Генрик Сенкевич - Огнем и мечом
– Делайте, что хотите, лишь бы завтра у меня был язык.
И снова настало молчанье. За окном повисла огромная золотая луна, но в покое потемнело – свечи успели обрасти нагаром.
– Который час? – спросил король.
– Скоро полночь, – ответил Радзеёвский.
– Не буду сегодня ложиться. Объеду лагерь, и вы со мною. Где Убальд и Арцишевский?
– В лагере. Пойду скажу, чтобы подали лошадей, – ответил староста.
И направился к двери. Вдруг в сенях сделалось какое-то движение, послышался громкий разговор, торопливые шаги, наконец дверь распахнулась настежь, и вбежал запыхавшийся Тизенгауз, королевский стремянный.
– Всемилостивейший король! – воскликнул он. – Гусарский товарищ из Збаража пришел!!
Король вскочил с кресла, канцлер тоже поднялся, и из уст обоих вырвалось одновременно:
– Быть не может!
– Истинно так! Стоит в сенях.
– Давай его сюда! – вскричал король, хлопнув в ладоши. – Пусть снимет с души тяжесть!
Тизенгауз скрылся за дверью, и через минуту вместо него на пороге показалась незнакомая высокая фигура.
– Подойди, любезный сударь! – восклицал король. – Ближе! Ближе! Мы рады тебя видеть!
Рыцарь подошел к самому столу; наружность его была такова, что король, канцлер и староста ломжинский попятились в изумленье. Перед ними стояло страшное существо, более похожее на призрак, нежели на человека: изодранные в клочья лохмотья едва прикрывали его истощенное тело, посинелое лицо измазано было в крови и грязи, глаза горели лихорадочным блеском, черная всклокоченная борода закрывала грудь; трупный запах распространялся вокруг него, а ноги так дрожали, что он принужден был опереться о стол.
Король и оба вельможи смотрели на него широко раскрытыми глазами. В эту минуту дверь отворилась и гурьбою вошли сановники, военные и гражданские: генералы Убальд и Арцишевский, подканцлер литовский Сапега, староста жечицкий, каштелян сандомирский. Все, остановясь за спиной короля, уставились на пришельца, король же спросил:
– Кто ты?
Несчастный раскрыл было рот, попытался ответить, но судорога свела ему челюсть, подбородок задрожал, и он сумел прошептать только:
– Из… Збаража!
– Дайте ему вина! – раздался чей-то голос.
В мгновение ока подан был полный кубок – незнакомец с усилием его опорожнил. Меж тем канцлер сбросил с себя плащ, подбитый мехом, и накинул ему на плечи.
– Можешь теперь говорить? – спросил король спустя некоторое время.
– Могу, – немного увереннее ответил рыцарь.
– Кто ты?
– Ян Скшетуский… гусарский поручик…
– В чьей службе?
– Русского воеводы.
Шепот пробежал по зале.
– Что у вас? Что слышно? – с лихорадочной торопливостью вопрошал король.
– Беда… голод… сплошь могилы…
Король закрыл глаза рукою.
– Господи Иисусе! Господи Иисусе! – тихо повторял он.
Потом продолжил расспросы:
– Долго еще сможете продержаться?
– Пороха нет. Враг у самых валов…
– Много его?
– Хмельницкий… Хан со всеми ордами.
– И хан там?
– Да…
Наступило глухое молчание. Присутствующие лишь переглядывались, растерянность рисовалась на всех лицах.
– Как же вы выстояли? – спросил канцлер, не скрывая недоверия.
Услышав эти слова, Скшетуский вскинул голову, словно новые обретя силы, горделивое выражение сверкнуло на его лице, и он ответил с неожиданной силой в голосе:
– Двадцать отбитых штурмов, шестнадцать выигранных сражений в поле, семьдесят пять вылазок…
И снова настало молчанье.
Внезапно король расправил плечи и встряхнул париком, словно лев гривой; на желтоватом его лице проступил румянец, глаза блеснули.
– О Господи! – вскричал он. – Довольно с меня этих советов, этого топтанья на месте – нечего больше медлить! Есть хан или нету, собралось или не собралось ополченье – хватит, клянусь богом! Сегодня же идем на Збараж!
– На Збараж! На Збараж! – повторило несколько решительных голосов.
Лицо прибывшего просияло, как ясная зорька.
– Милостивый король, государь мой! – сказал он. – С тобою на жизнь и на смерть!..
От этих слов как воск растаяло благородное монаршье сердце, и, не гнушаясь отталкивающим обличьем рыцаря, он обхватил его голову обеими руками и молвил:
– Ты мне милее иных, что в атласах. Господи! За меньшие заслуги некоторые получают староства… Знай, подвиг твой не останется без награды. И не спорь! Я должник твой!
