Дарья Кононенко - Ответ большевику Дыбенко
- Я- то пойду, только если кому приспичит - я не виноват.
Однофамильцы прыснули.
- А барышня кисейная еще и спрализованая? Ты пошевелись, а то лежишь бревном.
Паша с превеликим удовольствием показал Крысюку средний палец. Увы, он жеста не оценил.
- Ты б лучше пожрать принес, - Марчук-усатый сегодня еще не шарил по чужим курятникам и поэтому не позавтракал. И седой уже человек, а если у кого на постое - то все сожрет, и казанки повыскребает. У Марфы-кривой куры из-за него летать научились, пол-села сбежалось посмотреть. Неместный он, с какого-то города, где арбузы сплавляют. Ох, смеху было - сцепился с Шульгой, не понял, что такое кавун. Чуть до драки не дошло. И все равно - кавун в болоте не растет. И в лесу не растет. Нежное дюже растение, ему жара нужна. Зато вкусное. Здоровый такой, круглый, зеленый в черную полосочку. Командир еще говорил, что в Мексике с него цвета на ихний флаг взяли. Ну да, по-нашему - кавун, по-вашему - арбуз. А дыня все равно получше. И до лета ждать надо. Да и будет ли кому те дыни с кавунами выращивать?
Заныла под дверью кошка, интересно ей, что там люди делают? Сало едят? Или столетники грызут?
Влезла в комнату, хвост задрала, уши драные торчком. Крысюк самокрутку в карман спрятал, хотел глупую тварь за шкирку взять да выгнать, а кошка ему об ноги трется, мурчит.
Марчук-рыжий фыркнул.
- Только вякни. Мне и так на свадьбу мышеловку подарили.
- И что? - прогрессор наконец принял сидячее положение.
- Да ничего. Дал тому умнику в морду.
- А мышеловка хоть пригодилась?
- Нет, у меня Мурчик жрет мышей, тараканов, мух, птенцов и холодец. Даже гадюку раз поймал.
- Кота холодцом кормить? - Марчук-рыжий ушам не верил.
- А шо? Сколько он там съест? Мышей ловит хорошо, надо ж его похвалить.
- Куркуль чертов, у тебя и кровать с периной небось есть.
- А не надо все из хаты пропивать! У меня батька тоже дверь пропил, когда живой был. Потом утопился на мелком месте.
Кошка тем временем сиганула на подоконник и стала грызть несчастный столетник.
- Да, пожрать бы не мешало.
- Лапшички бы,- облизнулся Паша.
- Лапши нет. Каша есть. Рисовая. Щас принесу.
Выспавшийся, в отличие от некоторых, Лось слонялся по селу, наслаждаясь жизнью. Вороны увлеченно питались повешенной, Трохим, как всегда, лез не в свое дело - на этот раз он кого-то учил перекрывать крышу. Станционную лужу заняла тощая свинья. Незнакомый махновец в латаной шинели и казацких штанах с лампасами отгонял детей от пулемета. Сельский батюшка оглянулся и решительно направился в шинок. Левчук объяснял кучке женщин, что такое подводная лодка. Женщины упорно не верили. Кто-то верещал нечеловеческим голосом. А вот и тетка Оксана. И что б тебе такого сделать? Рядышком с той повесить? Да кто ж знал, что у тебя в хате поручик квартирует? Да поручику-то ничего от той гнилой капусты не было, он же ее не ел, а меня за это били. Над селом медленно пролетел обалдевший от радости коршун. Или ястреб. Чего ж ему не радоваться, если какой-то умник связал всех цыплят одной веревочкой, чтоб они не разбежались? Вот они и не разбежались, летят в когтях всем выводком.
Трохим тоже заинтересовался покойницей, тем более вилы уже успели поломать и починка крыши приостановилась.
- А за что это ее?
Женщина в подозрительно цветастой, будто из занавески, юбке захихикала.
- Так она мужа сокирою приголубила. Насмерть.
- А за что? - балтиец был не против культурного общения, а вечерком можно и пощупать эту веселую дамочку.
- За храп. Он ей спать мешал.
Трохим только хмыкнул. Это три четверти отряда перебить надо, что ли? Малахольная была женщина, но снять ее все равно надо. Уже пованивает. Воняет уже.
О, да тут и шинок есть! Гульнем! В шинке было сумрачно, потому что окна заколочены, тянуло чесноком, потому что чеснок под потоком висел, в веночках, и навевало мысли о хорошем таком погроме, потому что кроме шинкаря, за столом чинно сидели невезучий батюшка и Коган, с двумя гранатами на поясе. Коган, согласно своей иудейской вере, закусывал чесноком.
- Мир вашей хате! - так. Еще и Крысюк нарисовался. Никакой дисциплины у человека, пехота драная. Хорошо еще, что тут темно, и он народ своей разбитой мордой не пугает. Хлопцы, говоришь, пристроены, под присмотром попадьи. Кажись, кто-то подавился. Кажись, не Коган. Да не тронут они попадью, им пока не до этого. И она жирная, дряблая, на большого любителя.
