Влад Савин - Страна Гонгури. Полная, с добавлениями
И вдруг, приезжает от вас чрезвычайный комиссар. Фамилия какая-то еврейская — Мех… или Менж… — тьфу, не помню уже. Приказал — построиться, бумагу достал, зачитывает. Я слушаю — это ж приговор ревтрибунала, меня — за срыв хлебозаготовок! В рядах ропот, качнулись уже все — комиссар за маузер, хотел меня, как собаку, прям на месте, показательно! Вот когда я пожалел, что билет от Совета-Комитета не взял — был бы партийным, другой бы стал разговор — а так все ясно: как бывшего офицера! Однако, жить хотелось, и умение никуда не ушло — он уже маузер мне в лоб нацелил, а я все ж раньше успел! И мои не оплошали — прежде, чем свита комиссарова опомнилась, ее всю туда же. Однако же, флаг красный не спускали. Думали — разберутся, ведь по правде все!
А нас всех, разом — в мятежники! Без всяких переговоров — надо драться, или погибать, ни за что. И тут к нам — делегаты от белопогонных, на предмет боевого союза. Я ж Верховного прежде еще знал — он надо мной корпусным был, в Карпатах, на той еще войне. И он меня помнил — как второго «Александра» вручал. У нас — выбора нет. Так вот и вышло — что с тех пор, на той я стороне. Солдаты мои — со мной, как с фронта привыкли. Что интересно, партийные местные, из совета-комбеда — тоже! Я никого не неволил — честно сказал: кто хочет!
— Иуда! — бросил Итин — гад! Мало того, что сам, так еще и других, за собой! Кто верил тебе — по несознательности. За одно это — к стенке тебя!
— А вы сами — кто? Не иуды? Я ведь тоже читал — «Государство революции», что Вождь наобещал. Что диктатура пролетариата — это лишь временно, пока народ свою подлинную власть не выберет! И что будет тогда всем — свобода и справедливость! А вы сели — и сразу все Советы разогнали! Диктатура — даже не пролетариата, а Партии! Крестьян в комхозы — подъем, обед, отбой по сигналу, на работу строем, поля колючкой огорожены, чтобы не сбежал никто! Рабочих — на казарменное положение: за ворота нельзя, семьи врозь, и койка с пайком вместо зарплаты. Все как прежде, даже хуже еще — только вместо царя, вы! Может, и свобода ваша — вранье? А просто — из грязи в князи захотелось? Сами сели, а на народ — плевать? Чрезвычайкой кормите, вместо хлеба?
— Плевать? — спросил Итин — ладно, ЧеКа та самая, это понятно. А чрезвычайная комиссия по борьбе с голодом? По борьбе с неграмотностью? По борьбе с сыпным тифом? ВОСЕМЬ чрезвычайных комиссий было, и та самая — лишь одна из них! Это как — плевать? Время сейчас такое — чрезвычайное. Пока не кончится война..
— И наступит всем гонгури! — усмехнулся Младший — читал я тоже, про будущее ваше светлое! Где все, как винтики: работают, где им укажут, и живут, где прикажут! Всегда готовые завтра поворачивать реки, сносить горы, строить мост через Берингов пролив, или осушать Антарктиду. Ехать куда пошлют, без имущества — на новом месте все будет: и койка, и пайка, и вещдовольствие. Домов своих ни у кого нет, едят все в общей столовой, одеваются из общих складов — по единому установленному образцу. Семей тоже нет — все живут со всеми, как в стаде, если нет медицинских противопоказаний — и дети не знают родителей, сразу забираемые в светлые и чистые воспитательные дома, на попечение особого персонала. Все разговоры, и даже мысли — лишь о том, как лучше сделать работу. Усомнившиеся получают особые пилюли — и снова вливаются в ряды, сразу все осознав и раскаясь. Как прочел я, так и решил: не по пути мне, в ТАКОМ будущем жить!
— Эх, ты, дурак! — сказал Итин — герой паленый, как водка в заставском трактире!
— А в рыло? — спросил Младший брат — или, кроме ругани, ответить нечем?
Итин вспомнил — первые дни, после Десяти. Первые указы революции — о начале переговоров к перемирию, о разделе земли между теми, кто обрабатывает, о выборах в новую власть — Мир, Земля, Вся власть Советам. Сначала радость — а после голод, в первые же недели. Хотя урожай в тот год был хорош — не было ни засухи, ни морозов, ни саранчи. Однако, мужики, из крепких хозяев, не везли хлеб в города — ожидая «настоящую» цену. Уполномоченных, пришедших тогда еще с уговорами, не с оружием — даже не били, просто смеялись в лицо:
— А спляши-ка, городской, перед нами — чтоб, в два прихлопа, три притопа! Понравится, может что и дадим. Тит Титыч, кажись, у вас в амбаре зерно подгнило — для хорошего человека из города, такого добра не жалко! А вы кыш отселева, голодрань батрацкая, работать надо — зрелища только для людей!
