Шапка Мономаха. Часть II - Алексей Викторович Вязовский
Августа начала объяснять, что Павел не любил особо музыку, увлекался солдатиками и всем военным, а я потянул Волкова к окну.
— Про шведов слышали?
— Напали на пару крепостей в Суоми. Ничего серьезного.
— Надо подготовить манифест об объявлении войны.
Волков напрягся.
— А почему не через Перфильева и Радищева?
— Мне пока нужен проект манифеста. Я хочу немного нашего канцлера щелкнуть по носу. Это он с Радищевым должен был предложить и прийти ко мне. Но нет, тянут. Думают, что земли, которые еще под Катькой не наши. Большая ошибка. Нас касаются все европейские вопросы без изъятий!
— Хорошо, я все подготовлю!
— И вот еще что. В скором времени вы отправитесь ко двору короля Фридриха в качестве моего посла.
Бывший сенатор покачал головой.
— Вене это не понравится.
— Так в этом и цель, Дмитрий Васильевич, – усмехнулся я. – Пусть между Потсдамом и Веной возникнет напряжение. Это снизит с их стороны угрозу для России. Пообещайте Фридриху, что как только я займу трон, то вся Польша, слышите, вся, без исключений, будет передана Пруссии. Взамен я прошу десятилетний мирный договор. И никаких войск узурпаторше!
Разумеется, ничего я передавать не собирался. Но от обещал – никто не обнищал. Пока Потсдамом будет сносится Веной и Парижем, пока то, да се, я отгрохаю такую армию, что никакая интервенция мне будет не страшна. По-крайней мере я на это надеялся.
— Я так полагаю, подробности этой миссии – это предмет отдельного разговора. Не так ли? – полуутвердительно спросил Волков.
Я покосился на женщин и кивнул. Потом подошел к Августе, тихо произнес на ушко:
— Жду вас непременно к себе сегодня ночью! Вы будете наказаны!
Ушки и шея “невестки” заалели.
Агата стояла рядом, и само собой напрашивалось их сравнить. Как любовниц. У Курагиной грудь меньше, спортивнее. Но зато ноги стройнее. У обоих девушек отличная талия, вкусная пятая точка. Лицом Августа явно проигрывала княжне – немецкие гены, куда деваться. Зато выигрывала в плане страстности. В ней был целый вулкан женской нежности, а еще она ничего не стеснялась. Готова была учится постельным утехам, освоила уже несколько ласк, которые в эту эпоху считаются греховными. Интересно, а делится ли она ими с Агатой? Похоже, девушки уже обменялись впечатлениями обо мне, но к счастью, это не привело к всплескам ревности. Как-то все устроилось. Меня "поделили" по дням, только воскресенье было общей датой.
Появление в моей постели Агаты возымело еще одно следствие, помимо приятности и разнообразия. Стервочка-немка сообразила, что она не одна у меня единственная, что все ее попытки вертеть мною, как Павлом, обречены на провал, что со мной где сядешь, там и слезешь. И хорошо если выкину просто в неизвестность объятой смутой России, а не в застенок. Грубый русский мужик – это вам не утонченные питерские воздыхатели. Могу и бо-бо сделать. Так что жало свое стервозное припрятала до поры, до времени, как и свои нежданные "хочу-хочу". В общем, укрощение строптивой прошло как по маслу.
***
К Смоленску подъехали с рассветом. Старинная крепость на высоком берегу Днепра была видна издали как темная полоса, над которой в лучах восходящего солнца блестели кресты и купола церквей.
Савельев мысленно посетовал на то, что нормального леса вокруг крепости не было до самого горизонта. Вырубили его ещё, поди, во времена Ивана Грозного, когда строились эти могучие стены. Остались только островки кустарника вдоль оврагов да обывательские сады. С точки зрения обороны это было, конечно, правильно, подходы к твердыне просматривались далеко окрест, но у Карп Силыча задача стояла обратная. Крепость надо было взять быстро и желательно без всякого штурма. Об осаде даже речи не было. Южную армию ждали уже через месяц, так что времени было совсем мало.
Но сколь мало его бы ни было, пришлось часть его потратить на подготовку. И самое главное – на поиск людей знающих Смоленск и подходящих для операции. Не потащишь же с собой клеймёных и с драными ноздрями. Из его прежней лесной банды осталось всего пятеро, его личная гвардия, можно сказать. Ребята преданные и готовые за него жизнь отдать. Кроме того, взял он с собою и Ивашку, пацана-сигнальщика, который так лихо себя проявил под Муромом. Парень был круглой сиротой, и в его банде стал кем-то вроде общего сына. Каждый норовил его научить чему-то, что знал сам.
Вот сейчас пацан стоял на краю трясущейся телеги со стамеской в руке и наносил удары по деревянном, плохо оструганному шару на конце длинной палки, которой старался попасть в него с разных направлений Крапива. Причем один глаз у парня был закрыт повязкой, как бы понарошку залит кровью из рассеченного лба. Само собой, при этом нарушается точность удара, и старый душегуб вбивал в юную голову навыки действий в такой ситуации.
— Молодец, хорошо начало получаться, – прокомментировал Крапива и скомандовал, – А ну перемени повязку.
— Ты, Крапива, ему вовсе глаза закрой, – засмеялся Пантелей, один из новеньких, идущий за телегой так же, как и прочие. – Нехай ухами смотрит!
Крапива нахмурился.
— Тебе ха-ха, а я лично видал бойца, который с завязанными глазами без промаха дрался и от ударов уходил. Так что будет время, и из Ивашки такого сделаем.
— Стоит ли учить отрока душегубству? – вмешался в разговор плешивый и толстый, как боров, монах Ферапонт, сидящий на телеге. – Пожалели бы мальчонку, ведь смертному греху учите! Убивству.
Крапива криво усмехнулся.
— Поздно, отче. Ивашка-то уже согрешил с одним немчиком под Муромом. Влепил ему пулю из пистоля прямо в лоб. Так что одним больше, одним меньше, какая для Бога разница?
— Помолчи, Крапива, – перебил его Савельев, – не то говоришь. Парень ничуть не согрешил, ибо все мы находились и находимся на государевой службе. Мы не тати лесные. Мы все делаем по его поручению и державе во благо. И всякий грех, на этой службе случающийся, ложится не на нас, а на самого государя. Он неоднократно говорил, что за все сам ответит перед Богом. А нам надо старательно и верно выполнять службу, не щадя своей жизни.
В голосе Савельева звучала какая-то смесь любви и торжественности. Всякий раз проявлявшаяся, когда речь заходила о царе.
— Но вот вне службы, – немного изменил тон атаман, обращаясь уже к
