Механизм времени - Андрей Валентинов
Склонила голову, благодаря за участие.
Удар был рассчитан на быка. Хорошо, что она стоит ниже обманщика. В пах, в «нефритовый жезл», кулаком — чтобы наверняка, сразу. Пусть туша, захлебнувшись воплем, лавиной сползет вниз, по ступенькам, к храпящему во сне консьержу. Пусть тому привидится поверженный местный божок Го Ли-аф на ложе из пионов!
Вэй Пин‑эр, дочь наставника императорских телохранителей, все рассчитала точно. Она не ошиблась, просто чуть-чуть опоздала — на полвздоха, на взмах ресницами. Гора успела повернуться — тоже еле-еле, самую малость, но этого хватило. Удар пришелся в бедро. Били не человека — быка, но гора устояла.
Колыхнулась, гудя с искренней заботой:
— Не ушибли руку, фроляйн? Мы не успели предупредить… Наши кости очень-очень твердые. В этом нет нашей вины, это все проклятые врачи, не к ночи будь помянуты. Мы не представились, извините. Называйте нас Ури — это, конечно, прозвище, но из-за мерзких докторишек…
Если бы Пин‑эр не торопилась, она зарычала бы. Завыла, вскинув голову к мрачному, утонувшему во тьме потолку. Бой утратил смысл. Чудище по прозвищу Ури можно победить. Гору можно срыть, пробить в ней туннель, прорваться… Но драгоценные яшмы-секунды растрачены впустую. Поздно!
Кто убит — убит. Кто ушел — ушел.
Оставалось одно — вернуться на площадь, к друзьям, неся тяжкий груз поражения. Там она нужнее. Но сперва — поклониться горе.
Спасибо за науку.
Возле столиков — откричали. Парижан, как и любых других горожан, легко испугать пальбой. Но — и в этом отличие от «любых других»! — очень ненадолго. Слишком велика привычка. Здесь стреляли с завидной регулярностью. Кровь на мостовой никого не удивляла. Два года тому под пушечный лай свергли короля Карла, шесть месяцев назад Национальная гвардия разрядила ружья в мятежную толпу. Говорят, на днях намечается очередное побоище. Дикари-инсургенты из социалистических «секций» грозятся Париж дотла спалить — в прах, в пепел!..
…Неужто весь? И Лувр не пожалеют? Весь, уверяем вас! С Буа де Булонь. А тут — шесть пуль, ерунда. Хорошо, мадам-месье, один раз вскрикните: «Ай!» Для слишком впечатлительных: два раза — «ой!». И хватит. Живы? Живы!
— Полици-и-я-я-я-я!..
Стражи порядка гуляли где угодно, только не здесь. Как и врач — к которому тоже взывали, хоть и с меньшим пылом. Пострадали, не считая разбитых окон, двое. Смешно сказать! — двое. Очень подозрительный иностранец и…
Женщина лежала без движения. Дышала — кровь пузырилась на губах, искаженных болью. Пальцы с длинными, ярко-красными ногтями царапали грязный булыжник. Скрип — ужасный, доводящий до истерики.
— Доктора! Доктора-а!
Время текло из вскрытых жил. Зеваки, видавшие виды, в мыслях сочиняли восхитительно-страшные байки. «…На моих глазах, бедняжка!.. простонала напоследок и угасла, как свеча. Красавица…»
— Помогите, князь!
Одной рукой Эрстед пытался затянуть узел самодельной повязки на ране. Не получалось. Волмонтович без лишних слов взялся за концы тряпки, потянул. Есть! Сломанная кость мозжила, в висках набатом стучала кровь. По телу катился озноб — авангард грядущей горячки.
— Что с ней?
Отвечать князь не стал ввиду полной очевидности ответа. Сейчас его занимало совсем иное. Они в ловушке — в каменном мешке, под небом, желтым от фонарного газа. Надо уходить — немедленно, бегом, не тратя времени на умирающую даму, которой нужен не врач, а священник.
Тем более, ни врача здесь, ни кюре.
— Я… Я посмотрю.
