Владимир Прягин - Волнолом
- Боюсь даже спрашивать, что для тебя - не мелочь.
- Пустить историю по новому руслу. Или, как выразились бы современные умники, заставить ее свернуть с колеи, ведущей в тупик.
Его разобрал нервный смех:
- Ты действительно ненормальная.
- Как и ты.
- Не равняй себя со мной. Ты - убийца. Мне отвратительны твои действия.
- Правда? - ее голос зазвучал вкрадчиво. - Нет, Генрих, тебе даже запах нравится.
- Что? Какой запах?
- Тот самый. Помнишь - медвяный, легкий? Так ты его описывал. Хотя остальных от него тошнит.
От такого абсурдного довода Генрих несколько растерялся и не нашелся, что возразить. Сельма с интересом наблюдала за ним. Потом сказала:
- Да, мы на одной стороне. Ты подсознательно это чувствуешь, но пока отказываешься принять. А это очень важно, поверь.
- Ты пришла сюда ради этого?
- Чем не причина? Хотела познакомиться лично. Удачно, что ты сегодня тоже решил проветриться.
- И я еще должен верить, что ты за мной не следишь.
- Нет, не слежу, - она говорила терпеливо, будто с ребенком. - Вот за твоим генералом - присматриваю. А ты, повторяю в десятый раз, мой союзник. И если надо, то найти тебя - не проблема. Вот как сейчас.
- Откуда ты вообще меня знаешь?
- Пообщалась с одним из тех, кто двадцать лет назад устроил над тобой вивисекцию. Он рассказал много интересного.
- Да ну? Вот так взял и выболтал подробности о секретном проекте? Что-то меня терзают сомнения.
- Зависит от того, как расспрашивать, - она пожала плечами. - Пришлось постараться, зато теперь я знаю твою историю. С тобой тогда поступили подло, решили все за тебя. Думаю, пора это исправить.
- Каким же образом? - он усмехнулся. - Снимешь клеймо?
- Нет, - сказала Сельма будничным голосом. - Ты сам его снимешь, если захочешь. Это должно быть твое решение. А я просто его ослаблю. Пожалуйста, молчи и стой неподвижно.
Она сняла перчатку, поднесла руку к его лицу и легонько прикоснулась ко лбу. Генрих хотел отшатнуться, но понял, что его опять обездвижили. Почувствовал кожей между бровей прикосновение ее пальцев - кажется, Сельма чертила руны, одну прямо поверх другой.
Во лбу появилось жжение - сначала легкое, потом все сильнее, будто к коже приложили раскаленный железный прут. Генрих зашипел, попытался дернуться, но невидимые путы держали крепко.
Боль туманила разум. С миром вокруг происходило что-то неправильное - противоположная стена отодвинулась в невообразимую даль, а Сельма исчезла из поля зрения, хотя по-прежнему была рядом. Воздух перед глазами смерзся в мутное зеркало, в котором Генрих увидел свое перекошенное лицо. Стекло покрылось чернильной изморозью, и по нему пробежала вертикальная трещина, рассекшая лоб зеркального двойника. Тот заорал беззвучно, и Генрих заорал вместе с ним, а потом сознание отключилось.
Придя в себя, он понял, что стоит, опершись рукой о стену, и жадно глотает ледяной воздух. Кожа на лбу саднила, как заживающая царапина, но недавняя боль ушла.
- Ну наконец-то, - сказала Сельма. - Я уж думала, до вечера простоишь.
- Что ты... - он никак не мог отдышаться. - Что ты сделала?
- То, что и обещала. Твое клеймо треснуло. Дальше справишься сам - будет трудно и больно, но, надеюсь, смелости у тебя все же хватит.
- Бред какой-то...
- Да-да, понимаю, начинается интеллигентская рефлексия. Но это, пожалуйста, без меня, - она усмехнулась. - Все, Генрих, давай прощаться. Холодно, сил нет - я уже вся трясусь.
Придерживая одной рукой воротник, а другой - полы шубы у бедер, Сельма пробежала мимо него. Обернувшись, бросила:
- Удачи тебе с твоей девочкой. Она милая. Надеюсь, как-нибудь познакомишь. Сейчас она проснется, но толком соображать начнет секунд через двадцать-тридцать. Думаю, тебе хватит, чтобы вывести ее из этих романтических декораций.
Брезгливо кивнула на труп и заспешила прочь.
ГЛАВА 11
Генрих бросился к библиотекарше. Ресницы у нее дрогнули, глаза приоткрылись, но взгляд был все еще затуманен.
- Пойдемте, - Генрих помог ей встать и мягко развернул спиной к мертвецу. - Нам пора. Вот так, осторожно. Сюда, сюда...
Придерживая девчонку за плечи, он вывел ее из закоулка - и вовремя. Анна встряхнулась, как воробышек, и недоумевающе огляделась. Перевела взгляд на Генриха, спросила растерянно:
- Ой, а где же?.. Ну, этот, который куплеты пел?
