Бро - Валерий Петрович Большаков
А ведь есть же еще родные Марлена… Хотя, нет. Он писал для меня, но скупо — отец неведом, а мать померла, когда малолетний Марик в детсад пошел. И его тоже дед с бабкой воспитывали, обоих на кладбище за суборью похоронили… Кого тут искать?»
Уж больно у нас биографии схожи, перепутать можно…
Дед помер, когда я в Москве учился, на втором курсе. Не забуду, как баба Аня суетилась, поминки устраивала, а глаза у нее пустые-пустые… Через год и бабушки не стало. Уже я сам устраивал печальный ритуал — и столовую автобазы снимал на «спецобслуживание», и вечно пьяным лабухам водку раздавал, крест сварщику с Ремзавода заказывал…
«Но самое пугающее — одно лицо у наших мам. Так не бывает. Что-то здесь не то… Знать бы, что именно. А если…»
Наверное, жители окраины вволю нахихикались, следя за траекторией моего движения. То плетется по волнистой, то застынет, будто осаженный, и глазами лупает…
Я сглотнул всухую.
«А если у нас с Марленом одна и та же мать?»
— Да что за дурость?! — зашипел я вслух. — Осокин родился в тридцать девятом. Меня мама родила в тридцать. Если представить, что и Марлена родили в том же возрасте… Господи, да о чем я думаю?! Моей маме было под девяносто? Совсем уже, что ли?!
Озлившись на собственную глупость, я резво зашагал, и вскоре вдоль улицы потянулись магазины — «Продукты», «Промтовары», «Овощи», «Хлеб»…
Но одна цепкая мысль засела в голове накрепко.
— Марлен!
Галку в новом синем платье сразу и не узнать.
— Привет! — изобразил я радушие. — Что, «Волгу» в лотерею выиграла?
— Нет! — засмеялась Горбункова. — Вот!
Она торжественно сунула мне газету.
— «Комсомолка», что ли? — пробормотал я.
— Свежая! — подтвердила девушка, приплясывая от возбуждения. — На четвертой! На четвертой!
Я глянул на четвертую. Моя статейка заняла строк сто, зато фото Катюшки раскатали на четверть страницы. Смотришь на девчонку, и губы сами растягиваются в улыбке.
— Напечатали все-таки, — вывел я глубокомысленно.
— Да! Да! — восторженно запищала Галинка.
Я по-дружески притиснул ее за худенькие плечики.
— Ну, и ладно! — обычный благодушный настрой возвращался ко мне, залечивая ссадины памяти. — Пошли, обмоем!
— Чаем? — утвердительно произнесла девушка.
— А чем же еще? — комически изумился я. — Не коньяк же хлестать!
Галя весело засмеялась, а вот мне пришло в голову, что хряпнуть грамм сто — идея очень даже здравая…
* * *
Ближе к вечеру я расстелил на кухне несколько газет, и достал ножницы. Стричь самого себя я умел, но пользовался при этом машинкой. Пора бы уж… Зарос.
Но сначала удалим вот эти пряди, закрывающие уши. Косить под рокеров не будем, у нас иная мода…
Черные клочья упали на вчерашнюю «Правду» с «Известиями». Для ДНК-анализа хватит. Не знаю уж, когда меня снова забросит в будущее. Может, и никогда. Ну, а вдруг?
Я улыбнулся. Все эти разговорчики — пустопорожние, лишь бы успокоить трусливую натуру. Но вот в глубине души кристаллизовалась твердая уверенность — вернусь обязательно. Иначе просто не может быть.
Ладонью сметя волосы, я собрал их в баночку из-под диафильма. Закрыл крышечкой и замотал в кусок полиэтилена. Подварим концы утюжком… Через бумагу, чтобы не налипла горячая пластмасса… Вот так. Вполне герметичная упаковка…
Капсула времени.
Понедельник, 1 мая 1967 года. Утро
Приозерный, улица Ленина
Живучи в «постсоветскую» эпоху, родившись после развала отчей сверхдержавы, я связывал Первомай с огородом. Праздник же! Стало быть, пора картошку сажать. Самое время в наших-то черноземных краях.
В лето пятидесятое от Великой Революции тоже об этом не забывали. Но первым делом — демонстрация трудящихся.
Перед скромным зданием горкома, без фронтонов и пафосных колоннад, выставили трибуну, по-простому обтянутую красным кумачом. Повсюду полоскали знамена, трепетали пучки флажков, а с каждого столба гремели серебристые раструбы динамиков, заряжая население бодрой, жизнеутверждающей музыкой. И народ радовался — глубинка, не избалованная зрелищами, охотно встречала Первомай.
На улице было людно, лишь часам к десяти разобрались, где колонны, а где зрители. Малышня радовалась больше всех — скакала, кричала «ура!» или горько плакала, когда лопался воздушный шарик.
Первыми промаршировали заводчане — от улицы Горького до улицы Гоголя. Ремонтный, сахарный, молококонсервный… Автобаза, труженики полей, школьники…
С трибуны кричали здравицы, да призывы, а демонстранты дружно ревели алаверды. Праздник же!
Один я вкалывал в поте лица — бегал с фотоаппаратом, запечатлевая для истории и газеты международную солидарность трудящихся.
— Ма-арик!
Мои губы поневоле сложились в улыбку — Аленка летела навстречу с детской непосредственностью, размахивая сумочкой. На каждом шагу ее крепкие груди подлетали мячиками, почти не удерживаемые ни тонким платьем, ни силой притяжения.
— Привет! — подружка вцепилась в меня, лишь бы затормозить. Я не удержался, поцеловал, и девичьи щеки тут же зарделись. — Ты что? Люди ж кругом!
— Аленка, ты прелесть!
— Смеется еще! — девушка попыталась надуться, но ничего у нее не получилось. — Марик, у тебя когда отпуск?
— С сегодняшнего дня, — ухмыльнулся я. — Видишь, отдыхаю вовсю!
— Да?! Значит, я правильно рассчитала! У меня тоже, аж до двадцатого. А, давай, съездим куда-нибудь? Давай?
— Давай! А куда ты хочешь? В Крым?
— Не-не-не! В Москву! Поехали? Я там никогда не была!
— Вообще?
— Ни разу!
Я в сомнении потер щеку.
— Да я не против, только… Хм… Места в гостинице там фиг найдешь…
— А вот и не-ет! — запела Алена. — Нам забронировали номер, как делегатам всесоюзной конференции… не помню уже, какой! В гостинице «Россия»! Знаешь, где это? Найдешь?
— Ух, ты… — я даже растерялся. — Ну, ничего себе… Это ж лучшая гостиница в Москве! Нет, правда, что ли?
— Правда, правда! — засмеялась девушка.
Я притянул ее к себе. Аленка стрельнула глазками в сторону — никто не видит? — и быстро чмокнула меня в губы.
— Это была моя мечта — съездить в Москву… — тихонько забормотала она, взглядывая на
