Елена Хаецкая - Бертран из Лангедока
Жеан спросил: мол, как, подавать ли ужин. Хозяйка махнула в сторону большого беленого очага: давай, пока я занята.
Уселись за стол: Бертран, Фалькон, лесник и двое его сыновей, а Жеан им ужин подал – пареной репы горшок и хлеба каравай.
Ели молча. Бертран прикидывал, как завтра больную собаку до замка довезти. Фалькон к ужину почти не прикоснулся: то ли не привык к столь убогой трапезе, то ли просто слишком устал. Откинулся к стене, глаза прикрыл – ждал минуты, чтобы отойти ко сну.
Бертран миску от себя отодвинул (ему, как и Фалькону, отдельно подали, а хозяева из общего горшка хлебали), на двор вышел – посмотреть, как лошади на ночь устроены.
Когда назад в лесников дом вернулся, сразу почуял: пока он к лошадям ходил, изменилось что-то. Поначалу даже не понял – что именно. В доме темно было.
Потом разглядел.
На скамье, на том самом месте, где только что сидел сам Бертран, возник незнакомый человек. Когда он пришел – того не заметил даже Бертран, а уж он-то, как никто, чуток был ко всякого рода переменам, особенно на незнакомом месте. Как-то вдруг – взял да и возник.
Был этот человек средних лет, в темном недлинном плаще с капюшоном, вид имел значительный и суровый. Хозяева – лесник и оба его дюжих сына – ощутимо робели пришлеца; жена же лесникова, которой и так-то было от земли не видать, вовсе незаметной сделалась.
А он подозвал ее к себе, вгляделся пристально в ее лицо и благословил. Бертран увидел, как расцвела женщина, как засияла.
Затем незнакомец все так же неспешно огляделся в лесниковом доме, задержав взгляд на Бертране. Взгляд был тяжелый, однако никакого беспокойства в нем не чувствовалось.
Бертран уселся у входа, поближе к подраненной собаке.
Хозяйка между тем вышла из дома и скоро вернулась, держа в руках красивое глиняное блюдо с хлебом и кружку с колодезной водой. Все это она не без некоторой торжественности подала гостю. Тот, поблагодарив, освятил хлеб и воду, разделил ломоть на несколько частей и раздал хозяевам. То, что осталось, – совсем немного – медленно сжевал сам, запивая водой. Незнакомец казался человеком, привыкшим к постоянным странствиям и лишениям, но вовсе не оголодавшим. Видать, немало есть тут в округе мест, где его всегда встретят с распростертыми объятиями.
Фалькон у стены шевельнулся. Сон как рукой сняло. Большие глаза широко раскрыты, горят на бледном тонком лице.
Незнакомец, окончив трапезу, чинно поблагодарил хозяев. Старший хозяйский сын поднялся, вышел на двор. Незнакомец – за ним.
Раненая собака шевельнулась, и Бертран погладил ее по мягким ушам. Заслышав странный шум во дворе, выглянул в открытые двери.
Лесников сын выкатил из сарая телегу и теперь наваливал на нее свертки и тюки. Работал он без торопливости, но споро – видно было, что это ему не впервой.
Суровый незнакомец спокойно стоял рядом, наблюдал.
– Это не грабители, – вполголоса проговорил в своем углу Фалькон.
Бертран и сам видел, что не грабители. Не стал бы лесник так спокойно передавать с рук на руки награбленное, когда в гостях у него кто-то из друзей сеньора Раоля.
Да и незнакомец на грабителя не похож…
Среди того, что грузилось на телегу, Бертран заметил одежду и обувь, съестные припасы (этого было больше всего) и посуду, но никаких предметов роскоши или денег. Ему показалось даже, что он узнает кое-что из вещей сеньора Раоля. Один кувшин был с приметным узором. Вроде бы из него Бертрану подали воды для умывания, когда он только-только приехал в Шателайон.
Закончив складывать вещи, лесников сын запряг лошадь и направился по старой тележной дороге куда-то в глубину леса. Незнакомец пошел рядом с телегой. Скоро они скрылись из виду.
Бертран подозвал к себе лесника.
– Кто это был? – спросил он.
Глаза лесника сияли странным восторгом. Но ответил он не сразу.
– Это… один святой человек, – сказал наконец лесник.
– Святой? – переспросил Бертран. – Монах?
Лесник поморгал, пытаясь осмыслить вопрос. Потом вымолвил:
– Ну… да… или…
– Какого ордена?
Лесник смешался окончательно.
А Фалькон сидел в своем углу неподвижно, опустив густые темные ресницы, и молчал. Словно отсутствовал.
– Это блаженный и святой человек, – упрямо повторил лесник, не зная, видимо, иных слов. И вдруг, словно решившись на что-то, вскинулся: – Да вы приходите лучше его самого послушать! Я же все вижу – вы добрые господа. Вон как с собакой носитесь, а ведь это просто тварь неразумная. Его послушать – будто воды напиться. Страсть, как говорит. До самых печенок пробирает. Прошлый раз приходил, звал послушать, многие пошли – никто не жалел. Все плакали. И женщины, и мужчины. И рыцари были из знатных, не думайте. Все, все на коленях стояли и плакали.
