Желудь - Михаил Алексеевич Ланцов
— Почто их губить-то?
— А, мыслишь, они выживут, если им летом разорить дупло и забрать весь мед?
— Еще насобирают.
— Могут не успеть. Им же дупло новое искать после тебя. Ты же его раскурочишь. Вот и выходит — что так, что этак. Только зимой меньше покусают да помрут быстро. Нет, выжить, конечно, могут. Если повезет. Но скорее вся семья пчелиная погибнет.
— А ежели не весь мед брать? — задумчиво спросил Вернидуб.
— Так-то по уму и надо, лишь долю, — кивнул Неждан. — Но для этого им дупло нужно самим уже делать. Разборное. Улей зовется. И пчел в него переселять, чтобы растить там, как козлят али поросят.
— Разве же такое возможно?
— Вполне. Но потом. Сейчас не до того. Да и без доброго инструмента улья не сладить…
Их подобные разговоры шли непрерывно с того «лосиного дня».
Вернидуб рассказывал о том, как люди живут. Местами даже на распев озвучивал предания старины. Особенно о богах и героях. Ну и вообще, в комплексе формировал в голове у Неждана определенную картину мира. Чтобы он мог понимать все вокруг также, как местные. Причем расширено, на уровне ведунов.
И чем дальше, тем сильнее парень обалдевал.
При внешней схожести отдельных выводов получалось, что местные думали совсем иначе. С другими причинно-следственными цепочками. Так, например, у них любое дерево было больше чем просто дерево. Аналогично обстояли дела и с животными, и птицами, и рыбами, и явлениями природы, и… да буквально всем. Они жили в удивительно живом мире. Во всяком случае, парень не мог подобрать более точный эпитет для его описания. Ему казалось, что у них были живыми даже камни.
Как несложно догадаться, такой подход при видимой органичности накладывал массу ограничений. А уж как они рассуждали… песня! Вернидуб, когда что-то начинал объяснять, Неждан за голову хватался. Мысленно. Так-то вежливость соблюдал.
Сам же парень вещал о всяком технического и естественно-научного формата. Порой прямо сыпал такими деталями, как из рога изобилия. Иной раз это принимало карикатурные формы. Вроде лекции о внешней баллистике на пару часов, из которой Вернидуб понял только местоимения. Ну или как-то так. Но седой не перебивал. Слушал. Пытался спрашивать. И вот по этим вопросам Неждан и понимал степень восприятия… близкое к нулю…
Но такие шоу получались нечасто. Вернидуб после них выглядел как мешком прибитый. Вот парень и осторожничал, сосредоточившись на получении железа…
— Плывет кто-то. — произнес Неждан.
— Где?
— Вон, видишь? — указал он рукой.
— А… это гости торговые. Ромеи из Оливы али иные. Может, и из самой Таврии.
— Из Ольвии? — удивился Неждан. — А там разве ромеи?
— Давненько уже[26].
— А чего они тут забыли?
— Как что? После сбора урожая проходят по рекам да скупают излишки жита. Ну и прочего, что интересно им окажется.
— О как интересно… — покачал головой Неждан. — А роксоланы и языги знают о том?
— Без их ведома пороги бы они не прошли. С торга им платят на обратном пути. Вот и пускают. Да еще лошадей для волока держат, чтобы пороги обойти.
— Слушай. А наши бывали в той Ольвии?
— Бывали, — кивнул Вернидуб. — И я по юности бывал. Доли лучшей искал, да возвернулся.
— И насколько сильно отличались цены?
— В каком смысле?
— Вот корчага жита. Сколько они соли за нее дают тут и там. Али так же?
— Куда там! Так же. Там много больше. Они же сами почти ничего не садят. За ту же соль они тут возьмут три корчаги, — сказал он, показав пальцами, — а там — одну.
— А дань какая?
— Десятая часть от того, что вырастили или сделали.
— Собирают сами роксоланы и языги?
— Нет, — покачал головой Вернидуб. — Али не видел?
— Сказывал же, что частью забыл былые дни.
— Эти, из Оливы, когда идут по осени с торгом, к ним садится один человек от роксоланов. И от нас кто. Вот и собирают. Поле-то не укрыть. Осматривают урожай. Если все выглядит честно, то берут каждую десятую корчагу. Иного же особо и не усмотреть. Так что только жито берут.
— И так каждый год?
— Ни одного не пропустили, — зло оскалился Вернидуб.
— А этим, из Ольвии чего с того?
— Так часть собранного урожая — им идет. Оттого и стараются. У них на таких лодках всегда глазастые сидят. И как пристанут — спрыгивают и идут нос совать в дела всякие.
— Борята сказал, что они пожалуются Сусагу на этот набег.
— Сусаг, мню, уже ведает.
— И с того будет толк? Или отмахнется?
— А отчего ему не быть, толку-то? Долго эти ходили. Долго. Мыслю, ждут их уже где на волоке.
— А полон?
— Когда как. — развел руками Вернидуб. — Иной гибнут при такой засаде. Иной возвращаются по домам. А бывает, что их дальше угоняют на торг уже спасители.
Неждан мысленно выругался.
Грязно.
Очень.
Его собеседник, видимо, догадался и усмехнулся, глядючи на выражение лица парня. У многих по юности такие мысли проскакивали. Потом отпускало. Привыкали. Или гибли.
Тут ведь что получалось?
Сарматы за защиту брали десятую часть урожая. А потом направленные ими купцы выжимали из славян остатки урожая по совершенно грабительским расценкам. В первую головы на соль, без которой никуда. Из-за чего держали местных в черном теле и не давали возможностей хоть немного развиваться. Чему тут радоваться? Правильно, нечему. Посему эмоции Неждана были понятны, наверное, любому местному. Не обязательно из славян. Тут и балты чересполосицей
