Неправильный боец РККА Забабашкин - Максим Арх

Этот выстрел тоже ни по кому не попал, потому что мы уже к этому времени залегли, прячась за телегой. А я, обнаружив часть силуэта, торчащего из-за брезента, выстрелил в него, заметив, что пуля попала в сердце.

Противник упал, а вслед туда полетела и упала кинутая мной граната. Глухо бухнул взрыв.

Заходить внутрь я не стал, а забрав у Воронцова ещё одну гранату, закинул её в соседнюю палатку. По ушам ударило взрывной волной, потом раздался крик, и оттуда выползли два оглушённых диверсанта, по которым члены моей группы незамедлительно открыли огонь. Один погиб сразу, а вот второй, получив множество ранений, вроде был жив.

Предложил оставить пока его в живых для будущего допроса.

Ещё три палатки мы закидали немецкими гранатами, что были ранее изъяты у уничтоженного ганса. Гранаты закончились, а их воздействию не подверглась всего одна палатка, на которой был нарисован небольшой красный крест.

— Там раненые? — предположил Твердев.

Я с ним категорически не согласился и, помотав в отрицании головой, сказал:

— Уже нет, товарищ бывший подпольщик. Теперь там только убитые.

Посмотрел по сторонам и, заметив полуживого диверсанта, поднял его, помог дойти до палатки и, прислонив его тело к входу, толкнул вперед, сам, присев, проследовал за ним.

«Бах!» — тут же прозвучал выстрел.

Я же, закрываясь падающим телом, сразу же нашёл стреляющую по мне цель. Диверсант уже разрядил свою винтовку в своего же камрада, приняв того за противника, в меня ему уже стрелять было нечем, он должен был перезарядиться, но я ему второго выстрела сделать не дал, а влепил пулю в грудь. И, пока тот оседал, я выстрелил ещё в одного из двух врагов, который сидел рядом с лежащим на земле раненым.

Однако, уже нажимая на спусковой крючок, в последний момент я увидел, в кого сейчас полетит пуля, и, приложив все силы, резко повёл стволом вбок.

Прозвучал выстрел, который попал в стенку палатки и никого не зацепил. А синхронно вместе с ним раздался и душераздирающий крик:

— Забабашкин! Лёха, не стреляй, это мы!

Глава 6

Я принял решение

Диверсант, которого я подстрелил, оказался ещё жив. Лёжа на земле, он откинул подальше свою винтовку и, протянув руки вверх над собой, стал что-то хрипеть, показывая на пленных.

— Гнида, — зло проскрежетал Садовский и с лежака, рядом с котором он находился, дотянулся до винтовки. После чего, схватив её, не обращая внимания на мой крик: «Не стреляй! Он пригодится!» выстрелил в лежащего врага несколько раз.

С такого расстояния промазать было довольно трудно, а потому все три пули вошли точно в тело.

Я навёл на Садовского винтовку и приказал:

— Миша, брось оружие и садись.

Тот отрешённо посмотрел на меня, сел на лежак, на котором находился раненый, но живой Апраксин, который негромко сказал:

— Пришёл за нами, Алёша. Спасибо тебе.

А Садовский тем временем, схватившись руками за голову, заплакал.

— Ляксей, мы тут… А они…

Я прервал его слёзы.

— Помолчи. Успокойся. Сейчас всё решим.

Зрелище было мало того что странным — здоровенный детина плачет, так ещё и душераздирающим. Боец рыдал так безутешно, что у меня сжалось сердце.

— Лёшка, что там у тебя? — издалека крикнул Воронцов.

— У меня тут сюрприз, только вот не знаю, радоваться нам от этого или нет, — сказал я и, кивнув на выход, приказал: — Сели на корточки, подняли руки вверх и гуськом выходим наружу.

Этот приём я видел по телевизору и посчитал, что такое перемещение подозреваемых будет вполне безопасно для всех нас. Однако не учёл некоторые обстоятельства, оказавшись в неприглядном положении.

— Лёшка, я не смогу, — показывая себе на перевязанную грудь, прошептал Апраксин. — Я даже самостоятельно встать не могу.

— А ты, дядя Рома, постарайся, иначе тут и останешься, — раздумывая, как лучше его вытащить из палатки, произнёс я.

— Да ты что, Ляксей, у него ж ранение! — неожиданно взорвался Садовский. — Мы ж свои! Мы же чудом выжили! Ты чего на нас ружьё направляешь⁈

Глядя на них, словно бы воскресших из мёртвых, я испытывал двойственное чувство: чувство огромной радости оттого, что они живы, и чувство неистовой ненависти, потому что понимал, почему именно их немцы оставили в живых.

— Не ори! — прикрикнул я на него. — Сейчас пока непонятно, свои вы или чужие. Так что голос свой убавь!

— Да как же это непонятно, Ляксей⁈ Мы же свои!

— А так — непонятно, и всё тут. А потому, давайте, лезьте наружу, я сказал, иначе хуже будет.

Сейчас я был злой. Я ещё не отошёл от боя. Не отошёл от той мясорубки, что произошла. Не отошёл от того, что видел, и в душе оплакивал тех, кто был в обозе. Поэтому появление двух бойцов, которых я вроде бы как уже похоронил, выбило меня из колеи. После Зорькина, боя, сегодняшнего ужаса, я смотрел на них и словно бы чуял, что они стали предателями и теперь работают на врага.

«А как бы ещё они могли выжить, если всех остальных уничтожили? Всех, включая женщин!» — скрежетал зубами я, борясь с желанием разрядить в них обойму.

Но я этого решил не делать. Познакомился я с этими бойцами в первый день попадания в это время. Воевал с ними плечом к плечу, громя фашистов. А потому превозмог свой безжалостный первый порыв, решив дать им шанс оправдаться и убедить нас в своей невиновности.

А тем временем в палатку буквально ворвался чекист:

— Что у тебя тут⁈

Вероятно, он слышал, с кем я разговариваю, но всё же не верил своим ушам. Впрочем, как и я.

—