Иван Евграшин - Стальной Лев Революции. Начало
В этой связи возникало несколько вопросов. Например, кем еще готов пожертвовать «Трибун Революции» для достижения этой самой цели? А, главное, что это за цель такая, ради которой Троцкий даже собой жертвует?
До отъезда Льва Давидовича Сталин, как и все окружающие, находился под впечатлением, как от харизмы Льва, так и от той информации, которой Лев с ними поделился. Все это, однако, не мешало внимательно присматриваться к «новому» Троцкому. Стоило главному агитатору и позеру уехать, как впечатление от его демагогии улетучилось и Иосиф Виссарионович, трезво оценив ситуацию, решил, что «не так» все, происходящее кругом.
Дзержинский же, как под впечатлением от самого Троцкого, так и в результате действия «балтийского чая», который использовался как стимулятор при ведении многочасовых допросов, находился, во-первых, в состоянии эйфории от встречи со Львом, а во-вторых, постоянно был занят следствием, допросами и репрессиями. Хребет мятежа был уже перебит чекистами и сейчас Феликс Эдмундович, немного поспав, направлялся к Сталину.
Дзержинскому доверять было можно, хотя он и поддержал позицию Троцкого по Брестскому Миру. Именно позицию, а не Льва, как человека. Поддержал потому, что был не против Ленина или боролся за власть, завоевывая авторитет, как позер — Левушка, а потому, что был действительно против заключения этого договора с немцами. Дзержинский и настоял на том, чтобы противники заключения этого соглашения воздержались при голосовании. Это было очень важно. Для Дзержинского была важнее Революция, а вот для чувствующего себя барином Льва Давидовича — Власть. Это тоже принципиально.
Когда Железный Феликс вошел в кабинет и, поздоровавшись, сел в кресло, Сталин про себя отметил, что зрачки у Дзержинского расширены, а глаза горят, при этом Яцек был быстр и даже несколько расслаблен. Проходя по кабинету, Феликс Эдмундович чуть было не ударился бедром об угол полированного стола, но быстро и ловко увернулся.
«Под марафетом! Наверное „балтийский коктейль“, — определил Коба. — Однако вполне себя контролирует! Значит, к разговору готов».
Иосиф Виссарионович ничего не сказал по этому поводу. Винить Дзержинского было сложно. Зачастую Феликс работал по семьдесят два часа подряд, что без сильнейших стимулирующих средств было просто невозможно, но так или иначе себя он контролировал. «Горел на работе» и знал об этом. Это не могло не вызывать уважения.
Сталин остановился напротив Дзержинского.
Экивоки были бессмысленны. Они в достаточной мере доверяли друг другу. Дзержинский действительно был «Рыцарем Революции», да и вопрос слишком серьезным. Поэтому Иосиф Виссарионович задал вопрос в лоб без всяких предисловий.
— Яцек, ты достаточно хорошо знаешь Льва. Что ты думаешь по поводу Троцкого и вообще всего происходящего?
Дзержинский ответил, практически не задумываясь.
— Мне не нравится вся эта ситуация ровно в той же степени насколько благоприятное впечатление произвел на меня Лев. Это совершенно не он.
Я думаю, что он специально произвел такой эффект, тонко рассчитав, как это можно сделать. Троцкий известный, в узких кругах, артист. Возникает только один вопрос. Зачем ему все это надо?
Дзержинский нервно вскочил из кресла и несколько раз очень быстро прошелся вдоль стола. Внезапно застыв на месте, почти прокричал Сталину.
— Он что-то задумал, а самое главное уже начал претворять задуманное в жизнь! Зачем он нас собрал здесь?! Ловушка нам?! Если нет, то что?!
— Я тоже не понимаю, Феликс! — воспитанник Духовной Семинарии, Иосиф думал на чистом русском языке. — Не понимаю! Что случилось с Троцким?
После этого эмоционального всплеска, Сталин продолжил более спокойно.
— Троцкий — барин, белоручка, краснобай, позёр… И вдруг такая резкая перемена? Почему? Теперь он видит, прежде всего, Революцию. Месяцем раньше — видел только себя в революции, если еще точнее — революцию для себя. Что с ним стряслось? Куда делись его чванство и зазнайство. Теперь даже звонкие фразы и лозунги — исключительно по делу. Что думаешь? — Сталин в упор глядел на Феликса Эдмундовича, тот пока молчал, обдумывая сказанное Иосифом Виссарионовичем.