— Земля, отныне и навечно, общенародная собственность, единая и неделимая! — заявил тогда Вождь — вместе со всем, что на ней растят. Мы не сумеем получить достаточно хлеба от множества малопроизводительных мелких хозяев — и к тому же, общенародное владение имеет громадные преимущества, как с точки зрения воспитания масс, так и более высокой производительности, удобства механизации и организации. Потому — нет растаскиванию земли по наделам, и да здравствуют коммунистические сельские хозяйствования — комхозы!
Народ в ответ схватился за винтовки, обрезы, и вилы с топорами. И побежал в армию белопогонных. Так началась гражданская война…
— Мы верили — сказал Итин — мы сами верили, тогда. Что революция придет, как в цветах: общее счастье, справедливость, всем сразу. Мы верили — что достаточно лишь свергнуть эксплуататоров. Дать народу свободу выбирать — и он, конечно, выберет нас, Партию, свой авангард! Кто, как не мы, лучше знаем его нужды и беды? Кто не жалел крови и самой жизни — ради его блага? Кто лучше может вести его к свету, руководить великой стройкой нового мира?
И вдруг оказалось — мы ошиблись. Что века угнетения — испортили человеческий материал, сделав его совсем не таким, как мы представляли. Что очень во многих, да почти в каждом — внутри сидит маленький буржуй, которому лишь дать волю… И если ТАКИМ дать свободу — каждый, по мере сил, или станет новым эксплуататором, или затащит в свой угол все, до чего дотянется, и меня не тронь!
Итин вспомнил — надписи мелом, на дверях ячеек: райком закрыт, все убиты! Контрреволюция под лозунгом — вся власть Советам! Кроме Партии, откуда-то взялись еще девятнадцать — и народ, по забитости и темноте, готов был выбрать неизвестно кого. Новоизбранные Советы расстреливали коммунистов — «власть Советам, а не партиям»! Свобода! — и часто власти не было ВООБЩЕ — при разгуле суверенитетов и бандитизма, местные Советы всерьез ВОЕВАЛИ между собой — за спорные территории, всей имеющейся в наличии вооруженной силой. В Киеве в один день сожгли Печорскую лавру и перебили двадцать тысяч евреев; в Риге и Гельсингфорсе вешали на городских фонарях офицеров вместе с коммунистами; повсюду резали инородцев — чеченцев, таджиков и прочих; нельзя было понять, где идея, а где сведение счетов, и просто грабеж! Все воевали со всеми — в Петрограде еще слушали Вождя, но в каждом уезде сидела уже своя власть, чем дальше тем сувереннее, и грабила все, до чего могла дотянуться.
Под вагоном территорияА в вагоне Директория
И сказал тогда Вождь:
Народ пока не готов к свободе. Переходное время железной пролетарской диктатуры продлится до тех пор, пока не возрастет сознательность народа! Мы, авангард, поведем всех за собой — железной рукой, вперед к счастью! Пролетарское принуждение — не ради эксплуатации, а в помощь тому, кто слаб сам: по капле выдавить из себя буржуя!
— Себя без остатка для дела общего отдать! — сказал Итин — сперва по приказу, после привыкнешь, научишься с радостью! Людей меняем, другими делаем — как новую породу выводим. Машину общества собираем — лучшую. Кто-то при этом в отходы, в стружку, в щепки — что поделать, иначе детали не выточить, для машины. Эх, жалко — не научил я тебя главному! Смелым, сильным, умелым, даже честным — не главное это. Мы — сами не знали, тогда. А первое самое: готов ты частью влиться, себя растворив — или по-прежнему, за себя? Вот и остался ты — тот же мальчишка, играющий в индейцев и охотников — но без партийного руководства. Партия наша — это сила, ум, честь общие! А ты — своим умом шел, и в стороне от всего! И как бы ты ни хорош был, сам по себе — если частью общего не хочешь, значит, стружка ты бесполезная: цепляешься пока, а все рано — утиль! Зря я тебя — от дела берег. Убили бы тебя тогда — и то для тебя лучше бы вышло: человеком бы остался. Нас в будущем, светлом и неизбежном, добром помянут — а тебя и не вспомнит никто: сдохнешь впустую, или жить будешь впустую! Вот и поговорили — теперь можешь меня кончать. Только мальчишку пожалей — если убьешь, так сразу. Прощай.
Все было сказано — все ясно. Слышно было, как бранятся мужики у амбара — забирая обратно провизию. Сновали по деревне солдаты в пятнистом. Светило солнце, близясь к полудню. В небе кружилось воронье. И лежали поодаль мертвые тела — бойцов отряда, кто вчера еще сидел здесь у костра и мечтал о светлом будущем, когда люди полетят к звездам.