И остальные вслед за королем тотчас начали восклицать:
– Не было еще рыцаря доблестней!
– Этому и среди збаражских не найдется равных!
– Славу бессмертную ты стяжал!
– Как же меж татар и казаков сумел пробраться?..
– В болотах прятался, в камышах, лесом шел… блуждал… без еды…
– Накормить его! – крикнул король.
– Накормить! – повторили прочие.
– Одеть его!
– Завтра получишь коня и платье, – сказал король. – Ни в чем не будет тебе недостатка.
Следуя примеру короля, все наперебой принялись превозносить рыцаря. Снова на него посыпались вопросы, на которые он отвечал с превеликим трудом, потому что все большую чувствовал слабость и едва не терял сознания. Принесли еду; в ту же минуту вошел ксендз Цецишовский, королевский духовник.
Вельможи расступились: ксендз был премного учен, уважаем, и слово его для короля значило едва ли не больше, чем слово канцлера, а с амвона, бывало, он таких вещей касался, о которых и на сейме осмеливался говорить не всякий. Его тотчас обступили со всех сторон и стали рассказывать, что из Збаража пришел рыцарь, что князь, несмотря на лишенья и голод, продолжает еще громить хана, пребывающего там собственною персоной, и Хмельницкого, который за весь минувший год не потерял столько людей, сколько в збаражскую осаду, наконец, что король желает идти на выручку осажденным, даже если ему со всем войском суждено погибнуть.
Ксендз молча слушал, беззвучно шевеля губами, и поминутно обращал взор на изможденного рыцаря, который меж тем занялся едою; король повелел ему не смущаться своим присутствием и еще приглядывал сам, чтобы тот ел хорошенько, да время от времени отпивал за его здоровье глоток из небольшого серебряного кубка.
– А как зовется сей рыцарь? – спросил наконец ксендз.
– Скшетуский.
– Не Ян ли?
– Ян.
– Поручик князя воеводы русского?
– Так точно.
Ксендз поднял к небесам морщинистое лицо и опять углубился в молитву, а потом промолвил:
– Восславим имя Господа нашего, ибо неисповедимы пути, коими Он ведет человека к покою и счастью. Аминь. Я этого рыцаря знаю.
Скшетуский, услыша эти слова, невольно обратил взгляд на ксендза, но лицо того, весь облик и голос были ему совершенно незнакомы.
– Стало быть, ты один из всего войска взялся пройти через вражеский лагерь? – спросил его ксендз.
– Передо мной пытался один благородный рыцарь, но погиб, – ответил Скшетуский.
– Тем больше твоя заслуга, раз после такого дерзнул пойти. Судя по виду твоему, страшный ты путь проделал. Господь оценил принесенную тобой жертву, тронут был молодостью и добродетелями твоими и не оставил своей защитой.
Внезапно ксендз обратился к Яну Казимиру.
– Милостивый король, – сказал он, – стало быть, ты тверд в своем решении идти князю воеводе русскому на помощь?
– Твоим молитвам, отче, – ответил король, – вверяю отечество, себя и войско, ибо знаю, что огромен риск, но нельзя позволить, чтобы князь-воевода смерть нашел в этой злосчастной крепости и с ним пали такие рыцари, как сей, что сидит перед нами.
– Господь пошлет нам викторию! – воскликнуло несколько голосов.
Ксендз воздел руки к небу, и в зале воцарилась тишина.
– Benedico vos, in nomine Patris et Filii, et Spiritis sancti.[202]
– Аминь! – промолвил король.
– Аминь! – повторили остальные.
Спокойствие пришло на смену озабоченности, до этой минуты не сходившей с лица Яна Казимира, лишь глаза его светились необычайным блеском. Меж собравшимися затеялся негромкий разговор о предстоящем походе – многие еще сомневались, что король выступит немедля, – он же взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузу, чтобы тот ее ему прицепил.
– Когда ваше королевское величество изволит выступить? – спросил канцлер.
– Бог дал погожую ночь, – ответил король, – кони не устанут. – И добавил, обращаясь к обозному стражнику: – Прикажи трубить поход, сударь.
Стражник не мешкая вышел из залы. Канцлер Оссолинский осмелился негромко заметить, что не все еще к походу готовы и что возы не отправить раньше наступления дня, но король, не задумываясь, ответил:
– Кому возы дороже отечества и монарха, тот пускай остается.
Зала начала пустеть. Всяк спешил к своей хоругви, чтобы людей «на ноги поднять» и снарядить в дорогу. В комнате остались лишь король, канцлер, ксендз да Тизенгауз со Скшетуским.
– Всемилостивейший государь, – сказал ксендз, – что мы хотели узнать от этого рыцаря, то узнали. Надобно ему дать покой – он едва на ногах держится. Позволь, я возьму его к себе на квартиру – там и переночует.
