Кайл Соллей (СИ) - Тимофей Кулабухов
— Душещипательная история. Так ты хочешь попасть в замок?
Жерар испуганно кивнул и стал озираться по сторонам, не слышит ли кто наш разговор.
— Держи щит. Вон кузнец, знаешь, как его зовут? Не Кристэн, а мессир Кристэн. Означает человека, который достиг большого мастерства и уважения в своем ремесле. Так вот, дуй к нему, заодно щит отнесешь, поклонись и скажи, что хочешь обучаться кузнечному мастерству у него. Всю жизнь мечтал. И возьми с собой попить. Видишь, достойный человек весь день на жаре молотом и инструментами орудует, а воды ни одна скотина не подаст.
Лицо толстяка стало серым и глаза попытались вылезти наружу.
— Боишься? Вижу, что боишься. Кристэн страшный. И сильный. И злой. И укусить может. Но вот скажи мне сын мельника, ты кого больше боишься — кузнеца или норда, с хохотов вскрывающего тебе брюхо. А?
— Пирата. Норда. — шепотом отозвался парень, хотя по глазам было видно, что его воображаемый норд далеко, а кузнец осязаемо близок.
— Хорошо. Плечи расправь. Ты в этот миг должен понять, ощутить, что ты прямо всем сердцем ещё с детства мечтал стать учеником кузнеца. Именно такого, как мессир Кристэн. И по-другому его никогда не называй. И он тебя в ответ всенепременно проматерит до самой твоей пробабки, и пошлет на болота говно потоптать. А ты всё это снесешь, поклонишься и спросишь, чем помочь уважаемому мессиру. Он тогда тебя снова отругает, но уже без огонька. Сделаешь, что скажет, даже если ужин пропустишь. Переживешь. И завтра к нему в помощники напросишься, это легко, других дураков нет. Ты слушаешь меня? И будешь заботиться о нем, как о родном отце не заботился. Воды там, инструмент, принести, унести, подай, под ногами не путайся. Он тебя для порядка ругать будет. Куда без этого. Только после обучения Гюнтер и мой отец выберут двенадцать молодых эспье. А ты напросишься учеником кузнеца. Но это не конец истории. Увидишь дочь Кристэна, поймешь, что красивее девы не видал, и будешь за ней ухаживать, красивости ей говорить, цветочки дарить. Искренне. Всем сердцем. Мыться ради неё начнешь. Поцеловать пробовать, пока никто не видит. Ну по щам получишь, конечно. Как иначе? Но продолжишь, и она тебя, остолопа, полюбит. Ты у её отца благословения попросишь. Он повыеживается для порядка, но будет доволен. Свадьбу в замке сыграете, я у родителей за тебя попрошу. Родственников своих сраных пригласишь. Первенца в честь Кристэна назовете. Так глядишь, жизнь закончишь, поругиваясь и выковывая учебные мечи для очередной молодой дюжины. Большой, злой, с сильными волосатыми руками и бородищей. Все тебя бояться будут, как Кристэна боятся. А не обоссаный от страха и боли, с внутренностями на мокрых камнях ютландских берегов. Так как, ты определился?
В глазах Жерара блеснул огонь. Мои слова больше не пугали. Похоже, его заворожила идея про сильные волосатые руки и красавицу-дочь кузнеца. Глядя в сторону Кристэна, он поклонился мне, нахмурился, как человек, у которого теперь есть важное задание, и уверенно пошел в сторону столовой, где беспардонно отнял единственный кувшин.
Глядя ему вслед, я подумал, что вроде наделил кого-то если не целью жизни, то каким-то смыслом.
* * *
Миски были обыкновенные, деревянные, небрежно мытые в реке (сточные воды замка текли туда же, так что это жуткая антисанитария) и их не меньше сорока. То есть с запасом. Столовая, это такое место, где по идее все едят за столами. Но единственный грубо сколоченный стол использовался для готовки и раздачи порций, а ели уж как придется.
Когда я взял миску, прошел мимо учеников к чану с едой и вежливо потребовал, чтобы мне её наполнили, народ как-то замер. Барон не ест с простолюдинами, тем более их пищу. Это ограничение меня разозлило, и я его нарушил. Дежурный призывник в изумлении навалил мне полную посудину.
Часть Пятки была кострищем, вокруг которого набросаны бревна. На одно такое я сел, и при помощи примитивной ложки принялся есть кашу из плохо сваренных черных бобов с застывающим бараньим жиром. Теплую и несоленую. А народ продолжал пялиться на меня. Прямо какое-то скопление статуй.
— Хера застыли? — проорал над Пяткой знакомый голос Гюнтера. И продолжил, вкладывая протяжный вой в каждое слово.
— В военном походе наш господин делит с нами все тяготы и лишения! Гордитесь, что преломляете хлеб с ним рядом. Но нехера тут пялиться, как на голую бабу. Полудурки! Пьяницы прокажённые! Уткнулись рылами в миски и бегом жрать!
К этому времени со мной рядом уселся невозмутимый Снорре. Кажется, его изначально не смущало ни качество еды, ни вопросы этикета, и идею пожрать он принял как родную. Похлебка, кстати, мне понравилась. Вообще нравилась человечья еда. Такая со вкусами, текстурой и плавающими кусками. Бобы слегка скрипели на зубах.
А вдалеке Кристэн, поставив руки в боки, заставлял толстяка что-то собирать, а увидав что ужин начался, размашистым жестами отправил жрать.
* * *
Каждое утро, ещё до восхода солнца — подъем. Я вставал, одевался, шел в господский туалет, пугающую деревянную конструкцию, которая торчала из каменной стены донжона в сторону реки, чтобы отдавать результаты физиологических стараний сразу в воду. Практичная идея разбивалась о то, что конструкция продувалась всеми ветрами и угрожающе скрипела.
Потом во двор. В чистом дворе были бочки с дождевой водой, ошеломительно холодной, в которой я умывался, отфыркиваясь и подмерзая, когда появлялся Снорре, одетый, вооруженный, всем своим видом осуждающий водные процедуры.
Вместе мы шли на Пятку.
На второй неделе к обучению присоединилась вся дюжина «стариков». «Копьё» — дюжиной было условно, потому что вместе с Оливером, который появлялся изредка, и то, чтоб присмотреть за мной — стариков было одиннадцать. Но математика не имела особого значения, к тому же никакого строгого рыцарского правила о численности отряда-копья не было.
К рассвету, когда подростки ещё только начинали бегать в кусты по зову мочевого пузыря, старики появились в полном боевом облачении и протрубили в рог. Когда молодые вывалились из шалаша, особо их потряс Жак, среди