В душе у Генриха на миг шевельнулось нечто вроде благодарности к 'фаворитке', которая заставила Анну забыть все лишнее. Ну да, прямо хоть от радости прыгай, какие тактичные нынче пошли убийцы.
Вслух он сказал:
- Куплетиста мы уже не догоним. Убежал, наверно, гонорар пропивать.
- Да? Ну ладно. А мы... - она запнулась и потерла виски.
- С вами все хорошо? - спросил Генрих.
- Да, только такое странное чувство... Не знаю, как объяснить... Будто я моргнула, а за это время мне сон привиделся, только я его не запомнила. И прошла не секунда, а даже не знаю, сколько. Минута, полчаса, час? Вон, уже солнце село...
- Не берите в голову. Это в декабре всегда так - не успеешь оглянуться, как день уже пролетел.
Ночь, подкравшаяся с востока, залила темной синью костер заката. Над горизонтом дотлевал последний багряный сполох. Сумерки окутали парк. Стаканы газовых фонарей наполнились желтым светом. Торговля сворачивалась, музыка затихала. В небе зажигались первые звезды.
Генрих подумал, что надо убраться подальше от павильона, за которым сейчас растекалась кровь. Вообще-то любой добропорядочный гражданин на его месте уже поднял бы тревогу, но Генрих решил иначе. Труп и так найдут очень скоро (ведь Сельма уже не отгоняет прохожих), а вот Анну пугать не хочется. Кроме того, сам Генрих отнюдь не горел желанием объясняться с ищейками.
Нет, он не собирался утаивать факт разговора с Сельмой, но кое-какие подробности, не имеющие прямого отношения к следствию, предпочел бы сохранить в тайне. Как, например, отреагирует генерал, узнав, что клеймо ослабло? Или, по крайней мере, подверглось несанкционированному воздействию? Снова отдаст Генриха вивисекторам? Перспектива не вдохновляет.
Значит, по уже установившейся традиции, с докладом суетиться не будем. Возьмем небольшую паузу на раздумья.
- Анна, вы продрогли. Отвезти вас домой?
- Да, Генрих, пожалуй.
Площадь у входа в парк напоминала бивак кавалерийской части, которая готовится к маршу. Публика, покидающая гуляния, рассаживалась по экипажам. Покрикивали извозчики, недовольно фыркали лошади, звенели по брусчатке копыта. Конные повозки трогались одна за другой, важно пыхтели локомобили.
Генриху с Анной повезло - они увели свободного кучера из-под носа у зазевавшегося бюргерского семейства. Сели, не торгуясь. И, уже свернув на соседнюю улицу, услышали, как со стороны парка донесся истошный визг.
- Что это? - испуганно спросила девчонка.
- Не знаю, - ответил он с деланным безразличием. - Драка, наверно. Полиция разберется.
Небо наливалось угольной чернотой, луна пронзительно сверкала над крышами. Мороз обжигал лицо. Анна сидела, спрятав нос в воротник и прижавшись к плечу Генриха. А тот прокручивал в памяти разговор с 'фавориткой'.
Нет, все-таки ее слова про клеймо похожи на сказку. Он должен поверить, что полусумасшедшая одиночка способна вот так, за пару минут, взломать чудовищный блок, над которым трудились лучшие специалисты конторы?
С другой стороны, он ведь своими глазами видел ее нынешние возможности.
Если она не врет, то ему пора действовать. Прийти домой, сконцентрироваться, чтобы никто не мешал, и содрать проклятое клеймо окончательно. Вот только готов ли он, Генрих, к этому?
О, будь он моложе, не сомневался бы ни секунды. Снова ощутить зов чернильного света! Увидеть и прикоснуться к тому, о чем большинство людей не подозревает! Да он бы жизнь за это отдал!
Да, отдал бы. В прежние времена.
А сейчас...
Сейчас ему сразу вспоминаются ощущения, сопровождавшие процедуру наложения блока. И сердце сжимается при мысли о том, что все это повторится. Точнее, будет намного хуже - ведь теперь придется действовать самому. Это как оперировать себя без наркоза.
Генриха передернуло. Память услужливо оживляла картинки, которые он двадцать лет пытался забыть. Тот жгучий, невыносимый страх, когда над ним, прикованным к медицинскому (или правильнее будет - к пыточному?) столу, открылась зияющая воронка, и чернильный отросток потянулся от нее вниз, утончаясь и заостряясь, пока не коснулся кожи над переносицей. Тогда ему показалось, что липкая смола вливается прямо в мозг, отвердевая и отгораживая от привычного мира, и Генрих не выдержал - заорал и задергался, как безумный.
В те дни он думал - жизнь кончена. Лежал целыми днями, отвернувшись лицом к стене, и хотел лишь одного - заснуть и больше не просыпаться. Но его будили, заставляли вставать, кормили почти насильно. Говорили, что он привыкнет, научится жить, как все. Пусть не сразу - не за неделю и не за месяц, но научится обязательно! Спешить ему некуда, он теперь обеспеченный человек, да еще и с дворянским титулом.
