Андрей Ерпылев - Золотой империал
— Насколько я понимаю, ваша конкретная цель, господин подпоручик, или как вас там... лейтенант... заключается в поимке преступника, нашкодившего у вас тут... — Князь тонко улыбнулся при слове «нашкодившего». — Причем конкретная личность значения не имеет...
— Э-э... — попытался вставить Виталий, но Кавардовский его перебил жестким тоном:
— Никаких «э-э», милостивый государь. Не имеет. Моя же цель состоит в том, чтобы поскорее убраться отсюда, обзаведшись надежными... Повторяю: надежными документами и, естественно, некоторой толикой наличных средств в местной по возможности валюте... Вы меня правильно поняли? — Князь подбросил на ладони чуть слышно звякнувший пакетик из фольги. — Вы тоже, мне показались, не бессребреник, а, подпоручик?..
— Это... Эти монеты изъяты в целях следствия, гражданин Кавардовский!..
Князь со вкусом расхохотался, откинувшись на спинку стула. Лукиченко, увы, такой возможности был лишен, восседая на табуретке, как давеча Алехина... Кстати, где же она?..
— Да полноте, господин Лукиченко! Мы же договаривались: никаких граждан. Это, знаете ли, отдает Великой французской революцией. Помните: Марат, Робеспьер, санкюлоты, якобинцы, Бастилия, гильотина... Как там ее прозвали, не помните? Кажется, «бритва республики»?.. — Князь будто невзначай провел жестким ногтем по лезвию воткнутого в стол кинжала, запевшему от легкого прикосновения, как туго натянутая струна.
У Виталия от этого звука по спине побежали мурашки, и он непроизвольно втянул голову в плечи.
— Вы желаете знать, где милейшая Анюта, наша, так сказать, нимфа? — продолжил Кавардовский, задумчиво водя ногтем по поющему клинку. — Ее нет... Да не в этом смысле! — поправился он, заметив, как переменилось лицо лейтенанта. — Анюта побежала в ближайшую... хм... лечебницу, или как там сие богоугодное заведение у вас называется...
— Зачем? — опешил Виталий. Кавардовский снова лучезарно улыбнулся и развел руками.
— Зафиксировать, если позволите, следы изнасилования и нанесенных побоев, милостивый государь... Вы же ее изнасиловали, милейший Виталий Сергеевич, не так ли? Причем самым зверским способом. В стиле незабвенного маркиза де Сада...
— Вранье! — запальчиво вскинулся Лукиченко.
Холеная рука Князя с красивым искристым камнем в перстне на безымянном пальце как-то незаметно скользнула на рукоятку кинжала.
— Я просил бы вас, господин Лукиченко, аккуратнее подбирать выражения. За такие слова, извините, бьют по мордасам-с и приглашают к барьеру!
— За базар ответишь, — себе под нос перевел на общепонятный язык лейтенант, опускаясь на табурет.
— Что-что? — весело переспросил Кавардовский, наклоняясь ближе.
Виталий коротко объяснил.
— Какая формулировка! — неподдельно восхитился Князь. — Вот видите: мы уже сотрудничаем! Я надеюсь и далее получать у вас уроки местной блатной музыки. Мои познания, боюсь, здесь окажутся совершенно непригодны... Но вернемся к нашим баранам, пардон, к милой Анечке и вашим с ней совершенно невинным забавам... Видите ли, подпоручик, — если разрешите, я буду вас так называть, это напоминает мне дни прекрасной и далекой гвардейской юности, — у Анюты случайно нашелся портативный фотографический аппарат, вот он... — Князь продемонстрировал обшарпанную «Вилию-Авто» без чехла. — И я рискнул позволить себе запечатлеть для истории несколько понравившихся мне особенно пикантных эпизодов ваших с ней, ха-ха, развлечений... Сидеть! — лениво, не повышая голоса, прикрикнул он на вскинувшегося было лейтенанта. По дороге в лечебное заведение она (по моей просьбе, естественно, занесла вынутую отсюда, — длинным ухоженным ногтем он ловко отщелкнул заднюю крышку фотоаппарата, — маленькую вещицу, здесь называемую почему-то кассетой, у нас она просто и без затей именуется шпулей), по одному надежному адресу. Если мы с вами найдем общий язык, получившиеся фотографические снимки вместе с пленкой в вашем же присутствии будут уничтожены... Или... хм... переданы вам на память, чтобы долгими зимними вечерами на склоне лет вы, Виталий Сергеевич, вместе с Анютой могли посмеяться над зажигательными забавами юности. Не хотите? Ну, это ваше дело. Я бы сохранил на вашем месте. Если же, как это ни трагично звучит, мы разойдемся во мнениях... — Кавардовский выдержал длинную паузу, делая вид, что заинтересованно разглядывает что-то за окном...