– Как его имя? – тихо спросил Фалькон.
– А? – Лесник повернулся к Фалькону. – Бернар Мартен. Мартен. Нынче ночью за перелеском, в обители ихней – там и соберутся. Давно Мартена не было, мы уж и ждать устали. Что-то он сегодня скажет…
И отошел.
Бертран пересел поближе к Фалькону:
– Ну что, пойдем слушать этого бродягу?
– Да, – сказал Фалькон.
– А ведь этот Мартен, пожалуй, еретик, как вы думаете?
– Похоже на то, – согласился Фалькон.
– Введет он нас с вами в грех, – пробормотал эн Бертран.
– Ну уж нет, – уверенно заявил Фалькон. – Не получится.
* * *Послушать Бернара Мартена собралось на диво много народу. Как только проведали, что пришел Мартен? Заранее ли его ждали, оповестил ли кто окрестных жителей каким-либо условным знаком? Но только собралось их больше сотни на лесной поляне, в самой глуши заповедных охотничьих лесов эн Раоля де Маллеона. Пришли из Шателайона и более отдаленного Маллеона, лежащего в нескольких часах к югу отсюда; явились из Фонтенэ, небольшого городка, также принадлежавшего сеньору де Маллеону. Среди тех, кто примчался на зов Мартена, были и родовитые господа, особенно же – знатные дамы и девицы. Многие взяли с собой узлы и корзины с припасами и одеждой, помимо тех, что были собраны раньше и хранились у лесника. И все – от высокородной домны до последнего холопа – взирали на этого Мартена с обожанием.
Расселись на поляне кто где, хотя всякий теснился поближе к проповеднику. Обеими руками опираясь на толстую суковатую палку, Мартен стоял среди толпы – закрыв глаза, будто тщился разглядеть под веками некий свет, – и слегка покачивался из стороны в сторону. У ног Мартена сидел юноша, крепкий на вид, но с лицом безумным и кротким. И несколько женщин в суровой одежде застыли в полной неподвижности за спиной у проповедника.
И вот заговорил Мартен своим глуховатым голосом, который каждому будто бы в самую душу проникал.
– Куски тины морской… – медленно произнес голос Мартена – долгожданный звук, прорезавший тишину. Мурашки рассыпались по коже. – О, куски тины морской! Из чего созданы вы, ведомо ли вам? Лепили человека Бог и диавол – вместе, рука об руку. Сперва Бог думал вылепить человека из глины, из грязи земной. Но диавол отсоветовал Богу и сказал: «Лепи его лучше из тины морской». И послушался Бог и слепил человека из тины, сказав с удовлетворением: «Вот теперь воистину хорошо. Не будет он ни слишком слаб, ни слишком силен…» Вот из чего созданы вы. Вот почему я назвал вас кусками тины морской.
Проповедник замолчал и вдруг открыл глаза. Слушатели почти физически ощутили на себе силу его взгляда.
И засмеялся Мартен недобрым, отрывистым смехом, а юноша у его ног шевельнулся.
– О, – сказал Мартен, – Бог ветхозаветный – злой Бог. Бог, которого возглашаю вам я, – добрый Бог. Он – благ и потому вовсе не создавал плотского, вместилища грязи и греха. Всякая плоть – дело рук диавола. Диавол создал видимый мир и человека – вот почему ввергнуты мы в страдание, скорбь, грех, грязь. Вот почему обречены мы этому миру и страдания наши бесконечны. Ибо если бы добрый – истинный – Бог действительно создал все плотское, видимое и осязаемое, то зачем же тогда было Ему создавать крыс и вшей, мух и прочую нечисть? А если Он их на самом деле создал, как учат вас католические попы, – значит, Он создал их во зло. Но подумайте сами, дети, разве бесконечно благой Бог может что-то создать во зло? Нет, мир плотской есть юдоль диавола, и все мы живем во власти диавола, ибо плоть господствует над нами. Вот кто мы такие, вот куда мы идем, вот каков конец, к которому мы близимся.
За спиной Бертрана всхлипнула женщина. И тотчас рыдания прокатились по всей поляне, постепенно затихая и сменяясь судорожными вздохами. Мартен позволил людям успокоиться, дал время остановиться слезам и всхлипываниям, и только после этого продолжал:
– Но всякий человек носит в себе светозарную частицу, знающую Бога, – душу. О! Заточена она в греховном теле, как в темнице. Смерть – освобождение души! Однако не окончательное, ибо после смерти нашего тела происходит новое воплощение души. Вы знаете уже, что душа переселяется из тела в тело. Любите ли вы свою душу? Любите ли вы ту, которая страждет, ту, которой дано слышать Бога? Любите ли вы свою душу, дети? Каждое новое воплощение души ведет к мучительному существованию в юдоли зла и скорби!