— А откуда в нем появилась эта несвойственная ему ранее человечность? — продолжил Иосиф Виссарионович. — Куда делась безжалостность, жестокость — с которой он подвергал децимации целые дивизии и организовывал концлагеря? Теперь он предпочитает договориться с явными контрреволюционерами. И главное — он с ними договаривается! Все это, заметь, Феликс Эдмундович, для скорейшей победы Революции. Заболел он, что ли?
Дзержинский покачал головой.
— Подожди, Коба. Если он и заболел, то по нему это совершенно не заметно. Он выглядит настолько хорошо, что я уверен, он еще на наших с тобой похоронах насморк схватит.
Мне доложили, что во время движения его поезда в Вятку, едва не произошло крушение.
Лев очень сильно ударился головой, разбил затылок в кровь. Доктор диагностировал черепно-мозговую травму и сильнейшее сотрясение мозга. Однако по нему не скажешь этого совершенно.
Сталин на некоторое время задумался над словами Феликса Эдмундовича.
— Яцек, если нет никакой болезни, да и не было никогда. В какую игру тогда Лев играет?
— Совершенно непонятно. Однако кто мешает нам проверить его на вшивость, как русские говорят? — Дзержинский внимательно посмотрел на Наркома национальностей. Сталин усмехнулся.
— Товарищ Дзержинский, ты веришь кому-нибудь?
— Нет, Коба, не верю. Может быть тебе, но только самую малость, да и это только может быть.
— Вот и я не верю. Доверился — погиб. Доверился Льву Давидовичу — погибнешь еще быстрее. Еще менее я верю в его раскаяние. Как и в то, что это все не ширма, а действительно делается для, заявленной Троцким, победы революции.
Просчитаем Льва, Яцек? Неужели такое нам не по силам?
— Так ест. Добже, Коба. Як пан Буг Святы — просчитаем.
— Предлагаю так, Яцек. Я говорю, ты слушаешь, задаешь вопросы и поправляешь меня, если я не прав. Согласен?
— Добже, Коба, — Дзержинский сел в кресло, откинулся назад и, прикрыв глаза, приготовился слушать. Сталин принялся расхаживать вдоль стола и, прикурив, приступил к анализу ситуации.
— Что мы имеем? — начал Иосиф Виссарионович. — Авария поезда, при которой Троцкий получает рану головы и сильнейшее сотрясение мозга. Допустим, это подстроено им самим. Для чего? Для того чтобы иметь легальное обоснование для смены образа. Теперь этим сотрясением он сможет обосновать практически любые свои действия. При этом он остался на своем посту и при полномочиях. В случае необходимости есть и заключение доктора, его личного доктора, и множество свидетелей произошедшего.
— Зачем ему так резко менять свой образ?
— Причина может быть только одна. Кровавый шлейф, который тянется за Львом, мешает ему еще больше увеличить свой авторитет, как в Партии, так и в массах. А увеличить свой авторитет он может только двумя путями. Первый путь — это решение сложных практических задач, отказ от стремления к безграничному увеличению личной власти, барства, болтовни, позерства и всего, что так характерно для Троцкого. В это я не верю. Нельзя вот так проснуться и просто начать новую жизнь с чистого листа, во всяком случае, не нам и не Льву. Это слишком просто для Льва Давидовича.
— Согласен, — Дзержинский приоткрыл глаза. — А второй путь?
— Второй путь — это стремление устранить наиболее сильно мешающих его продвижению к вершине власти соратников по партии. После чего товарищ Троцкий сможет занять подобающее ему, по его мнению, место. Для этого и нужна смена образа и амплуа. Децимации, террор и концлагеря спишут на военное время. Скорее всего, это попытка отмежеваться от крови, им же пролитой.
— А что по поводу соратников по Партии?
— Видимо начать он решил с нас с тобой, Феликс Эдмундович. Сейчас находимся в Перми и отвечаем за оборону города. Впереди у нас атакующий город Колчак, а позади контрреволюционная Вятская губерния, в которой Троцкий якобы договорился. При этом мы не знаем точного количества сил у Колчака и ориентируемся только на данные Льва.
Теперь представь, Яцек.
Троцкий останавливает продвижение южного фронта и начинает в тылу формировать резервные части. Таким образом, он получает возможность выправить положение даже в том случае, если нас в Перми Колчак просто раздавит. Что мы сможем сделать, если в тот момент, когда колчаковцы начнут атаковать сам город, у нас в тылу, в Вятской губернии, начнется восстание? Ничего. Это будет полным провалом. А Троцкий всегда сможет перенести начало контрнаступления, сославшись на объективные трудности.
— Согласен с тобой, Иосиф Виссарионович, — Железный Феликс приоткрыл глаза и взглянул на Сталина. — Что в итоге?