«Схватить кобуру, выдернуть пистолет... — пронеслось в голове у Виталия. — Нет, не успею... Реакция у этого гада, похоже, как у кобры, а ладонь — на рукояти... Снесет башку на хрен этой „бритвой республики“...» Перед глазами реально, как на экране, встала картина двух обнаженных трупов, лежащих на цинковых столах в хоревском морге под мертвенным светом люминесцентных ламп, и третьего — поджидавшего своей очереди на голой морговской каталке...
— Объяснять не буду — вы сами все понимаете, подпоручик... — Не снимая ладони с кинжала, Князь близко-близко склонился к лейтенанту, заглядывая ему прямо в зрачки своими такими же холодными, как сталь клинка, дымчато-серыми глазами. — Пикантные фото плюс справка об извращенном изнасиловании... К тому же, как мне кажется, наша дриада не совсем достигла совершенных лет...
— Достигла, — буркнул Лукиченко, отодвигаясь от пристального взгляда. — Дриаде, к вашему сведению, уже двадцать два.
— Уже? — искренне, как показалось Виталию, изумился Кавардовский. — Все-таки соврала, чертовка! О, это вечное женское кокетство! Но роли это не играет. К тому же, как я теперь припоминаю, совершеннолетие
у вас наступает на три года раньше, чем у нас... Торопитесь жить, господа, торопитесь! Итак?..
— Я в общем согласен, — нехотя проговорил Лукиченко. — Но что конкретно от меня требуется? И главное: что мне со всего этого светит?
Князь, как показалось на миг, брезгливо поморщился:
— Это другой разговор, подпоручик! Итак, что вы будете иметь...
8
— Да что они тут все с ума посходили, что ли?!
Петр Андреевич на миг оторвался от книги, поглощаемой второй час запоем, в сердцах ударив кулаком с зажатым в нем надкушенным пирожком с капустой по столу.
Обиталище Чебрикова за прошедший день разительно изменилось к лучшему, вплотную приблизившись к понятию «жилище». Прикупив нехитрый инструмент, гвозди, кое-какие материалы в магазине скобяных изделий, здесь носящем иносказательное название «Хозяйственный», против ожидания, не пустовавшем, ротмистр, вспомнив дедовы уроки и нелегкие армейские будни, соорудил из пустых ящиков некоторое подобие табуреток, застелил газетами простаивавший ранее без дела кособокий стол, вставил стекла в два окна, законопатил совсем уж вопиющие дыры... Основным же приобретением явилась вполне сносная чугунная печурка с коленчатой трубой, благодаря какому-то непонятному непосвященным зигзагу логики аборигенов именовавшаяся буржуйкой. Какое отношение подобное чудо местной техники имело к французскому среднему классу буржуа, Петр Андреевич так и не понял, даже тщательно изучив инструкцию по применению сего агрегата, содержащуюся в бумажке, наклеенной на ржавое донышко. Согласно тому же документу, буржуйка официально именовалась: «Печь садовая металлическая, ГОСТ 3574-75. Артель садовых инструментов, г. Копейск»... Столь вычурное название листочек бумаги нисколько не прояснил, зато теперь на печурке, в которой весело потрескивали березовые полешки, воровским образом добытые в роще за околицей (еще только лесников местных не хватало!), побулькивала в помятой алюминиевой кастрюльке (что в ней содержалось раньше, думать как-то не хотелось — слишком много времени ушло на приведение оной в божеский вид) картошка, а по комнате распространялось благословенное тепло, чего ротмистр никак не мог добиться от своего импровизированного очага, открытого всем сквознякам. Да и сгореть во сне теперь можно было не опасаться...
Не в силах противостоять гастрономическим соблазнам, Чебриков выгреб большую часть своих покупок на стол, сразу приобретший благодаря натюрморту, возникшему на нем, весьма импозантный вид, и, захлебываясь голодной слюной, приступил к священнодействию.
Когда физический голод был слегка приглушен и чувство самосохранения, выработанное годами службы, подсказало Петру Андреевичу, что на первый раз довольно насиловать свой желудок, отвыкший от такого изобилия, настала очередь утоления голода духовного, то есть книг, приобретенных, по сравнению с продуктами и инструментами, за сущие копейки.
Отпечатанную на той же дрянной серой бумаге, что и «Челябинский рабочий», «Историю СССР» Чебриков начал читать с середины, пролистав наскоро все, начиная с эпохи палеолита и по самый период правления Елизаветы Петровны. Ничего нового для себя в перечислении имен князей и царей, триумфальных побед и сокрушительных поражений, многочисленных диких бунтов и кратких периодов процветания он там не встретил.