Эрстед хотел склониться над раненой, но князь не позволил. Вернул на нос чудом уцелевшие окуляры; прислонил к столику трость, бесполезную в данном случае. Присел на корточки рядом с женщиной в маске.
Коснувшись шеи — там, где синел ручеек вены, — он ощутил ровный, еле заметно пульсирующий холод…
— Добро пожаловать домой, братец!
Черные губы взорвала усмешка. Пальцы, изящные и тонкие, сжали руку князя. Вцепились в запястье — не отодрать! — красные ногти. Волмонтович вздрогнул, словно его обожгло пламенем, рванулся назад; поднял вторую, свободную, руку, защищая лицо. Но удара не последовало. Пальцы-клещи усилили нажим, ослабели, разжались; отпустили…
Сгинули.
Осталась лишь боль от нелюдского захвата.
Боль осталась, но что‑то исчезло. Князь попытался сообразить, что именно. Не успел. Порыв ледяного ветра взметнул ночь, как осеннюю листву. Женщина вскочила — бурая корка на лице, вечернее платье испорчено, пронзено шальной пулей напротив сердца. В пальцах, будь они прокляты, — браслет.
Тусклый блеск.
— Я положу этот алюминиум тебе в гроб, братец-дурачок. До встречи!..
Пин‑эр вновь опоздала, замешкалась — второй раз за эту безумную ночь. Китаянка набегала от дома, видела, знала, как сбить куан-ши с ног, если не удастся сразу вырвать у нее добычу… Нет, зря, все зря! — узкое, змеиное тело ввинтилось в небеса, зимний вихрь смел с булыжника пыль, грязь, кровь…
— До встречи, сестренка! — шепнул, дрожа от ненависти, Волмонтович. — До скорой!
— Браслет! Что с браслетом?
Эрстед опустил пистолет. Куда стрелять? В кого?! Разве что пустить пулю себе в лоб. Он сглупил, попал в ловушку — мальчишка! щенок!.. ученик. И сам едва не погиб, и спутников подставил.
— Сломала, — князь глядел на опустевшее запястье, качал головой. — Замок сломала, двумя пальцами. Сильна, курва! Я… Я ранен, Андерс.
— Вылечим! Казимир, ты же знаешь…
— Я очень скверно ранен. Ее кровь смешалась с моей. Боюсь…
На тыльной стороне ладони кровоточила не рана — глубокая царапина. Ногти прорезали кожу, чужая кровь залила руку. Со стороны взглянуть — пустяк, безделица. Промыть водой, залить спиртом. Но Эрстед даже не попытался спорить. И успокаивать друга не стал.
Нечем.
3
Когда нет тем для разговора, поминай погоду.
Гере Торвен окинул взглядом горизонт, затянутый тучами. Кажется, до грозы недалеко. Свинцовая вода в мелкой ряби. Стылый ветер, низкое небо валится на голову. Июнь называется!
— Обсерватория обещала «ясно, без перемен». Говорят, у англичан принят закон о смертной казни за неверный прогноз. А я еще думал: что у них есть хорошего, кроме пудинга?
— Ага…
Ответ Эрстеда не удовлетворил Зануду. Помощник гере академика слишком любил порядок. И логику. Живи Торвен в средневековой Окситании, по примеру трубадуров объявил бы ее своей Прекрасной Дамой.
Дама была недовольна паладином.
— Не сходится пасьянс, полковник. Если и впрямь Филон начал войну — вас бы уже похоронили в Париже. На кладбище Монпарнас, с оркестром, с грудой цветов. Ты лег бы первым. Выходит, Филон не бил? — по носу щелкнул, для памяти.
— Филону не нужен мертвец, дружище. Ему нужен подранок — чтобы привел к гнезду. Об Эльсиноре он, скорее всего, не знает. Вернее, о начинке нашего Эльсинора… Да, лучше бы мы не появлялись в Дании. Но нам не оставили выбора. Князь умирает; мы, считай, опоздали.
Гере Торвен переглянулся с Прекрасной Дамой. Логика сокрушенно вздохнула.
— Князю требуется врач, полковник. Врач — а