Крысюк без приглашения сел рядом, цапнул из венка над головой чесночину. И как только люди это едят? Шинкарь обреченно полез под стойку за бутылем. Коган долго рылся в карманах френча, который шили на человека повыше этак на голову. Ага. Вот и деньги. "Колокольчики" пойдут? Ой-вэй, и хорошо еще, хоть не стреляют, а только пьют бесплатно, щоб вы той самогонкой подавились. И как тут держать шинок, если ту проклятую самогонку гонят в каждой второй хате еще с тех пор, когда была мобилизация? Крысюк дожевал чеснок, шагнул к стойке, пошарил по карманам - пусто. Кисет полупустой да спички. Да и собеседника плохо видно, нальют какой-нибудь синей дряни, потом поедешь в Ригу дня на три. Лучше экснуть дорогую тещу, если она еще живая. Не, обрез у них в хате есть, а если по селу артогонь велся? Студенты говорят, что в городах больших телехвон есть. От бы жинке позвонить!
Батюшка сидел как приклеенный. То ли Когана испугался, то ли просто спит сидя. Коган хороший, даже в пьяном виде, ну начинает тогда трепаться про независимое еврейское государство в Палестине, так от этого вреда никакого, да и не настолько он набрался сейчас. А нет, зашевелилось духовенство. Оно и понятно, убитых хоронить надо, молитвы всякие над ними читать тоже надо. Пошли-пошли, хробачки уже заждались.
Копали могилу на сажень, для всех: и беляки, и юнкера-пуголовки, и повстанцы, постреляные-порубанные. Одинаковые.
Закончили могильщики, в сторону отошли, смолят. Крысюк - самокрутку, Шульга - из портсигара папиросу вытряхнул. Ишь ты! Священник своим делом занимается, молитву заупокойную читает.
- Шапку сними, - Шульга ткнул товарища локтем.
Рядом вот этой Орысе, которая мужа топором, тоже землю выделили.
Пятнадцать хороших бойцов. И немцев били, и варту, и контру разнообразную. А здесь - отвоевались. У Радченка жена была, ждет, наверное, своего горлореза где-то в Скадовске. Котов-фокусник, сволочной был человек. Звезды с лампасами вырезал на пленниках, потому и фокусник. Но шашкой рубал, аж свистело. Грек, фамилию которого никто не мог выговорить, хорошо тот грек юшку варил. Московский человек Максимов, каким ветром его сюда занесло, механиком был, жнейку людям починил. Вдовиченко, не тот, который командир, а тот, который у варты пулемет за мешок картошки выменял. Грива - чи фамилия, чи кличка. Ну как же ж это надо нажраться, чтоб коняку в телегу хвостом вперед запрячь? Дмитрук-самокатчик, на войне на мотоцикле ездил, а с войны куртку кожаную привез, да наган затертый. Хороший мужик был, что в бою, что самогон пить, что девок любить, что школу красить. Павлюк, село с немытой шеей, злющий артиллерист, без пушек, зато с винтовкой. Вельяминов, поповский сынок. Худшего матерщинника и богохульника еще поискать надо. Солдатов, пехтура в немецкой форме. Нашивки-погоны срезал - и вперед. Антоненко-маркист, хоть и неграмотный. Сероштан-черногвардеец, а до того еще и на Красной Пресне бомбами покидался всласть. Резниченко. Ну и чего же ты женился? Вот вдова удивится. Федотов-кубанец, были у него добрая шаблюка да серый конь. Ни повстанца, ни коня, и даже сабля поломалась. Да Вовк, Сероштана дружок, малой да тощий.
Земля вам пухом.
Лось давился квашеной капустой. Если это победа, то кто тогда в случае пораже-ния останется? Командир разве что, он опытный. Самогон как воду пьет. Может, и дру-гим оставить надо? Даже Трохим присмирел, в землю смотрит. Палий, уставился куда-то. Тоже уже набрался дайбоже. И вроде бы ж сам по себе человек, разве что командир его при себе держит, да и то, по разным поручениям не его гонял, а Гриву, а тоже товарищей жалеет. Да и те, которых балтиец привел, тоже поминают. А если кто-нибудь нападет?
Да они ж в сарай не попадут. На том свете протрезвеем. Ну, правда, еще подстреленные есть, и здесь, и в Малой. Так они не бойцы, особенно сейчас.
Дожил. Допрогрессорствовался. Сидишь за столом и поминаешь малознакомых людей, да еще и квашеной капустой закусывать, а это дрянь редкая. Из колодца пить боишься, собаки злые, девушки внимания не обращают. В перспективе - или смерть на этой войне, или, если повезет, лет через двадцать, на Второй Мировой, в польской армии. Или, если очень-очень-очень повезет - в маки уйти.
Крысюк в угол забился, поближе к вареникам. И вареники с квашеной капустой. Ничего закусь, особенно если в начинку луку жареного побольше напихать. Да и то - в горло не лезет. Не гулянка все-таки. У, сволота эсеровска! Хлебай, може вдавишься да сдохнешь. Смотрит виновато. Смотри-смотри, пока есть чем. А по-другому - станцию не взять было. Людей мало. А где ж тех людей взять? Кого немцы постреляли, кого - белые, а кого - и вылупки товарища Троцкого. Не, ну есть же и приличные люди, Коган, например, или там его семейство, или еще кто. А есть эта падла в кожанке на личном бронепоезде. От бы его под откос! А если б туда еще Шкуру да Деникина, то был бы прям варшавский цукерок. Крысюк взглянул на священника, ухмыльнулся недобро.
