил Савву с земли и, осторожно придерживая крюком, заменявшим ему кисть правой руки, взвалил на плечо. — Показывай, девонька, куда нести
Конечно, хорошо было бы выяснить, что тут произошло, из-за чего сцепились Юлька с Красавой, и как Красава оказалась запертой в собачьей клетке, но Мишка, еще из ТОЙ жизни, вынес железное правило: ни при каких обстоятельствах не встревать в женские разборки (неважно, девичьи или бабьи). Столь же неукоснительно он следовал и другому правилу: никогда не обсуждать одну женщину в разговоре с другой. Здесь, правда, были не женщины, а девчонки, но девчонки, ох, какие не простые. Сработало и третье правило — удивить, значит, победить. Юлька ожидала от него чего угодно, только не комплиментов, да и не знала она, что это такое.
Мишка вдруг почувствовал, что краснеет. Ощущение было такое, словно обманул маленького ребенка. В сущности, Юлька была абсолютно беспомощна против примененного Мишкой метода и, хотя он не сказал ей ни слова неправды, но почувствовал себя исключительно погано — говорил-то он искренне, но если бы не необходимость, произносить это вслух ему бы и в голову не пришло.
«Мда-с, досточтимый сэр, сколь бы юным ни было нынешнее вместилище вашего сознания, а годы есть годы! Где юношеский трепет, где «обильные страстные речи» и прочие благоглупости, лезущие наружу помимо воли? Где, наконец, позвольте вас спросить, «взгляды, так жадно, так робко ловимые»? Рассудочность, расчет, взгляд стороннего наблюдателя… А Юлька-то, вспоминать будет каждое слово, повторять про себя, думать всякое девичье… Стыдно-то как!»
Мишка поднял на руки Красаву, отметив, между делом, что левая рука, хоть еще и побаливает, но работает нормально, и понес ее к дому Алексея. Плач Красавы постепенно затих, перейдя в редкие всхлипывания, Нинеина внучка обхватила Мишку за шею и неожиданно поведала:
